что единственный призрак, который ей случилось увидеть, оказался подделкой;
что же касается ее юной племянницы, то она, по-видимому, была бесконечно
счастлива, обнаружив, что призрак состоит из самой что ни на есть настоящей
плоти и крови. Здесь повести нашей - конец.
берег Гудзона, там, где река раздается вширь, - в старину этот разлив был
окрещен голландскими мореплавателями Таппан-Зее {Таппанское озеро (голл.)},
причем здесь они всегда предусмотрительно убирали часть парусов и молились
св. Николаю о заступничестве и покровительстве, - лежит небольшой торговый
поселок, или, вернее, сельская пристань, именуемая при случае Гринсбургом,
хотя точное и общеупотребительное название ее - Тарри-Таун {С трудом
поддается переводу, нечто вроде: "Мешкач-город". В действительности это
название является, как полагают, искажением голландского Tawen Dorp, то есть
"Пшеничная гавань"}. Нам рассказывали, что она была прозвана так во дни оны
почтенными кумушками здешнего края, отметившими таким образом застарелую
склонность своих супругов застревать в базарные дни в деревенском трактире.
Как бы то ни было, не ручаясь за достоверность этого объяснения, я привожу
его здесь потому, что стремлюсь к точности и достоверности. Неподалеку от
деревни, в каких-нибудь двух-трех милях, находится небольшая долина, или,
вернее, лощина, окруженная высокими холмами и являющаяся одним из самых
безмятежных и мирных уголков на всем свете. По ее дну скользит ручеек,
баюкающий и навевающий дрему; случайный свист перепела да "тук-тук" зеленого
дятла - вот единственные звуки, нарушающие ее неизменную тишину.
склонов лощины, среди высоких ореховых деревьев, я застрелил свою первую
белку. Дело было в послеполуденный час, когда природа особенно тиха, так что
меня самого испугал громкий выстрел моего ружья, прервавший торжественное
безмолвие и к тому же продленный и повторенный сердитым эхом. Если я
затоскую когда-нибудь об убежище, в котором я мог бы укрыться от мира и его
суетности и прогрезить в тиши остаток моей беспокойной жизни, то мне не
найти уголка более благословенного, чем эта маленькая лощина.
в характере обитателей, кстати сказать - потомков первых голландских
переселенцев, этот уединенный дол издавна именуется Сонной Лощиной, и
местных парней величают в окрестности не иначе, как "соннолощинскими".
Кажется, будто над этой землей витают какие-то клонящие долу дремотные чары,
которыми насыщен тут самый воздух. Иные толкуют, что долина была околдована
в первые дни поселения одним высокоученым немецким доктором, тогда как
другие настаивают, будто, еще до открытия этого края мастером Гендриком
Гудзоном, здесь устраивал шабаши престарелый индейский вождь, прорицатель и
колдун своего племени. Несомненно однако, что это место и поныне продолжает
пребывать под каким-то заклятием, заворожившим умы его обитателей, живущих
по этой причине среди непрерывных грез наяву. Они любят всяческие поверья,
подвержены экстатическим состояниям и видениям; пред ними зачастую витают
необыкновенные призраки, они слышат какую-то музыку и голоса. Вся округа
изобилует местными сказаниями, "нечистыми" местами, темными суевериями; над
лощиною чаще, чем где-либо, полыхают падающие звезды и метеоры; водится
здесь, как кажется, и ночной кошмар со всем своим многочисленным мерзким
отродьем.
по-видимому, и главнокомандующий всего сонма воздушных сил - некий Всадник
без головы. Говорят, будто это - тень одного гессенского кавалериста {Во
время освободительной войны американских колоний (1775-1783), закончившейся
отделением этих колоний от Англии и образованием Соединенных Штатов Америки,
в рядах английских войск сражались довольно многочисленные отряды гессенцев,
"уступленных" англичанам, разумеется, за известную мзду, герцогом
Гессен-Дармштадтским (Германия).}, которому в какой-то безымянной битве
революционной войны пушечное ядро оторвало голову и который время от
времени, словно на крыльях ветра, проносится в ночном мраке пред местными
жителями. Его видят, впрочем, не только в долине, но порою и на окрестных
дорогах в особенности около расположенной невдалеке церкви. И действительно,
некоторые из наиболее достойных доверия историков этого края - они со всею
возможною тщательностью собрали и сличили сбивчивые рассказы о призрачном
всаднике - утверждают, что тело кавалериста погребено внутри церковной
ограды, а дух его рыщет ночами по полю сражения в поисках оторванной головы,
так что быстрота, с которою он, подобно порыву ночного вихря, мчится подчас
вдоль Сонной Лощины, вызвана его опозданием и необходимостью возвратиться в
ограду до первого света.
основою для множества странных историй, распространенных в этом царстве
теней; что же касается призрака, то он известен у всех камельков округи как
Всадник без головы из Сонной Лощины.
упоминал выше, свойственна не только уроженцам долины, - она неприметным
образом захватывает всякого, кто поживет в ней известное время. Как бы трезв
и рассудителен до переселения в эту дремотную местность ни был пришелец,
можно не сомневаться, что в скором времени он тоже подпадет влиянию чар,
носящихся в воздухе, и станет великим мечтателем - будет подвержен видениям
и грезам.
этих маленьких забытых голландских долинах, разбросанных по обширному штату
Нью-Йорк, ни население, ни нравы, ни обычаи не претерпевают никаких
изменений. Великий поток переселений и прогресса, непрерывно меняющий облик
других областей нашей беспокойной страны, проходит здесь совсем
незамеченным. Долины эти подобны крошечным заводям у берегов бурных ручьев,
заводям, где можно видеть, как соломинка или пузырек воздуха стоят себе
мирно на якоре или медленно кружатся в игрушечной бухточке, не задеваемые
порывом проносящегося мимо течения. И хотя с тех пор, как я бродил среди
дремотных теней Сонной Лощины, миновало немало лет, я все еще спрашиваю
себя, не произрастают ли в ее богоспасаемом лоне все те же деревья и те же
семьи?
говоря - лет тридцать назад, проживал весьма достойный молодой человек по
имени Икабод Крейн {Икабод - редко встречающееся мужское имя библейского
происхождения, обозначающее в переводе с древнееврейского "несчастливый",
"бедняга".}, который поселился, или, как он имел обыкновение выражаться,
"задержался" в Сонной Лощине в целях обучения окрестных детей. Он происходил
из Коннектикута - штата, который, снабжая всю федерацию пионерами не только
в обычном смысле этого слова, но и такими, что вспахивают мозги, ежегодно
шлет за свои пределы легионы корчующих пограничные леса колонистов и
сельских учителей. Фамилия Крейн {Крейн (Crane) - журавль (англ.)} довольно
хорошо подходила к его наружности. Это был высокий, до крайности тощий,
узкогрудый и узкоплечий парень с большими руками и такими же точно ногами:
кисти рук вылезали у него на целую милю из рукавов, ступни легко могли бы
сойти за лопаты, да и вся фигура его была на редкость нескладной. Он был
обладателем крошечной, приплюснутой у макушки головки, огромных ушей,
больших зеленых и как бы стеклянных глаз, длинного, как у кулика, носа - ни
дать ни взять флюгер в образе петушка, красующийся на спице и указывающий
направление ветра. Когда в ветреный день в раздувающейся, как парус, одежде
он крупными шагами спускался по склону холма, его можно было принять за
сходящего на землю гения голода или пугало, сбежавшее с кукурузного поля.
состоявшее из единственной большой горницы; окна ее были частью застеклены,
частью заклеены листами старых тетрадей. В часы, когда не было занятий,
школа охранялась при помощи прикрученного к дверной ручке ивового прута и
подпирающих оконные ставни кольев, так что вора, которому было очень легко
проникнуть в нее, ожидали при выходе некоторые препятствия. Вполне возможно,
что идея этого хитроумного приспособления была внушена строителю школы Иосту
ван Гуттену таинственным устройством снасти для ловли угрей. Школьный дом
был расположен в глухом, но красивом месте. Он стоял у подножия поросшего
лесом холма; поблизости протекал ручеек, и тут же росла устрашающего вида
береза. В знойный летний день, когда, кажется, засыпает сам воздух, оттуда
доносился приглушенный гул - ученики Икабода зубрили уроки, - напоминавший
жужжание пчел и прерываемый время от времени властным окриком самого
наставника (то было приказание или угроза), а при случае и жутким свистом
березовых прутьев, подгонявших какого-нибудь бездельника, замешкавшегося на
усыпанной розами стезе знания. Необходимо отметить, что наш педагог был
человек добросовестный и постоянно хранил в памяти драгоценное правило: "Кто
жалеет розгу, тот портит ребенка". Ученики Икабода Крейна, поверьте мне,
испорчены не были.
жестокосердых школьных владык, которые находят удовольствие в истязании
своих подданных; напротив, он отправлял правосудие, вникнув в существо дела,
а не сплеча; например он освобождал от наказания зады тщедушных и
перекладывал его на ту же часть тела физически сильных учеников. Он миловал
щуплого, несчастного паренька, вздрагивающего при малейшем взмахе лозы, но
справедливость при этом ничуть не страдала: она вознаграждалась двойной