дойти до умывальника, моет грязные колодки.
Джон не вышел на работу. До перерыва я работал с каким-то другим
заключенным, а потом узнал, что этой ночью Джон умер.
лагеря, как простоял поверку. Еще до отбоя лег на свои нары и не вставал.
Кто-то подходил, смотрел на меня долго, но видя, что мне плохо, оставил в
покое.
этот Джон? Я даже фамилии его не знаю. Джон и Джон. Не знаю, откуда он
родом, что с ним произошло. Ничего не знаю. Вижу только его глаза в глубоких
впадинах, светло-карие, добрые, мягкие, удивленные, какие-то по-детски
беззащитные. Они подбадривали меня своим мягким светом и просили у меня
поддержки. "Как же так, - думаю, жил человек среди многих тысяч подобных,
работал, ел, а теперь от него осталось только имя, да и то в моей лишь
памяти. Джон... Мой тезка, тоже Иван. Сегодня его номер уже вычеркнут из
картотеки, и останки, вероятно, уже сгорели в печи крематория и рассеялись
над горой Эттерсберг. И даже я почти ничего не смогу рассказать об этом
человеке, и никогда его американские друзья или родные ничего не узнают о
нем. Был Джон - славный, милый человек, (так, наверное, думают о нем
друзья), уехал во время войны в Норвегию, говорят, был арестован и пропал.
Сгинул человек! А сколько таких безвестных, приходящих с огромными партиями,
погибает!"
и ярости... Я теряю самообладание. Начинаю думать о том, о чем запрещаю себе
думать: о жене, о сыновьях. Знаю, лучше гнать от себя эти мысли, потому что
от них теряешь последние силы. Но сегодня не могу их прогнать.
кочевая жизнь. Я - преподаватель на артиллерийских курсах командного
состава, старший сын кончает десятилетку, младший - тоже подрастает, и Вере
теперь легче, У нас хорошая, удобная квартира... Это после бесчисленных
комнат, которые мы снимали в разных концах страны, после бесконечных
переездов с места на место с детьми, чемоданами, узлами, посудой и прочим
домашним скарбом.
был в служебной командировке. И сразу домой. На вокзале встретил старший
сын:
фронт.
Этого не может быть! У них было время, чтобы уехать. Они могли уехать ко мне
на родину в Костромскую область. Там мать с невесткой-вдовицей. Они приютят,
конечно. А может быть, они уехали в Иркутск? Ведь Вера из Иркутска. И мать
ее тоже жива.
словно солнечный зайчик мелькнул где-то в полумраке унылых нар.
тогда уже командир батальона, служу в Чите и приезжаю в Иркутск, где живет
моя девушка. И эта моя девушка - росточком невеликая, тоненькая, взглядом
ласковая, но решительная. Договорились мы пожениться, и мать не против,
только настаивает: венчайтесь. Венчайтесь! Это что же, я, командир Красной
Армии, буду перед попом стоять, свечу держать? Говорю: "Венчаться не пойду,
а Веру заберу". Ушли из дома и прямехонько в загс. Вернулись только вечером.
Мать опять заладила: в церковь! Мы ни в какую. Мать не разрешает мне
остаться у них. Ничего не поделаешь, придется идти в гостиницу. И тут удача:
налетела гроза. Сильная, яростная. "Ладно уж, - говорит теща, - куда
пойдешь?" И Вере: "Постели на полу". Я полежал-полежал, глядя на грозовые
сполохи за окном, а потом зову: "Вера! иди сюда!" Мать заохала, запричитала,
но ушла из комнаты. А наутро мирно, как ни в чем не бывало, проводила нас
обоих в Читу...
Сретенске, и опять в Чите, и в Орле, и наконец в Пушкине-словом, везде, куда
я попадал по своим служебным назначениям. И все мои интересы, заботы, печали
и радости были ее интересами, заботами, печалями, радостями. Мы нечасто
говорили с ней о любви, нам как-то и в голову не приходило, что на десятом,
пятнадцатом году супружества нужно еще говорить о чувствах, мы просто были
необходимы друг другу...
только мне в голову не приходило? А Вере очень хотелось слышать эти слова, и
она ждала десять, пятнадцать лет. Сухарь! Старый солдатский сапог! Неужели у
тебя не было в душе этих слов? Ведь сейчас они есть! Видно, пока тебя не
стукнуло несчастье, ты считал, что нежность постыдна? А теперь понял, да
поздно!"
Захвачен в плен? Только бы не последнее! Пусть думает, что погиб, только
ничего не знает о плене. Если мы еще увидимся, я сам расскажу обо всем. Она
поймет, она знает, что я никогда ни перед кем не склонял голову. Терпел за
это, но остался верен себе.
должности начальника штаба артиллерии дивизии. Меня тогда вызвали из
Монголии в Москву и спросили: - почему на собраниях и митингах не упоминаешь
имя Сталина? Я ответил, что говорю красноармейцам о задачах службы, об их
долге, а о товарище Сталине много пишут и говорят люди знающие. Что я могу
нового сказать? Ну вот, и поехал я в Орел на должность помощника командира
полка. Вера тогда ни в чем не упрекнула меня...
Мало ли что приплетут к этому! Я сам должен все рассказать.
день, два, ну максимум три, и вслед за Джоном отправишься в крематорий.
Если, конечно, не произойдет какого-нибудь чуда в твоей жизни! Если не
придут тебе на помощь.
такой безнадежной.
крематория растекался по лагерю, ежесекундно напоминая, что ожидает каждого
из нас.
бы не чех Иван, помощник штубендиста Леньки. Он совсем молод и ему каждую
неделю родные присылают большую круглую буханку хлеба. Он делит ее на семь
дней, а свой лагерный паек отдает слабым. Меня при этом Иван никогда не
забывает - хотя у меня с ним большие идейные расхождения, и мы часто спорим.
Иван-студент, учился в Праге на инженера. Он считает, что если после войны у
власти в Чехословакии снова встанут левые социал-демократы, то инженерам
туго придется, они не смогут заработать, сколько хотят. Мне чужда эта
страсть к наживе, никогда я этим не болел и никогда не имел много денег. А
еще мы много толкуем о математике, спорим о теории вероятности. Да мало ли
еще о чем! Я - старый артиллерист, он - почти инженер, много общего у нас и
в знаниях, и в склонностях.
тяжелая работа вконец доматывает меня.
Ленька, хотя Вальтер и сам немного говорит по-русски. .
Завтра утром после поверки возвращайся на блок. Пойдем с тобой к Генриху.
Может, он что придумает?
процедурном кабинете.
скамейками, никого нет. Вальтер делает мне знак, чтобы я подождал, и
скрывается за дверью в соседнее помещение. Присаживаюсь на скамью. Жду.
смотрю на него с полным доверием. А он вдруг, окинув меня взглядом, заорал:
довольно наслышался по лагерям! Но парень-уборщик подходит ко мне, берет за
воротник и, распахивая наружную дверь, пинком вышвыривает на улицу. Это
настолько неожиданно, что я не успеваю не только что-либо объяснить, но даже
ухватиться за косяк или скамейку.
поднимающегося на крылечко человека. Он высок, строен и красив. Вместо
винкеля у него на куртке знаки SU (Советский Союз). Такие знаки носили
военнопленные, которые тоже жили в Бухенвальде и работали на военных
заводах. - Кто вас так? - участливо спросил он, ставя меня на ноги. Я стою
перед ним, глотаю воздух, а выговорить ничего не могу: как ватой, заложило
горло и душит... Человек со знаком SU ждет. Собираюсь с силами:
подождать... Ну и ну, здорово фашисты поработали над воспитанием этого
молодчика!
Корнев Павел
Афанасьев Роман
Контровский Владимир
Шилова Юлия
Круз Андрей
Роллинс Джеймс