своего телевидения, но встречи избежал, прошел мимо, возможно, те даже и
обиделись. Рассматривал большие фотографии, задержался у нью-йоркской
афиши "Карнеги-холл", очень лаконичной, легкими штрихами ноги в прыжке,
голова откинута. Постоял в очереди в буфет, выпил стопку водки - для
храбрости, что ли? Вернулся на свое место.
долго ходил, ложился, потом вскидывался, пролетел через всю сцену и опять,
не торопясь, начинал пятиться, точно чего-то опять испугался. Музыка
обрывистая, однообразная. Принят был сдержаннее. Но вот "Фавн", почти
совсем без трюков и полетов, оказался - Ашот с облегчением вздохнул - не
тем и не другим, не классикой и не модерном. И Сашка был предельно
артистичен. Ну, конечно же, Ашот всегда говорил, Сашка не только танцор,
он артист.
назовешь. Зал поднялся, стал неистово хлопать, отовсюду неслись крики
"браво!", "бис". После третьего или четвертого его выхода - раскланивался
он спокойно, достойно, без всяких поцелуев в зал, Ашоту стало еще
радостнее - начали скандировать, ринулись к сцене. Во Франции это
почему-то не принято, но полетели на сцену цветы, крохотные красные,
оранжевые, голубые букетики. Ашот чувствовал, что сейчас разревется. С
трудом сдерживался, глотал, глотал тот самый ком в горле.
сложения не пускал никого в маленькую дверь, ведущую на лестницу, другой,
тех же данных, с лестницы в само помещение гримерной. Но Ашот пробился.
стоял, окруженный плотной толпой, и сиял. Милая его курносая морда
источала счастье. Вертел головой, улыбался, смеялся, поминутно вытирал
пот, слепивший глаза. Со всех сторон совали программки, открытки,
фотографии, он, не глядя, расписывался, кому-то что-то оживленно отвечал,
на каком языке - непонятно...
Назвать объятиями это нельзя было, это был обрушившийся на Ашота вихрь,
муссон, торнадо, мистраль, новороссийский норд-ост, только горячий и
потный.
ему тем же, выражающим все на свете, кратким, русским, назовем это -
выражением. И оба тискали, мяли друг друга, хлопали по спине.
Отстранялись, впивались глазами един в другого и опять обнимались,
хохотали.
закрутил по крохотной комнате, расталкивая всех. И бухнулся на
поставленный кем-то стул.
Господи... Ведь ты... Ведь мне... В общем, терпимо?
лицом, с бабочкой на шее субъект и дама, видом - постаревшая Софи Лорен.
Что-то ему, наверное, напоминали. Он кивнул головой, да-да, помню. Потом
еще какой-то, тоже с напоминанием, третий, очевидно, журналист, с
блокнотом в руках.
Даже помолодел вроде".
молодых ребят, очевидно, балетных, засыпала вопросами. Опять потянулись
руки с карандашами, ручками.
Сейчас у меня это самое, вроде как прием. В вашем "Максиме". Лифарь будет,
сам Серж Лифарь, понимаешь? Кажется, он даже и организатор... Что ж
делать? Телефон у тебя есть?
оказались программка и авторучка-бик. Он записал номер. - Это отель
"Монталамбер", в самом центре. Это портье, это номер комнаты, 245.
по-вашему апрэ-миди... Нет, тоже не выходит... Давай все же утром! В
восемь утра. Даже в полвосьмого. Идет?
надо...
пробиться к Сашке, завладел-таки им.
Жив, здоров?
всякий случай.
растерянности. Зашел в кафе, ахнул двойного коньячку... Да, ничуть не
изменился. Глаза вот только... Впрочем, какие еще могли быть глаза...
Сколько же это прошло? Год? Нет, больше. Полтора уже. Выехали в октябре...
Год и семь месяцев. Бежит время. Ашот проехал свою остановку, пришлось
возвращаться.
Длинные гудки, никто не подошел. В восемь то же самое. В девять, десять,
одиннадцать, двенадцать. Глухо.
просмотрел газеты. В "Котидьен", "Либерасьон" небольшие, но очень
хвалебные заметки, в "Фигаро" даже статейка побольше, где в приятном
контексте вспоминали Дягилева, русские сезоны в Париже. Сашки в отеле не
оказалось. Ашот оставил записку, просил, чтоб Сашка позвонил Анриетт на
работу.
Любезный портье сказал ему, что месье Куницын совсем недавно, полчаса, не
больше, уехал на вокзал. Поезд в 23:30, с гар Аустерлиц, на Авиньон...
Анриетт. - Успех, голова кругом, растерялся, приемы, Лифарь, один день в
Париже, со всех сторон дергают...
- Но все же...
увлекающийся. Сам говоришь, какие у него были глаза, когда тебя увидел.
обязательно...
взял.
вероятно, в том же отеле остановится.
успокоил, сказал, что номер зарезервирован.
поезде, стал казнить себя... Зайдет, не может не разыскать. Ну, вот не
может! А внутри сосало, скребло, на работе был рассеян, отвечал невпопад.
ранимый Ашотик. - Я понимаю, все понимаю, но и ты должен понять. Тебе
хотелось бы, конечно, чтоб он...
которого не видел Бог знает сколько... Ясно?" - вот что сказал бы Ашот на
Контровский Владимир
Березин Федор
Афанасьев Роман
Якубенко Николай
Шилова Юлия
Афанасьев Роман