Чтение 8–й страницы книги ~Стройбат~

голубой и таинственный... И я не совсем уверен, что я у тебя
единственный..."
- Богда-ан! - угрожающе прорычал Миша Попов.
Женька отлип от Люсеньки.
- Чего тебе?
- Пихни колючего...
- Завязывай, Мишель, понял? Сказал - нет, значит - нет. - И снова
приобнял библиотекаршу.
Миша Попов последнее время ходил не в себе. Он вообще курил мало, он на
игле сидел. А в последнее время сломалась колючка - деньги у Миши кончились.
На бесптичье он даже выпаривал какие-то капли, разводил водой и ширялся.
Доширялся - вены ушли. И на руках и на ногах, все напрочь зарубцовано.
Женька сам не ширялся, но ширятель был знаменитый, к нему из полка даже
приезжали. Он Мишу и колол. А недавно сказал: "Все, некуда".
Мишаня в слезы: как некуда, давай в шею! Женька орать: "Ты на всю
оставшуюся жизнь кайф ломовой словишь, а мне за тебя вязы!"
От скрипа коек проснулся Старый. То лежал, смотрел на них, но спал, а
сейчас зашевелился - разбудили.
Костя протянул ему челим, Старый принял его в мозолистую корявую руку.
Ни у кого в роте таких граблей не было, как у Старого. Отпустил бы его
капитан Дощинин на волю, чего он к нему пристал?..
- Хочешь, я с Лысодором поговорю за тебя? - спросил Костя.
- При чем Лысодор, он без кэпа не решает, - ответил Старый и вернул
Косте челим. - Не хочу. А Дощинин не отпустит.
Он достал обычную папиросу и, видимо с отчаяния, так сильно дунул в
нее, что выдул весь табак на Эдика Штайца.
- Констанц, оставь мне бушлат, - попросил Старый.
- Тебе зачем?..
- О чем говорить! - кивнул Костя. - Заметано.
Костя вдруг осознал, что дембель завтра, вот он, рядом И даже покрылся
испариной. И встал.
- Чего ты? - спросил Женька.
- Пойду помогу, ребята возятся, Фишка с Нуцо...
- Сиди! - Женька за ремень потянул его вниз. - Только кайф сломаешь.
Сиди.
Люсенька закемарила. Женька подсунул ей под голову свою подушку и
надвинул фуражку, чтоб скачущий язычок пламени не мешал глазам.
Потом Женька встал посреди прохода и обеими руками шлепнул по двум
верхним койкам. Койки заскрипели, отозвались не по-русски.
- Не надо, Жень... - вяло запротестовал Костя. Но Богдан уже сдернул с
верхних коек одеяла.
- Егорка, Максимка!..
Сверху свесились ноги в подштанниках, и на пол спрыгнул сначала
крепенький Егорка, а затем нескладный, многоступенчатый полугрузин Максимка.
Оба чего-то бормотали, каждый по-своему.
- Подъем, подъем! - повторял Женька, похлопывая их по плечам. - Задача:
одеться по-быстрому - и в сортир. Там Ицкович и Нуцо, скажут, что делать.
Вопросы? Нет вопросов. Одеться - двадцать секунд.
Егорка и Максимка стали невесело одеваться.
- Не здесь, не здесь, - Женька вытолкал их на проход.
- Торчит! - Коля Белошицкий тронул Женьку, показывая на Люсеньку. -
Людмила Анатольевна!
- А-а... -донеслось из Люсеньки.
- Насосалась, кеша кожаная... - проскрипел Миша Попов. - Слышь, Богдан,
гадом буду, куруха под окнами шарится, ктой-то ползает.
- Ты давай, давай! - отмахнулся от Миши Женька, но на всякий случай
прислушался. Было тихо.
- Же-еня-я... - прошептала Люсенька.
- Что с тобой? Плохо?
- Тошнит...
- Сукой быть, ктой-то ползает под окнами, - бухтел свое Миша Попов.
- Мам-ма... - простонала Люсенька. - Тошнит...
- Вкось пошло, - улыбнулся Эдик Штайц. - Точняк блевать будет!
- Давай ее на улицу, - предложил не заснувший еще Старый. - На
свежачок...
- Не надо... - стонала Люсенька. - Ма-ма...
Костя протянул руку к окну - из щели бил холодный воздух.
- Сюда ее, к стеклу, похолодней, - сказал он. Люсеньку передвинули к
окну, она уперлась лицом в холодное стекло.
- Ага-а... - простонала она. - Лучше-е...
- Блевать будет, - уверенно повторил Эдик. - Сейчас бу...
Эдик не успел договорить - Люсеньку вырвало прямо на стекло. Консервная
банка упала на пол, свечка потухла. Люсенька привалилась щекой к окну,
тихонько постанывая.
- Тряпку! - рявкнул Женька, оборачиваясь к проходу, где мялись уже
почти одетые Егорка с Максимкой.
- Богдан! - прорычал из дальнего угла разбуженный Сашка Куник, кузнец
из второго взвода. - Кончай базар!
- Отдыхай лежи! - заорал Женька, ощерившись.
В ответ в углу звякнули пружины - Куник встал.
- Я кому сказал: тряпку! - Женька хлопнул в ладоши.
За окном мелькнула тень, зазвенело разбитое стекло, голова Люсеньки
дернулась.
- А-а! - закричала Люсенька, хватаясь за лицо руками.
- Свет! - взвыл Женька на всю роту. - Бабай! Свет!
- Рота, подъем! - спросонья заорал Бабай и врубил в казарме общий свет.

4

Разбили еще одно окно с другой стороны. Костя судорожно рванулся к
выходу.
- Куда?! На место! - Куник затолкал Костю в проем между койками. -
Подъе-ем! - орал он тонким голосом не соответствующим его огромному
волосатому туловищу - Подъем!..
Женька сидел на корточках возле Люсеньки, пытаясь отодрать ее руки от
лица. Сквозь пальцы высачивалась кровь и текла в рукава голубой кофточки.
- Люся, Люся, - задыхаясь, бормотал Женька. - Ну, чего ты?.. Покажи,
Люсенька... Давай посмотрим...
Стекла лупили с разных сторон. Пряжки ремней, проламывая стекло,
заныривали в казарму и исчезали, вытянутые наружу. Сразу стало холодно. В
разбитые окна летели камни и мат.
Бабай метался по роте.
- Чего такое?! - Он подскочил к сидящему на корточках Богдану, вцепился
ему в плечи. - Чего?!
- Воды! - отшвырнул его Женька. - Воды дай!
Куник вырвал у Бабая из рук графин, выскочил из казармы. И тут же
ворвался назад, держась рукой за окровавленное плечо. В другой руке было
зажато отбитое горлышко графина.
- Вторая рота. Блатные, падла!- рычал он.
Подъе-ем!.. Без гимнастерок!..
Холодная казарма гудела. Молодые соскакивали с верхних коек и испуганно
одевались, не попадая в штанины. Двоих залежавшихся Куник сдернул сверху.
- Кому не касается?! - орал он. - Без гимнастерок! Строиться! Ремни на
руку, вот так!
- Рота, отставить! - всунулся было Брестель, вспомнив, что он за
начальника.
- Кыш, шушера! - Куник дал ему по башке.
- Дай ему, чтоб на гудок сел! - посоветовал прояснившийся уже Миша
Попов, стаскивая узкую перешитую гимнастерку. - Раскомандовалась, сучка
квелая...
- Холодно без хэбэ! - вякнул кто-то.
- Кому холодно?! - обернулся Куник. - Строиться! Рота, слушай мою
команду!..
За окнами с одной стороны казармы стало светло - врубили прожектора на
плацу.
- Уходят! - радостно заорал молодой у окна. Костя рыпнулся в ту
сторону: действительно, солдаты бежали через плац к казарме второй роты.
- Суки! - ощерился Куник, подстегнутый неожиданным отступлением
нападавших. - Четвертая рота! За мной!.. На плац!.. Без гимнастерок!..
Выход из казармы был узкий, в одну половину двери, и четвертая рота
вытекала наружу в холодную ночь тонким ручьем. Оба пожарных щита у выхода
уже разобрали и сейчас со щитов срывали красные конусные ведра.
Раздетая, в белых нижних рубахах, четвертая рота скучилась у торца
казармы. Впереди был пустой, ярко освещенный бетонный плац, подернутый
ночным ледком.
- Одесса! - заорал Куник. - Музыку вруби!
Коля Белошицкий вылущился из гудящей толпы и послушно полез по железной
лестнице в кинорубку.
Над плацем женскими голосами громко заныли битлы.
Белошицкий вниз не спустился.
Костя лихорадочно перебирал глазами роту: "Фиши нет, Нуцо нет, а я,
я-то почему здесь? Зачем я-то? Мне ж домой!.." От зависти к отсутствующим
Фишелю и Нуцо у Кости схватило живот. Он чувствовал: будет что-то страшное,
о чем пока не знает этот волосатый идиот Куник, и Богдан не знает, и Миша
Попов. Только он, Костя, знает...
"Господи, - стонал про себя Костя, - ведь убьют!.." Анашовый кайф
вылетел из его головы, как и не было. Просто так убьют, ни за что! Пусть они
все передохнут: Куник, Богдан, Миша... Он же к ним не относится. Он же не с
ними. Он другой! Другой!