увидел на дверях:
Кокиной голове, и он в последний раз попытался улыбнуться и спросил:
появилась первый раз в их истории знаменитая Машина слеза, которую я уже
описал в самом начале. Она появлялась в самый нужный, кульминационный
момент, в апогее любовного действия - что там секс! - вот главное, вот
погибель-то где! - и после этого человека уже можно было вычеркивать из
списка нормально живущих!
прекрасными глазами, и по неподвижному лицу медленно катилась одна (но
какая!)
вправду почему-то не может встречаться".
подождать, пока он первый пойдет к лестнице?.."
не падала. Кока повернулся и быстро пошел к лестнице. Она чуть подождала,
пока он спустится на несколько ступенек, закрыла дверь и бросилась в
туалет, потому что - черт возьми! - давно уже туда хотела, а перед Кокой
это было никак нельзя, это разрушило бы образ, а уж слеза-то вообще
оказалась бы пустым номером.
собиралась, немного отдохнув, сделать следующий ход, она пока еще не
знала, какой, но у нее в арсенале было несколько сильных продолжений, из
которых в ближайшее время предстояло выбрать лучшее.
сразу опомнился после того "никогда". Он так не привык. С одной стороны,
он был глубоко обижен и уязвлен: "Как?! После того, что было, снова на
"вы" и затем - "никогда"?" Не мог же он ошибиться в значении ее взглядов,
ее стонов во время... нет! Не может быть! И потом эта слеза... Что это
значило?..
легочная болезнь, и сейчас, во время непрестанного анализа происшедшего,
мучившего Коку и днем, и ночью, это приобрело роковое, зловещее значение,
стало играть особую роль в нынешних Костиных муках, ибо точно укладывалось
в схему Машиного поведения, и тогда многое становилось ясно. Ее поведение
оказывалось тогда абсолютно объяснимым: она тяжело больна и боится за себя
и за него, боится его заразить или что-то в этом роде; а может, ей вообще
нельзя ничего, а переживать нельзя в особенности; а может, думает, что он
не знает о ее болезни, а когда узнает - струсит; а может... Множество этих
"а может" билось изнутри в воспаленную черепную коробку Кости, но выхода
не находило. Он ведь принадлежал к тем мужчинам, которым было невыносимо
само предположение о том, что их просто взяли и бросили; они будут
отбиваться от этой версии до последнего; они будут искать и найдут
невидимую, тайную и трагичную, но "настоящую" причину разрыва, и это
поможет им утешиться на некоторое время.
повлиять на мое отношение к тебе? Может, ты думаешь, что я чего-то
испугаюсь? Мужа твоего? Болезни твоей? - Он репетировал и прокручивал в
голове разные варианты этого возможного разговора; он уже был готов к
любому ответу, даже к самому плохому, к тому, что она скажет, что, мол,
все в порядке и пусть он поскорее забудет этот эпизод; однако рассчитывал
и на лучшее: услышать, допустим, что, мол, да, я люблю и боюсь за тебя, за
себя, это оказалось слишком серьезно для меня, прощай, любимый,- и чтобы
бросили трубку, лучше - с глухим, сдавленным рыданием,- тогда Коке было бы
немного легче. Но так или иначе он страстно желал хоть какой-то
определенности, поэтому решил сегодня, что все-таки позвонит. Выпьет и
позвонит.
неожиданно для себя получил ответы на все свои вопросы, и это оказалось
самым серьезным испытанием во всей его богатой любовной биографии.
редкость бездарно, да и как могло быть иначе, если все мысли были черт
знает где - на Фрунзенской набережной. Шел по длинному коридору, вяло
волоча ноги, расстроенный и будто избитый. Там, слева по ходу, были
несколько женских гримерных, потом начинались мужские. И тут как раз,
когда он проходил мимо, одна из женских гримерных взорвалась таким
хохотом, что Кока аж привстал.
узнал Машин голос, его нельзя было спутать ни с каким другим. И этот голос
описывал подругам, как она хотела в туалет, а Кока все не уходил, и ей
пришлось классической слезой, происхождение которой было весьма далеким от
любовной лирики, прервать сцену. Машин здоровый, животный хохот, лишенный
даже намеков на легочный кашель, не просто резанул Кокины измученные
нервы. Наверное, в жизни каждого человека бывают моменты, которых лучше бы
не было вовсе,- вот такой момент и довелось пережить Косте. Он стоял на
онемевших вдруг ногах, как в страшном сне, когда хочешь бежать, а ноги не
идут, и чувствовал, что весь покрывается краской стыда и обиды. Из него
будто взяли и вынули грубым хирургическим вмешательством последние идеалы,
в которых и так едва теплилась жизнь; удалили, как ненужный аппендикс, и
выбросили. Коке еще повезло, что он не прошел по коридору пятью минутами
раньше и не слышал о приступе остеохондроза у рояля, иначе не только
идеалы, но и его вера в себя были бы подорваны окончательно. Над ним,
оказывается, просто посмеялись. И пресловутая слеза была, оказывается,
завершающим мазком мастера любовного импрессионизма Маши Кодомцевой на
очередном полотне под названием "Портрет дурака в интерьере на фоне
лестницы. Утро. Масло". Как же стыдно было нашему Коке, как больно!
и все в ужасе уставились на Коку. А он не знал, что сделает в следующую
минуту: то ли подойдет и ударит ее, то ли еще что-то... Тяжелая тишина
повисла в воздухе.
мина, отсчитывая последние секунды до взрыва, которого с тайным
вожделением ждал весь девичник. Кроме Маши, разумеется,- та действительно
была в ужасе. Но взрыва не последовало, Кока решил их разочаровать, потому
что внезапно понял, что от него только и ждут чего-то в этом роде; он от
этого как-то сразу успокоился и почувствовал, как холодное презрение
выпрямило его позвоночный столб и помогло овладеть ситуацией. Тем более
что, во-первых, за ним был эффект внезапного появления, а во-вторых - еще
один, как он полагал, козырь, лежавший до поры в рукаве. Да, именно
холодное презрение помогло выпрямиться Коке. Не к Маше, нет,- он еще не
успел почувствовать к ней ничего такого, чувствовал только, что она ни за
что вонзила ржавый и грязный ножик прямо ему в сердце, повернула пару раз
и ушла, даже не полюбопытствовав, как у него там агония протекает, только
плюнула, уходя, в его сторону и попала. Ну, ничего, он о ней позаботится
позже, сейчас он не может, слишком рана свежа, а вот подруги!.. Эти пошлые
актриски, сладострастно ждущие его унижения, мстящие ему чужими руками за
прошлые эпизоды своей жизни, которые им тоже хотелось бы вычеркнуть
навсегда; эти мерзкие гиены, которые, роняя голодные слюни, подкрадываются
к нему, раненому, ослабевшему и пошатнувшемуся; эти шакалихи, эти самки
грифов!.. Но нет! Подождите, он еще не падаль! Подождите!
пяти, сидевших здесь, у Коки было... И остальные две тоже в свое время
были не против, да Кока пренебрег.
кроме, естественно, мужчин. Для него это был своеобразный спорт, а когда
его спрашивали друзья - на фига ему это надо, зачем он пристегнул к поясу
еще один скальп, вон той, уж совсем страшненькой, которая в детском
спектакле играет кикимору, или еще другой - стареющей травести, которая
уже давно устала разговаривать сиплым голосом курящего пионера, так вот,
на этот вопрос Кока неизменно отвечал следующее: "А вот, представьте себе,
будет общее собрание коллектива, на котором станут меня обсуждать или
сильно за что-нибудь ругать, например, за аморальное поведение. И вот
тут-то я встану и скажу: "Да я вас всех, извините, трахал. Не только в
переносном смысле, но и в прямом. И тебя, и тебя, и тебя тоже, и тебя тем
более. Я вас всех имел и ваше мнение обо мне - тоже".
Кокин час настал! Он внимательно и брезгливо оглядел по часовой стрелке
каждую из сидящих в грим-уборной молодых женщин и во всех смотревших на
него глазах заметил долю смущения; на Машу он и вовсе не глянул.
еще раз спрашиваю: хотите ли вы, чтобы я подробно рассказал, почему каждой
Шилова Юлия
Корнев Павел
Херберт Фрэнк
Круз Андрей
Белов Вольф
Володихин Дмитрий