Чтение 8–й страницы книги ~Дорога на высоту~

Раньше, что там ни говори, хоть он был мужчиной, а она, когда поженились,
совсем девчонкой, жизнью их правила она, ее вел извечный, щедро дарованный
ей природой, женский инстинкт. А теперь она чувствовала, как выскальзывают
из рук вожжи, пыталась натянуть, не получалось.

Ведомая подспудным чутьем, Светлана перестала при Анатолии крутиться у
зеркала, не говорила о важном. И о пустяках. Вообще не болтала с ним. Только
о самом простом:

-- Иди кушать.

-- Купи после работы хлеб и молоко.

-- Ты можешь сегодня забрать Светку? Мне надо задержаться.

И он тоже -- ел, говорил "спасибо", разворачивал газету. Покупал молоко и
играл с дочкой. Словно между ними был заключен негласный договор о
невмешательстве. О невыяснении отношений.

Как-то ее вызвали в выпускной цех. Она шла по пролету, ей открылось одно
из боковых пересечений, у машинной стойки, нагнувшись, работал Анатолий.
Возле него стояла крупная полногрудая блондинка, обычная русская баба,
держалась она вполне интимно и что-то говорила -- тоже, похоже, интимно.

Светлана замедлила шаг, остановилась на миг и -- прошла мимо.

А может, надо было подойти, устроить скандал?

Нет, нет, говорила она себе, этого не может быть. Просто женщины
бесцеремонны, да, да, вешаются, предлагают себя... А мужчины слабы. Но -- не
все. Не все. Или -- все?

Нет, нет, не может быть. Ну, стояла рядом, ну, выламывалась. Что из
этого? Его всегда любили и всегда пытались соблазнять женщины. Но Анатолий
был с ней, со Светланой. Она знала это, только она нужна была ему. А теперь
ее нет рядом.

Какая чепуха! А если уезжают на Северный полюс?

Там мало женщин.

Но все-таки есть. Тот, кто хочет, находит. По дороге на полюс. Или
обратно.

Ну стояла, ну, улыбалась призывно. Ну и что?

В тот день она пришла домой и, не переодевшись, ходила по квартире, как
потерянная. По их уютной, их общей квартире. Они вместе строили свой мир,
она была уверена, что и ему это нужно. А может, зря -- уверена? Что-то важное
уходило из их жизни, не вдруг, не сразу, а словно выдавливалась начинка из
тюбика, и емкость пустела и сплющивалась.

А может, ее мир был иллюзией? Город на песке? И Анатолий -- как все. И все
ненадежно. Когда-то давным-давно это уже было с ней -- острое чувство
ненадежности и иллюзорности мира. Но тогда все, что происходило, было
неважно, ненужно, и чувство это пришло, как освобождение. А сейчас -- как
катастрофа.

К катастрофе она не была готова.

Анатолий зашел за ней в институт и ждал у центрального входа. В последнее
время это случалось редко. Возле него стояло несколько женщин -- в институте
его знали все. Почему не поболтать, если есть время.

Светлана подошла, остановилась, ее еще не заметили, с минуту слушала
разговор.

-- Не скучаешь по творческой работе?

-- С вашим творчеством не соскучишься.

-- Отрекаешься? Давно ли сам творил? -- Бытие определяет сознание. Или вы
забыли эту главную марксистскую истину?

-- Да, твое бытие здорово тебя изменило.

-- Точно, ты повзрослел, что ли?

-- Или очень себя зауважал? Не иначе, как от близости к гегемону.

-- Или к гегемоншам... Гегемонши -- не то, что наши.

-- Бытие другое, -- сказал Анатолий, -- план. Каждый месяц горим. И не
сгораем. Поневоле станешь себя уважать.

Обычный, ничего не значащий разговор, болтовня после рабочего дня -- для
разрядки. Но для Светланы услышанное неожиданно оказалось важным. Она вдруг
взглянула на своего мужа глазами тех женщин. Они знали больше, чем она. Она
только чувствовала, они -- знали.

Как у нее хватило выдержки? Дождалась крошечной паузы в их разговоре,
сказала спокойно:

-- Толя, Светка ждет.

Мысленно застегнула платье на все пуговицы. Расслабиться будет уже
нельзя. Но что-то надо было делать. А что? Что? Она растерялась. И
неожиданно для себя самой, даже для себя самой, она взяла на неделю отпуск
(хорошо, что как раз не было на работе запарки), договорилась со Светкиной
учительницей (дочка уже училась в первом классе) и поехала к маме.

-- Я по маме соскучилась, -- сказала она Анатолию.

Он посмотрел на нее подозрительно, внимательно, как-то по-новому --
изучающе. Проводил до автобуса.

А мама сразу все поняла.

-- Света, -- спросила она, когда Светка-младшая ушла во двор играть, -- что
случилось?

-- Ничего, мама. Все в порядке.

-- Неправда.

-- Да. Неправда. Кажется, мой корабль тонет.

-- Может, это только кажется? Иногда болтанку на море принимают за
крушение. Штормы бывают у всех. Жизнь -- дело долгое, трудное.

Какая у нее мудрая, все понимающая мама.

-- Мам, -- спросила Светлана, -- ты никогда не жалела, что ушла от отца? --
Кажется, Светлана впервые назвала так чужого ей человека. Обычно она
говорила: "этот".

-- Я не знаю ни одной женщины, которая бы не жалела об этом.

Светлане стало жаль маму, даже сердце защемило. А заодно и себя стало
жаль, и она заплакала, не громко, не истерично, как, бывает, плачут женщины,
просто слезы потекли сами собой. Светлана вытирала их ладонью, размазывая
косметику.

-- Мам... а почему...

-- Ты хочешь спросить, почему я больше не вышла замуж. Наверное, ты
думаешь, что из-за тебя. Чтобы тебя это не мучило, я скажу тебе, почему.
Твоего отца я любила, а тех, кого встречала после -- нет. Не было любви,
зачем же выходить замуж, строить вместе жизнь? Тем более, что у меня была
ты, и вместе нам было неплохо. Верно?

Она помолчала немного, заглянула Светлане в лицо, рукой вытерла слезы.

-- Но я и ушла от него, потому что любила. Считают, что любить, значит
прощать. Наверное, и надо уметь прощать. А у меня вот вышло наоборот. Надо
было, конечно, иначе.

-- А как?

-- Ведь он тоже меня любил, у нас была любовь, надо было обоим спасать это
хрупкое чудо, а мы бросили его на произвол судьбы.

Она впервые говорила со своей взрослой дочерью о своем прошлом. Они
обнялись и тихо сидели в полумраке. Мама спросила:

-- Ты любишь Толю?

Светлана не ответила, только крепче прижалась к маме, как маленькая. Но
тут пришла с улицы Светка-младшая и заявила, что ей обещано мороженое.

Она стояла под душем, благостная вода стекала по телу, смывала слезы со
щек. Она вспоминала разговор с мамой и вопрос, на который она не ответила. И
в который раз спрашивала себя: "Надо спасать?". "Можно ли еще спасти?" Как
всегда, на такие вопросы не было ответов, и Светлана делала то, что делала.
Как ее вело.

Она вышла из ванны, застегнув халатик на все пуговицы. Анатолий, увидев
ее, спросил:

-- Может, кусок отрубить?

Он держал в руках индейку, завернутую в прозрачный пакет. Понятно. Почти
месяц он обедал в институтской столовой, от этого не умирают, но и жить
тошно, захотелось нормально поесть. Наверное, представил себе -- на тарелке
кусок ароматного румяного мяса.

Неужели его не подкармливали?

-- Отруби, -- сказала Светлана.

Путь к сердцу мужчины ведет через его желудок. Какая пошлость... У нее
всегда был дома обед, и не для завоевания сердца. Просто в доме должна быть
еда, не обязательно что-то особенное, нормальная еда, этому ее научила мама.
Это само собой разумелось.

И вот опять для чего-то она накупила разных вкусных вещей. Кухня была
завалена банками, пакетами, свертками. Непонятно, как все это десять минут
назад умещалось в сумке. Она привезла это домой. Но ведь она всегда так
делала, когда бывала в командировках. И он тоже покупал и тащил домой все,
что можно было купить, чем можно было порадовать ее, Светлану, и Светку, их
дочь.

Но сейчас... Разве можно куском мяса кого-нибудь удержать? А чем можно?
Анатолий разбирал пакеты, что-то жевал. В кухне пахло копченой колбасой.

Тогда от мамы она должна была вернуться в воскресенье вечером, но
накануне Анатолий вдруг появился в маминой квартире, пыльный и взмокший.
После работы добирался туда на попутных машинах, другого транспорта в это
время не было.

-- Представьте, -- сказал он теще, обнимая ее, -- нет в доме света без моих
Свет. -- Он был, как всегда, своим, веселым, любимым зятем.

-- Везет человеку, -- мама поддержала его каламбур, -- у него две Светы в