вот, представьте себе: меня, раздетую, уложили на стол, и мое обнаженное
тело превратилось в алтарь для Черной Мессы.
заметнее.
Гибур давно мертв, а я, конечно, - лишь жалкое подобие госпожи де Монтеспан.
И все же, как и она, я сама предложила использовать мое тело для мессы.
Меня, обнаженную, такую белую-белую, положили навзничь на черное траурное
полотнище. Я лежала, закрыв глаза, и представляла, как ослепительно
прекрасна моя нагота. Обычной женщине не дано знать, что это такое - видеть
все не глазами, а открытой кожей. Мои груди и живот прикрыли маленькими
салфетками. Ну, это ощущение вам знакомо - вспомните холодную накрахмаленную
простыню. А в ложбинку между грудей мне положили серебряное распятие.
Однажды озорной любовник, когда мы отдыхали после утех, положил мне на грудь
холодную грушу - примерно такое же было чувство. На лоно мне поставили
священную серебряную чашу. Это, пожалуй, несколько напоминало прикосновение
ночной посудины из севрского фарфора... Вообще-то все эти глупости не
вызывали во мне такого уж святотатственного восторга, когда, знаете, вся
дрожишь от наслаждения. Потом началась служба, мне сунули в каждую руку по
горящей свече. Пламя было где-то далеко-далеко, я почти не чувствовала, как
капает воск. Во времена Людовика Четырнадцатого на Черной Мессе, говорят,
приносили в жертву настоящего младенца. Но теперь времена не те, да и месса
уже не та. Пришлось довольствоваться ягненком. Священник пропел Христово
имя, ягненок жалобно заблеял где-то у меня над головой, потом вдруг
вскрикнул так, знаете, тонко и странно - и тут на меня хлынула кровь. Она
была обильнее и горячее, чем пот самого страстного из любовников, она
заливала мне грудь, стекала по животу, наполняла чашу, что стояла на моем
лоне... До этого я пребывала в довольно игривом расположении духа,
испытывала обыкновенное любопытство - не больше, но здесь мою холодную душу
впервые пронзила неистовая, обжигающая радость. До меня наконец дошел смысл
всей этой тайной церемонии: и кощунственность моей позы - с широко, крестом,
раскинутыми руками, и дрожащий огонь свечей, истекающих горячим воском, -
они символизировали гвозди распятия... Я рассказываю вам все это не для того
чтобы побахвалиться. Главное, чтобы вы поняли: я стала зеркальным отражением
Альфонса, разделила трепет его души. Правда, Альфонс предпочитает смотреть,
а здесь смотрели на меня, так что ощущения наши несхожи. Однако, когда на
мое голое тело пролился кровавый дождь, я поняла, кто такой Альфонс.
плоти, чьи глаза стали незрячи, а из рук и ног ушла сила. Трехмесячным
зародышем, выкидышем Господа Бога... Маркиз становится самим собой, только
когда вырывается из своего "я", он превращается в выкидыш, залитый кровью
выкидыш Небесного Отца. И все, кто окружают его в эту минуту - женщины,
которых истязает он, женщины, хлещущие его, - они, они становятся Альфонсом,
а он им быть перестает. Тот, кого вы зовете Альфонсом, - тень, мираж, его
просто не существует.
совпал с приговором блюстителей нравственности из Судебной палаты.
(Показывает свиток.) Вот, мадам, прочтите. Альфонс свободен - и все
благодаря матушке.
помочь, ваша матушка ни с того ни с сего запретила мне что-либо
предпринимать. С чего бы это вдруг она теперь стала хлопотать о вашем
муже... Та-ак, а число?
июля 1778 года... То есть как 14 июля? Ведь сегодня уже 1 сентября...
Полтора месяца назад? А я ничего не знаю и все это время сижу в Париже! Как
же так?! (Пронзительным голосом.) Анна! Что это значит? Почему нам отдали
бумагу только сегодня?
от меня счастливую весть? Зачем?!
но... Почему он не написал? (Охваченная внезапной тревогой.) Я немедленно
еду в Лакост.
добрейшая матушка наверняка убедилась, что дело сделано, прежде чем сообщить
вам о приговоре.
скажите же ей.
запомнится сегодняшний день. Придется вам горько раскаиваться, что некогда
вы связались со мной, падшей женщиной. Шесть лет назад вы хотели меня
использовать. Вам понадобилась моя порочность. Потом вдруг передумали и
отказались от моих услуг. О, у меня превосходная память! Я могла бы вам
простить желание меня использовать, но то, что вы презрели мою помощь,
простить никак не могу. Вы не представляете, как меня потом мучил тот
сострадательный порыв, совершенно мне не свойственный. И в память о
несостоявшемся благом деянии я еще раз выступлю в непривычном для себя
качестве. Сейчас моими устами заговорит сама Истина - представляете? И все
благодаря вам, дорогая госпожа де Монтрей! Должно быть, ваша безупречная
честность заразительна.
семейные дела?
да?
мамочкой. А приговор Судебной палаты города Экса был не более чем приманкой,
чтобы птичка попалась уж наверняка.
стали мне известны не далее как вчера. Когда в прошлом году умерла мать
Альфонса, госпожа де Монтрей поспешила истребовать личный королевский эдикт
на арест маркиза, сбежавшего с вашей помощью из тюрьмы и скрывавшегося в
неизвестном месте. Ну, как Альфонса схватили, вам, должно быть, известно?
маркиза пересмотрели побыстрее, пока не истек срок королевского эдикта. Даже
в случае оправдательного приговора суда Альфонса, освободив, немедленно
арестовали бы по именному указу его величества. Так все и вышло: 14 июля суд
освободил маркиза из-под стражи, но несчастного сразу же схватила
королевская тайная полиция и вновь заперла в тот же Венсенский замок -
только на сей раз в еще более темный, сырой и холодный каземат, даже сквозь
решетку которого не видно воли. По дороге Альфонс было сбежал, но, как вам,
мадам, известно, его благополучно поймали, и теперь вы можете быть
совершенно спокойны. Зятек сидит за двойной железной дверью, в каменном
колодце, на окне - решетка. Теперь-то уж он не сбежит.
заглянули сюда по дороге?
замыслов доставит мне огромное удовольствие. В прежние времена вас
использовала старшая сестра, теперь - мамочка. Пойдемте, Анна, пора
попользоваться вами и мне.
столом, комодом - чем прикажете.
крылышками, расправив которые вы всегда сможете упорхнуть от неприятностей.
Пожалуй, это - единственное ваше богатство. Сударыни... (Кланяется г-же де