Чтение 8–й страницы книги ~Норвежский лес~

меня такое чтение нисколько не впечатляло.
В университете у меня друзей не появилось ни одного, и в общежитии я
общался с соседями лишь из формальности. Ребята в общежитии, похоже,
считали, что я собираюсь стать писателем, поскольку я всегда сидел один за
чтением, но сам я писательствовать не собирался. Вообще не думал о том,
кем хочу стать.
Несколько раз я собирался рассказать об этих своих переживаниях Наоко.
думалось, что она-то сможет мои мысли понять достаточно хорошо. Но
подобрать слова, чтобы все это высказать, не получалось. Странно, думал я.
Это уже прямо как будто от нее заразился болезнью "поиска слов".
Вечером в субботу я сидел в лобби у входа, ожидая, когда позвонит Наоко.
По вечерам в субботу почти все уходили куда-нибудь повеселиться, и лобби
было не таким людным, как в другое время, и там было тихо-тихо. Я всегда
наблюдал за блестками света, взвешенными в этой тишине, и пытался
разобраться в собственной душе.
Что же я все-таки ищу? Но ничего похожего на ответ не находилось. Иногда я
протягивал руку к парящим в воздухе блесткам света, но кончики моих
пальцев ничего не ощущали.
Я много времени уделял чтению, но книг прочитывал немного, просто любил
перечитывать понравившуюся книгу по несколько раз. В то время мне
нравились такие авторы, как Труман Капоте, джон Апдайк, Скотт
Фитцджеральд, Раймонд Шендли, однако ни среди однокашников, ни в общежитии
никого, кто бы читал такие вещи, я не видел. Они читали большей частью
Такахаси Кадзуми, Оэ Кендзабуро, Мисима Юкио или книги современных
французских писателей.
Естественно, что разговор у меня с ними не клеился, и я оставался читать в
одиночку. Бывало, перечитав книгу несколько раз, я закрывал глаза и
наслаждался ее запахом. Я чувствовал себя счастливым, ощущая запах книги и
положив руку между страниц.
В восемнадцать лет любимым произведением для меня были "Кентавры" джона
Апдайка, но после нескольких прочтений первоначальный их блеск потихоньку
потерялся, и они постепенно уступили первенство "Великому Гэтсби" Скотта
Фитцджеральда. А "Великий Гэтсби" так и продолжал потом быть моей любимой
книгой.
В то время в моем окружении лишь один человек прочел "Великого Гэтсби", и
сблизились мы с ним тоже из-за этого. Это был студент кафедры
юриспунденции Токийского университета по фамилии Нагасава, и был он на два
курса старше меня. Жили мы в одном общежитии и знали друг друга,
естественно, только в лицо, но как-то раз, когда я сидел в столовой с
южной стороны, греясь на солнце, он подсел ко мне и спросил, что я читаю.
Я сказал, что читаю "Великого Гэтсби", он спросил, интересно ли. Я
ответил, что перечитываю третий раз, и с каждым разом все интереснее.
- С тем, кто читает "Великого Гэтсби" по три раза, я дружить не против, -
сказал он, точно разговаривая с самим собой. Так мы и подружились. Был
тогда октябрь.
Чем ближе я узнавал Нагасаву, тем больше он меня удивлял. За свою жизнь я
встречался, знакомился и сталкивался с великим множеством удивительных
людей, но таких, как он, пока больше не встречал. Он был великий книгочей,
мне за ним было никак не угнаться, и к книгам авторов, со смерти которых
не прошло еще тридцати лет он, как правило, не прикасался. Он говорил, что
таким книгам не доверяет.
- Я не говорю, что не верю в современную литературу. Просто не хочу терять
время на чтение вещей, не прошедших крещение временем. Жизнь коротка.
- А какие авторы тебе нравятся?
- Бальзак, Данте, Джозеф Конрад (Joseph Conrad, 1857-1924), Диккенс, -
бойко перечислял он.
- Современниками не назовешь.
- Так потому я их и читаю. Будешь читать то же, что все, станешь и думать
так же, как все. Так только отсталые люди поступают, примитивные.
Нормальный человек так не делает. Понял, Ватанабэ? В этой общаге из
нормальных только ты да я. Остальные - так, шелуха.
- А ты откуда знаешь? - тупо спросил я.
- Я знаю. Мне только глянуть - и я вижу сразу, словно на лбу написано. И
приглядываться не надо. К тому же мы ведь оба "Великого Гэтсби" читали.
Я быстренько посчитал в уме.
- Так Скот Фитцджеральд умер-то всего 28 лет назад.
- Два года - это ерунда, - сказал он. - Такому классному писателю, как
Скотт Фитцджеральд, можно и фору дать.
А в общежитии никто не знал о том, что Нагасава зачитывается классикой, да
если бы и узнали, шума бы не было.
Что о нем знали, так это что парень он головастый. Без проблем поступил в
Токийский университет, успеваемость демонстрировал безупречную и собирался
сдать экзамены на чиновничий разряд, поступить в Министерство иностранных
дел и стать дипломатом.
Его отец заведовал крупной больницей в Нагоя, а старший брат закончил
медицинский факультет того же Токийского университета и собирался пойти по
его стопам. Самое что ни на есть благополучное семейство. денег всегда у
него были полные карманы, и внешностью он обладал приятной. Все относились
к нему с почтением, даже комендант общежития с ним одним на повышенных
тонах общаться не смел. Стоило ему кого-то о чем-то попросить, и тот без
лишних слов шел выполнять, что от него требовалось. Отказать ему не мог
никто.
Мистическая энергия, точно демонстрирующая, какой силой обладает ее
владелец, концентрировалась над его головой подобно ореолу святости у
ангелов, и каждый с одного взгляда готов был благоговенно согласиться :
"Этот парень - особенный."
Поэтому все несказанно удивились, когда Нагасава выбрал себе в друзья
такую неприметную серенькую личность, как я, и по этой причине многие
оказывали мне уважение, даже те, кого я и не знал. Они, может быть, и не
догадывались, но разгадка была проста.
Нагасаве я симпатизировал потому, что не выказывал к нему ни почтения, ни
покорности, ни восхищения. Я испытывал интерес к необычным, причудливым
особенностям его личности, но ни малейшего интереса ни к его выдающимся
успехам в учебе, ни к его мистическому ореолу, ни к мужественной внешности
у меня не было. Думаю, что Нагасаве было удивительно такое мое отношение.
Нагасава был человеком, обладающим некоторыми совершенно противоположными
качествами, доведенными до крайности. Он был настолько приятен в общении,
что порой даже на меня производил впечатление, и в то же время был
безобразно склочным и сварливым. Будучи до удивления аристократичен,
одновременно был безнадежно низок и пошл. Мог вести людей за собой и
полный оптимизма шел вперед, но душа его не могла выбраться из какой-то
мрачной грязной трясины.
Я с самого начала безошибочно разглядел в нем эти его внутренние
противоречия и не мог понять, отчего другие их не видят. Этот парень жил в
своем собственном аду.
Как правило, впрочем, он вызывал во мне симпатию. Больше всего он
привлекал своей искренностью. Он никогда не лгал и всегда безоговорочно
признавал свои ошибки. Даже не пытался их утаить, как бы невыгодно это ему
ни было. Со мной он всегда был неизменно приветлив, во многом помогал. Без
его помощи, думаю, у меня было бы гораздо больше проблем и неудобств в
общежитии.
Однако я никогда не раскрывался перед ним до конца, в чем наши с ним
отношения качественно отличались от отношений с Кидзуки. После того, как я
стал свиделем сцены, когда Нагасава пьяный грязно приставал к какой-то
девушке, я твердо решил, что откровенничать с этим парнем не буду никогда.
О Нагасаве в общежитии ходило несколько легенд. Во-первых, рассказывали,
что он как-то съел двух или трех слизняков, а еще что у него член был
чрезвычайно больших размеров, и он переспал более чем с сотней женщин.
История про слизняков была истинной. Я спросил его, и он ответил :
- Да, правда, трех таких здоровенных проглотил.
- А зачем ты их съел?
- Ну, сложная была ситуация, - рассказывал он. - Я в это общежитие когда
заселился, между новичками и старшекурсниками кое-какие стычки были. В
сентябре дело было, что ли. Ну, я и пошел к старшекурсникам на разборки от
молодых. Ребята были из "правых", с палками для кендо приперлись, какая уж
там, нафиг, разборка? И я сказал : "Хорошо, если уж мне отвечать, давайте
я сделаю, что вы скажете. Но потом разойдемся по-хорошему." Они мне : "Ну
проглоти слизнячка!" Я им : "Ладно, проглочу." И проглотил. Таких здоровых
где-то откопали, козлы!
- И каково это?
- Каково, блин. Да кто не пробовал эту фигню проглотить, тот не поймет,
каково это. Как он в глотку проскальзывает, как в желудок потом
спускается, этого словами не скажешь. Холодный, вкус от него потом во рту
мерзкий остается. Как вспомню, черт, аж передергивает. Из последних сил
держался, чтобы не блевануть. Выблюй его, потом заново глотать бы
пришлось. Так троих и слопал.
- А потом?
- Пошел, ясно, в комнату да воды с солью выпил. А что еще делать?
- Ну да.
- Но после этого никто на меня пикнуть не мог. Ни старшекурсники, никто.
Кроме меня-то кто еще сможет трех таких слизняков проглотить?
- Да никто, - согласно кивнул я.
Насчет величины члена проверить было несложно. Достаточно было сходить
вместе с ним в душ. Инструмент был действительно достойный. Но насчет
сотни любовниц, это было преувеличение. Немного подумав, он сказал, что
где-то семьдесят будет. Сказал, что точно не помнит, но примерно семьдесят
наберется. Я сказал ему, что переспал только с одной, он сказал, что это
легко.
- Пошли вместе в следующий раз. Не бойся, все элементарно.
Тогда я ему не поверил, но на практике все оказалось действительно