фрейлейн.
фрейлейн, на ребенка противно смотреть.
за лохань.
нему Гийома.
жалкий, он размазал по всей физиономии сопли, слюни и слезы.
сегодня на этом маленьком личике, искаженном гримасой, особенно отчетливо
проступали черты отца, спокойно сидевшего в кресле. Этот полуоткрытый рот
был точной копией его холодного и слюнявого рта. Поль сдержалась и
произнесла почти мягко:
пансионером в лицей.
в лицее.
точно представлял этот страшный исправительный приют. Он задрожал всем
телом и, рыдая, воскликнул: "Не надо, мама, не надо!", бросился к фрейлейн
и спрятал свое лицо на ее мягкой груди.
совершенно серьезно, я уже все обдумала и узнала даже адрес, - добавила
Поль с каким-то веселым возбуждением.
рассмеялась.
его в реке, как котенка?
фрейлейн. Иди умойся...
ему руку и, всхлипывая, поплелся вон из кухни.
Дорога в деревню шла через луга. Гийу ужасно боялся коров, которые,
завидев прохожего, подымали голову и долго следили за ним глазами, словно
раздумывая, броситься на него или не стоит. Отец сжимал ручонку сына и не
произносил ни слова. Они могли ходить целыми часами, не разговаривая. Гийу
не догадывался, что бедный барон с трудом переносит это гнетущее молчание,
что он старается собраться с мыслями, но тщетно: он не знал, о чем
говорить с ребенком. На кладбище они проникли через заросший крапивой
пролом в стене позади церкви.
выпустил ручонку сына и взялся за тачку. Гийу смотрел вслед удалявшейся
фигуре отца. Заштопанная коричневая фуфайка, отвислые на заду брюки,
спутанная густая шевелюра и маленький беретик - вот это он, его папа. Гийу
присел на могильную плиту, почти ушедшую в землю. Осеннее солнце слегка
нагрело камень, но мальчику было холодно. А вдруг он простудится, заболеет
и не сможет завтра выйти из дому? Умрет... Станет таким же, как те, что
лежат здесь, в этой жирной земле, станет как мертвецы, которых он силился
представить себе, как эти люди-кроты, чье присутствие выдают лишь
низенькие холмики.
виноградники, липкую и черную землю, словно смазанную маслом, эту
враждебную человеку равнодушную стихию, столь же коварную, как волны моря,
довериться которым может только безумец. У подножия холма бежал ручеек,
приток речки Сирон, вздувшейся от осенних ливней, впитывавшей в себя тайны
болот и непроходимых зарослей; Гийу слыхал, что иногда на том берегу
поднимали бекасов. Мальчик, извлеченный из своего убежища, дрожал от
холода и страха, очутившись среди всей этой враждебной жизни,
недружелюбной природы. По склонам холмов блестела кармином новая черепица
на кровлях домов, но его взгляд бессознательно обращался к бледно-розовой,
слинявшей под дождями, старой круглой черепице. Возле него ящерицы
оскверняли стены храма, один витраж был разбит. Гийу знал, что боженьки
там больше нет, что господин священник не пожелал оставить здесь боженьку,
боясь святотатцев. Не было боженьки и в старой домашней часовне, где
фрейлейн складывает теперь метлы, ящики, сломанные стулья. Где же в этом
жестоком мире живет бог? Где он оставил хоть какой-нибудь след?
памятнику павшим воинам в виде пирамиды, который поставили в прошлом году.
Тринадцать имен на одну их маленькую деревушку: Сернэ Жорж, Лаклот Жан,
Лапейр Жозеф, Лапейр Эрнест. Лартиг Репе... Гийом видел, как над могилами
мерно склоняется коричневая фуфайка отца, слышал пронзительный визг
папиной тачки. Завтра его отдадут красному учителю, но ведь учитель может
внезапно умереть сегодня ночью. А вдруг что-нибудь случится: ураган,
землетрясение... Но нет, ничто не заставит умолкнуть страшный мамин голос,
ничто не притушит блеска ее злых глаз, прикованных к нему, и под этим
взглядом он вдруг начинает видеть и свое худенькое тельце, и грязные
коленки, и спустившиеся на ботинки носки; в такие минуты Гийу судорожно
глотает слюну и, желая умилостивить врага, старается закрыть рот... А
сердитый голос восклицает (ему кажется, что его раскаты слышны даже здесь,
на маленьком кладбище, где он стучит зубами от холода): "Убирайся куда
хочешь, чтобы я тебя больше не видела!"
силах заставить себя полюбить, никто не волен понравиться другому, но ни
земные, ни небесные силы не могут помешать женщине избрать себе мужчину и
сделать его своим богом. Пусть даже он об этом ничего не знает, раз от
него ничего не требуют взамен. И вот она непременно воздвигнет себе
кумира, и он станет средоточием всей ее жизни. Она водрузит алтарь среди
окружающей ее пустыни и посвятит его кудрявому божеству, ибо ничего больше
ей не остается.
бога, она знает твердо, что не будет ничего ждать от своего кумира. Она
похитит лишь то, что может взять незаметно. Чудесной властью обладает
взгляд исподтишка, неуловимая для другого мысль! Может быть, настанет
день, когда ей позволено будет приблизиться к своему кумиру, быть может,
бог стерпит прикосновение ее губ к его руке...
3
колеями, где стояла дождевая вода. Навстречу попадались школьники, они
расходились домой без криков и смеха. Только оттопыривающаяся на спине
пелерина выдавала присутствие невидимого ранца, отчего ребята казались
маленькими горбунами. Из-под капюшонов, надвинутых на лоб, поблескивали
карие и голубые глаза. Глядя на школьников, Гийу думал, что все эти
мальчики, такие мирные с виду, не замедлили бы превратиться в его
мучителей, если бы ему пришлось сидеть вместе с ними в классе или играть
на школьном дворе. Но сейчас его отдадут учителю, и учитель будет
заниматься только им одним, на него одного будет обращена вся опасная
власть взрослых, которые стараются подавить маленького Гийу своими
вопросами, озадачить своими объяснениями и доказательствами. Этой власти с
лихвой хватило бы на целый класс. А придется одному Гийу противостоять
этому чудовищу учености, которое будет сердиться и кричать на ребенка, не
понимающего смысла громогласных речей.
домам. Гийу почувствовал укол в сердце: он вдруг еще яснее ощутил свое
отличие от них, свое одиночество. Сухая теплая рука, державшая его
ручонку, судорожно сжалась. Равнодушная, если не враждебная, сила влекла