Чтение 8–й страницы книги ~Раз в год в Скиролавках~

он назвал своих друзей. Печалилась она всю дорогу только о том, что они
будут есть в этой дыре, потому что еда доставляла ей большую радость.
Художник рассказывал ей, что в ближнем городке есть птицеферма и там можно
достать куриные и гусиные пупки. "Ах, пупки, как это хорошо", - несколько
раз вздыхала она по дороге из столицы, раздражая этим художника, худого, со
впалой грудной клеткой и втянутым животом. Он мог не есть несколько дней, и
его устраивал даже кусок заплесневелого хлеба. Только его черные, пылающие,
глубоко впавшие глаза казались постоянно голодными.
Девушку звали Юзя. Была она не слишком высокой, кругленькой блондинкой
со светлой кожей, пухлыми розовыми щечками и маленьким влажным ротиком,
который она то и дело выпячивала вперед и складывала в маленькое рыльце.
Казалось, что даже воздух, который вдыхает, она сначала пробует своими
влажными губами. И с ней-то пришел художник на Новый год в лесничество. Во
время перерыва в танцах она подходила к столу возле камина и оглядывала
расставленные там тарелки. Потом деликатно брала в руку вилку и маленькую
тарелочку, клала на нее пластик холодной оленины, сальцесона или крылышко
утки, один грибок, кусочек соленого огурца. И ела медленно-медленно,
маленькими кусочками, щуря при этом глаза, как будто ее охватывали какие-то
приятные воспоминания. Кусочки мяса исчезали в ее маленьком ротике, который
становился еще краснее, влажнее и свежее, а щечки розовели и казались еще
более гладкими. Блеск огня из камина трепетал на ее губах, ласкал щеки,
подчеркивал тень, которую отбрасывали длинные подкрашенные ресницы.
Негловичу она казалась то маленькой белочкой, которая обрабатывает орешек,
то хорошеньким поросеночком, которого хотелось погладить по розовой мордочке
и подать ему кусочек яблочка или теплой картошечки. Потому что, учит книга
Брилла - Саварена, нет на свете ничего более прекрасного, чем вид молодой и
красивой лакомки, глаза которой блестят, губы лоснятся, а движения при еде
милы и грациозны. Такие женщины ночью для мужчины - как хорошо наполненная
тарелка. Стоял он, опершись о край навеса над камином, и, разглядывая панну
Юзю, слушал, как на ее мелких белых зубках хрустит пластик соленого огурца.
Его раздражал шум голосов за спиной, смех женщин и отзвуки разговора между
писателем Любиньским и художником Порвашем, долетавшие из угла салона. Он не
хотел пропустить ничего из этого приятного хруста, который казался ему
намного более волнующим, чем шелест новогодних платьев.
Панна Юзя подняла наконец свои прищуренные глаза, склонила светлую
головку и спросила:
- Почему вы так на меня смотрите?
Он с достоинством откашлялся:
- Потому что тоже люблю соленые огурцы.
Она с чуть заметным сожалением отставила свою тарелочку. Выбрала
другую, чистую и положила на нее доктору кусочек огурца и пластик холодной
оленины.
- Спасибо, - сказал доктор, беря тарелку из ее рук. А потом так же
громко захрустел огурец на его зубах, и доктор громко чавкнул, пробуя
холодную оленину.
- Правда ли, доктор, - спросила панна Юзя, - что в Скиролавках есть
религиозная секта, которая позволяет раз в год всем со всеми, вместе, в
одном сарае? Вы понимаете, что я имею в виду...
И она посмотрела на него широко открытыми глазами, которые, казалось,
были наполнены безбрежным удивлением. Даже ее влажный ротик перестал
шевелиться.
Доктор поставил на стол свою тарелку, снял со стояка кочергу и ткнул ею
пылающее в камине полено. А потом заговорил с необычайной серьезностью,
которая для тех, кто его хорошо знал, означала, что он немножечко
подшучивает. Как это называл писатель Любиньски: "Наш доктор любит выступать
с шутливой серьезностью".
- Не верьте в такие истории, панна Юзя. О таких, как наша, затерянных
среди лесов деревушках разные слухи ходят, но не надо им верить. Мы -
обычные люди, которые хотят любить друг друга и есть досыта. Но не каждый
человек подходит к этим делам с надлежащей серьезностью..: Возьмем, к
примеру, тот солений огурчик, который вы как раз жуете. У меня в кладовке
есть целых семь сортов по-разному засоленных огурчиков. Они стоят в больших
банках. Каждый год я сам присматриваю, чтобы моя домохозяйка Гертруда Макух
законсервировала их так, как следует. Потому что один вкус - у соленого
огурчика, в который добавлено больше укропу, а совершенно другой - у того, в
который положено больше хрена, дубовых или вишневых листьев, листьев черной
смородины, добавлено чесноку, горчицы. Огурчик с вишневыми листьями ядреный
и хрустит на зубах, а если прибавить больше чеснока, он издает на зубах
только сухой и невыразительный треск, будто кто-то ломает спичку. Зато у
него более острый вкус, иногда аж язык жжет. То же самое - огурчик, к
которому прибавлено много горчицы. Он сохраняет твердость и остроту, хрустит
на зубах, очень вкусно. Засоленные огурцы я держу на нижней полке, а полку
выше занимают свекла и пикули, потом маринованный лук, дыня в уксусе и
корнишоны, потом ботвинья в бутылках и спаржевая фасоль в банках. С уксусом,
однако, надо быть осторожнее, потому что считается, будто он вызывает
анемию. Но ведь нельзя мариновать без уксуса! Конечно, есть сторонники
сушения овощей, плодов и грибов. Я тоже храню немного этой сушенины в
кладовой в льняных мешочках, хорошо завязанных и подвешенных на специальных
крючках. Нет, однако, ничего вкуснее, чем разные сорта маринованных
грибков...
- Ах, рассказывайте, доктор, - прикрыла глаза панна Юзя и, как для
поцелуя, раскрыла свои красные влажные губки.
В этот момент она показалась доктору необычайно красивой. Огромное
декольте белой блузочки, вышитой маками, притягивало взгляд. Тело, которое
из него выглядывало, было гладким и чудно желтоватым, как слоновая кость,
только глубокая канавка между грудями обозначалась тенью, подчеркивая формы
бюста. Доктор переступил с ноги на ногу и нервно кашлянул, чем вспугнул то
интимное и неуловимое настроение, в котором только что были оба.
Девушка подняла глаза, затрепетала подкрашенными ресницами и с
беспокойством спросила:
- Доктор, почему вы ко мне так присматриваетесь?
- Думаю о вашей щитовидной железе, панна Юзя, - сказал он. - Пока вроде
бы нет причин для беспокойства, но ваша шея, такая полная и гладкая...
- Да, немного толстоватая. - Она дотронулась рукой до горла. - И
вообще, кажется, я слишком толстая.
Доктор улыбался понимающе:
- Ничего, панна Юзя, ничего. Зато у вас кожа очень гладкая и без всяких
морщинок. Вы надолго сохраните свою красоту. Только не забывайте всегда на
ночь накладывать под глаза немного увлажняющего крема.
Ему очень хотелось наклониться над ней, прикоснуться губами к раскрытым
губкам, которые были такими красными, что казались пузырьками, наполненными
кровью. Может быть, она отгадала его желание, потому что склонила светлую
головку и серьезно сказала:
- А однако, доктор, я сама слышала, как один человек в кафе говорил
Богусю, что в Скиролавках раз в год все со всеми делают то, что надо делать
отдельно. Правда, Богусь, что он так говорил? - крикнула она в угол салона,
где Порваш все еще разговаривал с писателем. Тут же они прервали свою беседу
и приблизились к столу с угощением.
- Что такое кто-то говорил? - подозрительно спросил художник. Она
повторила то, что только что сказала доктору.
- Вздор, Юзя, - рассердился художник. - Всю дорогу я толковал тебе, что
это вздор. Мой коллега по академии, глупый художник, говорил это только для
того, чтобы ты испугалась и не поехала со мной.
- Позвольте, коллега Порваш, - вмешался писатель Любиньски. - Это дело
совсем не такое простое. Уже не раз я слышал такое мнение о нашей деревушке.
Люди в больших городах склонны верить, что в провинции, а особенно в
маленьких деревушках, могут случаться жуткие истории, которые способны
страшно оскорбить мораль. А между тем, если ближе присмотреться,
оказывается, что и в больших городах происходят страшные вещи. Мы, панна
Юзя, люди образованные и разумные, а кроме этого, критичные. Скиролавки -
деревенька маленькая, но честная.
Высказывание писателя Любиньского могло быть коротким или очень
длинным, но в нем была масса антипатии к людям из больших городов. Доктор
Неглович отозвал в сторонку художника Порваша и, схватив его за пуговицу
бархатного парижского пиджака, насел на него:
- Что означает та черепица на заднем сиденье вашего автомобиля, пане
Порваш? Зачем вам черепица, если ваш дом покрыт шифером?
- О какой черепице вы говорите? - удивился художник и нервозным жестом
растрепал свою огромную черную шевелюру.
- Возвращаясь в Скиролавки, вы привезли черепицу. Одну. Лежала на
заднем сиденье. Многие люди ее видели, - напирал на него доктор, не выпуская
из пальцев пуговицы от пиджака.
- А, это вы о той черепице, - вспомнил Порваш. - В самом деле, я вез ее
километров пятьдесят и сам толком не знаю зачем. Три черепицы лежали на
шоссе, наверно, кто-то их потерял. Они были разбросаны на снегу, красные,
раздавленные колесами, как кровавые следы. А одна была целая, красивая,
красненькая, а скорее терракотовая. Я остановился и забрал ее, сам не знаю
зачем.
- Понимаю, - согласился с ним доктор Неглович.
- Я отдам ее вам, и охотно. У вас ведь дом крыт черепицей, - предложил
художник.
- Спасибо, - сказал доктор Неглович и пожал художнику руку. - Ни одна
черепица у меня, правда, не упала, но принимаю подарок, как жест доброй
воли.
Художник в раздумье потряс головой.
- Уже третий человек спрашивает меня об этой черепице, - сказал он. -
Неужели у людей в Скиролавках нет больших забот?
- Радуйтесь, что у нас нет больших забот, - заметил доктор. К ним
подошла пани Басенька, неся тарелку с заливными телячьими ножками.
- А может быть, доктор, выйдем на свежий воздух? - повернула она к