Чтение 8–й страницы книги ~Мать Иоанна от ангелов~

Сурин, должно было своими складками скрывать телесный изъян монахини. И
действительно, его можно было заметить лишь по неравной высоте плеч,
скошенных в одну сторону. Длинные руки с длинными пальцами, какие обычно
бывают у горбатых, очерчивались струящимися линиями. Мать Иоанна
остановилась на середине комнаты, сделала глубокий чинный реверанс и,
распрямившись, взглянула на ксендза Сурина.
У нее были светлые, очень большие глаза на золотушном лице. Нос
неправильной формы, маленький рот с пухлыми губами, резкая бледность кожи
делали ее скорее некрасивой, но глаза блестели так ярко, в них было
столько силы и уверенности в себе - и в то же время одухотворенности, -
что лишь эти глаза и были видны на ее лице. Болезненные, длинные пальцы
перебирали четки, с минуту она молчала. При виде этой жалкой маленькой
фигурки, тонувшей в черных складках одеяния, отец Сурин бог весть почему
удивился.
Наконец мать Иоанна заговорила первая, голос у нее был низкий, но
приятный.
- Приветствую вас, почтенный отец. Рада вас видеть. Я чувствую к вам
полное доверие, тем более что вас присылает полоцкий ксендз провинциал. Мы
тут давно уже ждем вас, как избавителя.
Ксендз Сурин перебил ее.
- Дочь моя, - молвил он, стараясь придать голосу как можно больше
невозмутимости, - дочь моя, общие наши молитвы помогут нам.
В матери Иоанне проснулась светская дама. Любезным, чуть жеманным
движением руки она указала Сурину на кресло у стола.
- Прошу вас, отец, присядьте.
Сама она отодвинула другое кресло в угол, к печке, и скромно села. В
холодном осеннем свете, падавшем на ее бледное лицо, оно казалось почти
прозрачным. Когда она опускала веки, как сейчас, лицо гасло, становилось
заурядным и болезненным. В начале беседы она не смотрела на ксендза.
- Вот уже несколько месяцев мы здесь страдаем, - молвила она, - терзают
нас великие напасти, и ксендзы, что давно уже находятся здесь, не могут с
ними справиться. Вся надежда у меня и у прочих сестер на вас, отец. Столь
праведный муж...
Ксендз Сурин с легким нетерпением ее прервал:
- Мне поручено заняться только твоей особой, дочь моя. Прочие монахини
останутся под опекой других ксендзов.
- Вот как? Это хорошо, - сказала мать Иоанна, не подымая глаз. -
Конечно, если злые духи оставят меня, то они и от других сестер отстанут.
С меня-то все и началось, - добавила она чуть хвастливо.
- Я постараюсь изгнать твоего беса...
Мать Иоанна живо ответила:
- Во мне сидят восемь бесов: Бегемот, Валаам, Исаакарон, Грезиль,
Амман, Асмодей, Бегерит, Левиафан и Запаличка, - перечислила она единым
духом и сразу умолкла, словно в испуге.
Отец Сурин взглянул на нее чуть удивленно.
- Не верь им, дочь моя. Впрочем, один демон может называть себя многими
именами. Зло может иметь много форм и обликов. Чтобы достойно
приготовиться к предстоящему нам труду, я полагаю, дочь моя, надлежит
начать с исповеди и причащения.
Мать Иоанна довольно равнодушно ответила:
- Я уже просила преподобных отцов отслужить нынче и завтра обедню, дабы
их молитвы удерживали бесов подальше от нас в дни приготовления к исповеди
и причащению святых тайн. Они обещали. Надеюсь, что и вы, отец,
присоединитесь к их молитвам.
- Разумеется, дочь моя. Давно вы не были на исповеди?
- С той поры, как впервые вселились в нас бесы, полгода уже.
- О, очень давно! А почему так долго откладывали покаяние?
- Не мы откладывали - бесы. Они не разрешали нам подойти к причастию.
- О! - серьезно протянул ксендз Сурин. - Бесы не разрешали? А не
собственная ли ваша духовная леность Воплотилась в этих бесах?
Мать Иоанна впервые за всю беседу открыла глаза и посмотрела на ксендза
с явным недовольством. В ее глазах блеснули затаенные искорки, появилось
что-то загадочное и тревожащее.
- Стало быть, вы, отец, не верите, что я одержима дьяволом?
- Дитя мое, - мягко сказал ксендз Сурин, - к сожалению, я должен
верить, хотя бы и не желал этого. Но пути, коими сатана проникает в душу
нашу, многообразны.
- На сей раз то был путь колдовства, - прошептала внезапно со злобой
мать Иоанна. - Этот страшный колдун вливал в нас свой яд сквозь стены,
преграждающие доступ в обитель нашу.
- Увы, доступ здесь был весьма нетрудным, - с горечью заметил ксендз
Сурин.
- И кто же я такая? - вдруг воскликнула скорбно мать Иоанна. - Я,
жалкая раба божия, я, славившая господа в убогом этом монастыре! Кто мог
меня здесь отыскать? Я - монахиня, мой отец, правда, князь, но из
обедневшего рода, живет среди смоленских болот, и никто о нем знать не
знает. Кто ж я такая, я смиренная сестра, чтобы на меня напало целых
восемь могучих демонов?.. - Тут она прервала свои жалобы и прибавила
деловитым тоном: - Надобно вам знать, отец, что это самые могучие демоны,
истинные князья тьмы...
- Откуда тебе это известно, дочь моя?
- О, они непрестанно об этом твердят. Будь они бесы помельче, они бы
давно уже покорились экзорцизмам ксендза Лактанциуша и ксендза Игнация. О,
это могучие владыки! - воскликнула она с оттенком горделивого
самодовольства.
Отец Сурин нахмурил брови.
- Мы мало знаем о природе демонов, - молвил он, - но и то, что они сами
сообщают нам устами одержимых, не заслуживает безусловного доверия. Неужто
тебе никогда не приходило на ум, что это исчадия лжи?
- А что такое ложь, преподобный отче, и что такое правда?
При этом вопросе отец Сурин откинул голову назад и строго взглянул на
монахиню. Мать Иоанна от Ангелов сидела, сжавшись, как кролик, глаза ее
опять закрылись, и только на пухлых губах играло что-то вроде усмешки.
Губы были ярко-красные и резко выделялись на бледном лице, усеянном
густыми кучками желтых веснушек. Похоже было, что мать Иоанна насмехается
над духовным своим отцом.
- Если тебе не под силу отличить ложь от правды, дочь моя, - сказал он,
- слушайся в этом своих наставников и руководителей. Но каждому
христианину надлежит иметь совесть, чуткую совесть, которая укажет ему
границу между черным и белым.
- А то, что по моей вине погиб ксендз Гарнец, это зло? - спросила она и
твердо сжала губы, ставшие в этот миг тонкими, как у змеи.
- Пусть тебе ответит на это твоя совесть, - помолчав, сказал ксендз
Юзеф. - Когда послезавтра приступишь к исповеди, скажешь мне, что ты об
этом думаешь. Что думаешь на самом деле. Если ксендз Гарнец был невиновен,
а, кажется, так и было...
- Виновен, виновен, отец, верь мне, виновен! - вдруг завопила
настоятельница и, вскочив из кресла, подбежала к столу, у которого сидел
ксендз Сурин. - Виновен, виновен! О, если б я рассказала тебе, отче, обо
всех ужасах, которые испытала из-за этого человека, обо всех этих
мерзостях... Я расскажу тебе, я должна рассказать, но в другой раз. Ведь
ты, отче, должен узнать всю мою душу, все страдание мое, все, что я
переживала и переживаю. Ведь тебе ведено спасти меня из бездны
одиночества, из бездны, в которую ввергнул меня господь бог...
Ксендз мягким жестом отстранил ее.
- Сядь, дочь моя, - сказал он, - сядь и успокойся. У каждого из нас
свой крест, и мы должны нести его до гроба. Быть может, мне удастся
просветить твой разум. Никто из нас, что бы ни чудилось нам порою, не
одинок на свете. Лучший наш друг всегда с нами, и мы можем в любую минуту
призвать его и открыть перед ним все свое естество. Никто не одинок на
свете, сестра, никто! - возвысил голос ксендз Сурин. - Наш опекун и друг,
господь наш и отец всегда с нами! И к тому же сколько утешителей посылает
он нам! Святейшие твои покровители, которых ты себе избрала, ангелы
пресветлые, - разве есть лучшие заступники для нас и молитв наших? А среди
них тот, кому предназначено быть с нами от колыбели до могилы, наш
ангел-хранитель...
Мать Иоанна опять вскочила из кресла и упала на колени перед ксендзом,
такая маленькая, что ее голова едва возвышалась над дубовым столом.
Простирая к ксендзу руки с длинными, тонкими пальцами, она вдруг зачастила
тихо, таинственно, слова ее дробно катились одно за другим, как
рассыпающиеся по полу бусы.
- Я видела его, видела, - говорила она, - я была тогда больна, очень
больна, и было мне видение все меня покинули, никого не было рядом со
мною, несчастной, я лежала в горячке. В страшной горячке, ужасные призраки
терзали меня целых четыре недели, и, наконец, на пятой я увидела... я
узрела их, стоявших у моей постели, между постелью и стеной... Мой
духовник - тогда им был ксендз Мухарский - и мой ангел-хранитель, похожий
на Казюка, работника из корчмы, только волосы у него были длинные-длинные,
на плечи падали, даже на сутану ксендза Мухарского... И еще святой
Иосиф... Святой Иосиф был такой красивый, такой сияющий! И он-то склонился
надо мной, коснулся моей груди, и боль исчезла, - я сразу почувствовала,
что могу встать, почти сразу, а в том месте, которого коснулся перстами
святой Иосиф, на сорочке осталось пять капель благовонного бальзама.
Ксендз Сурин недоверчиво отодвинулся от нее. Мать Иоанна от Ангелов,
видя его равнодушие, встала, вытерла руками увлажнившиеся глаза и
вернулась в свое кресло.
- Прости, - сказала она спокойно и сдержанно, - я постараюсь больше не
увлекаться. Но мне ведь некому рассказать обо всем том, что меня терзает.
И страшит! Вспышки эти ни к чему, надо тебе, отче, рассказать все по
порядку.