Чтение 8–й страницы книги ~Слушай песню ветра~

-- Понятно.
Молчание.
-- Все спрашивали, куда ты делся. Неделю не приходишь, так они уже думают: может,
заболел?
-- Даже не знал, что меня так любят...
-- Ты на меня сердишься?
-- Почему?
-- Я тебе гадостей наговорила. Хотела извиниться.
-- Насчет меня не беспокойся. Но если тебя это так волнует, то не покормить ли нам в
парке голубей?
Она вздохнула, и я услышал, как щелкнула зажигалка. На заднем плане пел Боб Дилан
-- "Нэшвилл Скайлайн". Наверное, звонок был из магазина.
-- Да дело вообще не в тебе. Просто я не должна была так говорить, -- сказала она
скороговоркой.
-- А ты к себе строга!
-- Ну, стараюсь, по крайней мере.
Она помолчала.
-- Сегодня мы можем встретиться?
-- Давай.
-- "Джей'з бар", восемь вечера.
-- Хорошо.
-- Я просто... попала в переплет.
-- Понимаю.
-- Спасибо.
Она повесила трубку.

19.

Мне двадцать один год. Говорить об этом можно долго.
Еще достаточно молод, но раньше был моложе. Если это не нравится, можно лишь
дождаться воскресного утра и прыгнуть с крыши Эмпайр Стэйт Билдинг.

В одном старом фильме про Великую Депрессию я слышал такую шутку:
"Когда я прохожу под Эмпайр Стэйт Билдинг, то всегда открываю зонтик. Люди сверху
так и сыпятся."

Мне двадцать один, и, по меньшей мере, помирать я пока не собираюсь. Спать же мне
доводилось с тремя девчонками.
Первая училась со мной в одном классе. Нам было по семнадцать лет, и мы уверовали,
что любим друг друга. Где-нибудь в темных зарослях она сбрасывала с себя коричневые
туфли, белые носки, светло-зеленое платье и смешные трусы, явно не по размеру. Потом,
чуть поколебавшись -- часы. После чего мы сливались с ней в объятии на воскресном
номере "Асахи Симбун".
Через какую-то пару месяцев после окончания школы мы внезапно расстались. Причину
забыл -- такая была причина, что и не вспомнить. С тех пор не встречался с ней ни разу.
Иногда вспоминаю, когда не спится -- и все.

Вторая девчонка хипповала. Шестнадцатилетняя, без гроша в кармане, без крыши над
головой и к тому же плоскогрудая -- она при этом обладала умными и красивыми глазами.
Я встретил ее у станции метро "Синдзюку", когда там бурлила мощная демонстрация,
парализовавшая весь транспорт вокруг.
-- Будешь тут торчать, полиция заберет, -- сказал я ей. Она сидела на корточках в
перекрытом турникете и читала спортивную газету, выуженную из мусорного ящика.
-- Ну и что, -- сказала она. -- Там кормят зато.
-- Ой, худо тебе будет!
-- Привыкну!
Я закурил и угостил ее тоже. От слезоточивого газа щипало в глазах.
-- Ты ела сегодня?
-- Утром...
-- Слушай, я тебя накормлю. Пошли к выходу.
-- Чего это ты будешь меня кормить?
-- Ну... -- Я не знал, что ответить, но выволок ее из турникета и повел по перекрытой
улице в сторону Мэдзиро (*7).
Эта до крайности неразговорчивая девица жила в моей квартире с неделю. Каждый день
она просыпалась к обеду, что-то ела, курила, листала книжки, пялилась в телевизор и
иногда без видимой охоты занималась со мной сексом. Все, что у нее было -- это белая
холщовая сумка, а в ней толстая ветровка, две майки, джинсы, три пары грязных трусов и
коробка тампонов.
-- Ты откуда? -- спросил я ее как-то.
-- Да ты не знаешь, -- только и ответила она.
В один прекрасный день я вернулся из магазина с мешком продуктов -- а ее и след
простыл. И ее белой сумки тоже. И еще кое-чего. На столе лежала горстка мелочи, пачка
сигарет и моя свежевыстиранная футболка. А еще записка, нацарапанная на клочке бумаги.
Из одного слова: "противный". Боюсь, про меня.

С третьей своей подружкой, студенткой французского отделения, я познакомился в
университетской библиотеке. На весенних каникулах следующего года она повесилась в
хилом лесочке сбоку от теннисного корта. Труп обнаружили лишь с началом следующего
семестра, а до того он целых две недели болтался на ветру. Теперь, когда темнеет, к лесочку
никто не подходит.

20.

Она сидела, как неприкаянная, за стойкой "Джей'з бара" и болтала соломинкой в
стакане джинджер-эля, гоняя по дну остатки льда.
-- Уже думала, не придешь, -- сказала она с каким-то облегчением, когда я сел рядом.
-- Как не прийти, раз обещал? Дела задержали!
-- Какие дела?
-- Обувь. Я чистил обувь.
-- Вот эту, что ли? -- Она подозрительно покосилась на мои кеды.
-- Да нет, отцовскую обувь! У нас в семье традиция. Дети непременно должны чистить
отцу ботинки.
-- Почему?
-- Ну... Ботинки -- это ведь некий символ! Представь: отец, как приговоренный,
каждый вечер в восемь возвращается домой. Я чищу ему ботинки и со спокойной совестью
иду пить пиво.
-- Хорошая традиция...
-- Да?
-- Ну конечно! Отца ведь надо уважать.
-- Я очень уважаю. За то, что у него только две ноги.
Она прыснула.
-- У тебя замечательная семья.
-- Да уж... Если забыть про деньги, то такая замечательная, что прослезиться можно.
Она все возила соломинкой по дну стакана.
-- Но у меня-то семья была гораздо беднее, чем у тебя...
-- Откуда ты знаешь?
-- По запаху. Богатый чует богатого, а бедный -- бедного.
Джей принес бутылку пива, и я наполнил свой стакан.
-- Где твои родители живут?
-- Не хочу говорить.
-- Почему?
-- Приличные люди не любят другим рассказывать, что у них дома творится.
-- А ты приличный человек?
Она думала секунд пятнадцать.
-- Хотелось бы им быть. Если серьезно. А кому не хотелось бы?
-- Нет, ты все-таки расскажи.
-- Зачем?
-- Во-первых, тебе все равно надо об этом кому-нибудь рассказать, а во-вторых, я
никому не проболтаюсь.
Она улыбнулась, закурила и три раза выпустила дым, молча глядя на древесные
разводы, тянущиеся по стойке.
-- Отец умер пять лет назад от опухоли в мозгу. Целых два года мучился, просто ужас.
Мы на него все деньги истратили, начисто. Вдобавок вымотались до того, что семья
развалилась. Хотя это обычное дело.
Я кивнул.
-- А мать?
-- Живет где-то. На Новый Год открытки присылает.
-- Не любишь ты ее, похоже?
-- Похоже...
-- А братья, сестры?
-- Одна сестра. Мы близнецы.
-- И где она?
-- За тридцать тысяч световых лет отсюда.
Сказав это, она нервно засмеялась и уложила свой стакан набок.
-- И чего это я про семью гадости говорю? Даже тоскливо становится.
-- Да ничего особенного. У каждого есть что-нибудь этакое.
-- И у тебя есть?
-- И у меня. Бывает, обниму любимую игрушку -- и плачу...
-- А какая у тебя любимая игрушка?
-- Крем для бритья.
Тут она засмеялась уже веселее. Как не смеялась, наверное, уже несколько лет.
-- Слушай, -- сказал я, -- что ты пьешь какой-то лимонад? У тебя сухой закон?
-- Хм, вообще-то я сегодня не собиралась... Ну да ладно!
-- Так что ты будешь?
-- Белое вино, только похолоднее.
Я подозвал Джея и заказал еще пива и белого вина.
-- Скажи, а как себя чувствуешь, когда у тебя есть близнец?
-- Странное ощущение. Одинаковое лицо, одинаковый интеллектуальный индекс,