Чтение 8–й страницы книги ~Приваловские миллионы~

- Это уж как вам угодно будет, - обиженным голосом заявил Игорь,
продолжая стоять в дверях.

- Мне угодно, чтобы ты провалился ко всем семи чертям!

- Может, прикажете сельтерской воды или нашатырного спирту... весь
хмель как рукой снимет.

- А! так ты вот как со мной разговариваешь...

- Мне что... мне все равно, - с гонором говорил Игорь, отступая в
дверях. - Для вас же хлопочу... Вы и то мне два раза Каблуком в скулу
угадали. Вот и знак-с...

- Ну, и убирайся к чертовой матери с своим знаком, пока я из тебя
лучины не нащепал!

Игорь скрылся. Бахарев попробовал раскрыть глаза, но сейчас же закрыл
их: голова чертовски трещала от вчерашней попойки.

"И пьют же эти иркутские купцы... Здорово пьют! - рассуждал он. - А
Иван-то Яковлич... ах, старый хрен!"

IV

Когда Привалов вошел в кабинет Бахарева, старик сидел в старинном
глубоком кресле у своего письменного стола и хотел подняться навстречу
гостю, на сейчас же бессильно опустился в свое кресло и проговорил
взволнованным голосом:

- Да откуда это ты... вы... Вот уж, поистине сказать, как снег на
голову. Ну, здравствуй!..

Наклонив к себе голову Привалова, старик несколько раз крепко поцеловал
его и, не выпуская его головы из своих рук, говорил:

- Какой ты молодец стал... а! В отца пошел, в отца... Когда к нам в
Узел-то приехал?

- Сегодня ночью, Василий Назарыч.

- Да, да, ночью, - бормотал старик, точно стараясь что-то припомнить. -
Да, сегодня ночью...

- Как здоровье Марьи Степановны?

- Моей старухи? Ничего, молится... Нет, право, какой ты из себя-то
молодец... а!

- Я прежде всего должен поблагодарить вас, Василий Назарыч... -
заговорил Привалов, усаживаясь в кресло напротив старика.

- Как ты сказал: поблагодарить?

- Да, потому что я так много обязан вам, Василий Назарыч.

- Э, перестань, дружок, это пустое. Какие между нами счеты... Вот тебе
спасибо, что ты приехал к нам, Пора, давно пора. Ну, как там дела-то твои?

- Все в том же положении, Василий Назарыч.

- Гм... я думал, лучше. Ну, да об этом еще успеем натолковаться! А
право, ты сильно изменился... Вот покойник Александр-то Ильич, отец-то твой,
не дожил... Да. А ты его не вини. Ты еще молод, да и не твое это дело.

- Я хорошо понимаю это, Василий Назарыч.

- Нет, ты не вини. Не бери греха на душу...

Коренастая, широкоплечая фигура старика Бахарева тяжело повернулась в
своем кресле. Эта громадная голова с остатками седых кудрей и седой
всклокоченной бородой была красива оригинальной старческой красотой.
Небольшие проницательные серые глаза смотрели пытливо и сурово, но теперь
были полны любви и теплой ласки. Самым удивительным в этом суровом лице с
сросшимися седыми бровями и всегда сжатыми плотно губами была улыбка. Она
точно освещала все лицо. Так умеют смеяться только дети да слишком серьезные
и энергичные старики.

Кабинет Бахарева двумя окнами выходил на улицу и тремя на двор. Стены
были оклеены скромными коричневыми обоями, окна задрапированы штофными
синими занавесями. В этой комнате всегда стоял полусвет. На полу лежал
широкий персидский ковер. У стены, напротив стола, стоял низкий турецкий
диван, в углу железный несгораемый шкаф, в другом - этажерка. На письменном
столе правильными рядами были разложены конторские книги и счеты с белыми
облатками. У яшмового письменного прибора стопочкой помещались печатные
бланки с заголовком: "Главная приисковая контора В.Н.Бахарева". Они вместо
пресса были придавлены платиновым самородком в несколько фунтов весу. На
самом видном месте помещалась большая золотая рамка с инкрустацией из
ляпис-лазури; в ней была вставлена отцветшая, порыжевшая фотография Марьи
Степановны с четырьмя детьми. На стене, над самым диваном, висела в богатой
резной раме из черного дерева большая картина, писанная масляными красками.
На ней был оригинальный вид сибирского прииска, заброшенного в глубь
Саянских гор. На первом плане стояла пестрая кучка приисковых рабочих,
вскрывавших золотоносный пласт. Направо виднелась большая
золотопромывательная машина, для неопытного глаза представлявшая какую-то
городьбу из деревянных балок, желобов и колес. На заднем плане картины, на
небольшом пригорочке, - большая приисковая контора, несколько хозяйственных
пристроек и длинные корпуса для приисковых рабочих. Высокие горы, сплошь
обросшие дремучим сибирским лесом, замыкали картину на горизонте. Это был
знаменитый в летописях сибирской золотопромышленности Варваринский прииск,
открытый Василием Бахаревым и Александром Приваловым в глубине Саянских гор,
на какой-то безыменной горной речке. Варваринским он был назван в честь
Варвары Павловны, матери Сергея Привалова.

Привалова поразило больше всего то, что в этом кабинете решительно
ничего не изменилось за пятнадцать лет его отсутствия, точно он только вчера
вышел из него. Все было так же скромно и просто, и стояла все та же деловая
обстановка. Привалову необыкновенно хорошо казалось все: и кабинет, и
старик, и даже самый воздух, отдававший дымом дорогой сигары.

Именно такою представлял себе Привалов ту обстановку, в которой
задумывались стариком Бахаревым его самые смелые предприятия и вершились
дела на сотни тысяч рублей.

- Что же мы сидим тут? - спохватился Бахарев. - Пойдем к старухе... Она
рада будет видеть этакого молодца. Пойдем, дружок!

Старик было поднялся со своего кресла, но опять опустился в него с
подавленным стоном. Больная нога давала себя чувствовать.

- Позвольте, я помогу вам, - предложил Привалов.

- Нет, ты не сумеешь этого сделать, - с печальной улыбкой проговорил
старик и позвонил. - Вот Лука - тот на эти дела мастер. Да... Отошло, видно,
золотое времечко, Сергей Александрыч, - грустно заговорил Бахарев. - Сегодня
ножка болит, завтра ручка, а потом придет время, что и болеть будет
нечему... А время-то, время-то теперь какое... а? Ведь каждый час дорог, а я
вот пачкаюсь здесь с докторами. Спать даже не могу. Как подумаю, что
делается без меня на приисках, так вот сердце кровью и обольется. Кажется,
взял бы крылья, да и полетел... Да. А замениться некем! Один сын умнее отца
хочет быть, другой... да вот сам увидишь! Дочерей ведь не пошлешь на
прииски.

При помощи Луки Бахарев поднялся с кресла и, шаркая одной ногой, пошел
к дверям.

- Вот, Лука, и мы с тобой дожили до радости, - говорил Бахарев, крепко
опираясь на плечо верного старого слуги. - Видел, какой молодец?..

- Уж на что лучше, Василий Назарыч! Я даже не узнал их... Можно
сказать, совсем преобразились. Бывало, когда еще в емназии с Костенькой
учились...

- Опять? - строго остановил Бахарев заболтавшегося старика. - Позабыл
уговор?

- Не буду, не буду, Василий Назарыч!.. Так, на радостях, с языка слово
сорвалось...

- Послушай, да ты надолго ли к нам-то приехал? - спрашивал Бахарев,
останавливаясь в дверях. - Болтаю, болтаю, а о главном-то и не спрошу...

- Я думаю совсем здесь остаться, Василий Назарыч.

- Слава тебе, господи, - с умилением проговорил Лука, откладывая
свободной рукой широчайший крест.

V

Привалов шел за Васильем Назарычем через целый ряд небольших комнат,
убранных согласно указаниям моды последних дней. Дорогая мягкая мебель,
ковры, бронза, шелковые драпировки на окнах и дверях - все дышало роскошью,
которая невольно бросалась в глаза после скромной обстановки кабинета. В
небольшой голубой гостиной стояла новенькая рояль Беккера; это было новинкой
для Привалова, и он с любопытством взглянул на кучку нот, лежавших на
пюпитре.

- Мы ведь нынче со старухой на две половины живем, - с улыбкой
проговорил Бахарев, останавливаясь в дверях столовой передохнуть. - Как же,
по-современному... Она ко мне на половину ни ногой. Вот в столовой сходимся,
если что нужно.

Сейчас за столовой началась половина Марьи Степановны, и Привалов сразу
почувствовал себя как дома. Все было ему здесь знакомо до мельчайшей
подробности и точно освящено детскими воспоминаниями. Полинявшие дорогие
ковры на полу, резная старинная мебель красного дерева, бронзовые люстры и
канделябры, малахитовые вазы и мраморные столики по углам, старинные
столовые часы из матового серебра, плохие картины в дорогих рамах, цветы на
окнах и лампадки перед образами старинного письма - все это уносило его во
времена детства, когда он был своим человеком в этих уютных низеньких
комнатах. Даже самый воздух остался здесь все тем же - теплым и душистым,
насквозь пропитанным ароматом домовитой старины.

- Вот и моя Марья Степановна, - проговорил Василий Назарыч, когда они
вошли в небольшую темно-красную гостиную.

Привалов увидел высокую фигуру Марьи Степановны, которая была в
бледно-голубом старинном сарафане и показалась ему прежней красавицей. Когда
он хотел поцеловать у нее руку, она обняла его и, по старинному обычаю,
степенно приложилась к его щекам своими полными щеками и даже поцеловала его