Чтение 8–й страницы книги ~Интересная жизнь~

детей, чтобы заселить вот этот край? А и это входило как-то в панораму его
впечатлений.

- ...И какие бы ни были впечатления - мелкие или крупные, - они так или
иначе формируют нас, наше сознание, - говорил, вспоминая прошлое,
Бурденко. - Этот проезд по Сибирскому железнодорожному пути объяснил мне
многое даже лучше, пожалуй, чем могли бы объяснить книги. И в чем-то
убедил и в чем-то разуверил. Хотя ничего серьезного в пути как будто не
произошло. И рассказывать будто бы не о чем...

И все-таки Бурденко находил, что рассказывать.

Память его на подробности тридцатилетней, сорокалетней или даже
полувековой давности всегда удивляла собеседников. К тому же, вспоминая
прошлое, вот, скажем, эту поездку в Сибирь, в Томск, он не просто
рассказывал, не просто вспоминал многое с мельчайшими подробностями, но
как бы изображал в образах, в лицах.

- Просто артистически, - заметил кто-то.

- А я, "вы знаете, я мечтал когда-то стать артистом, - откликнулся он
однажды на такую похвалу. И вздохнул. - Много, о чем я мечтал, но не все,
к сожалению, осуществилось. А вот волнение, какое-то странное, прямо
обжигающее меня беспокойство, с которым я ехал в Томск, часто посещает
меня и до сих пор. И до сих пор по временам вот уже, можно сказать, на
склоне лет меня необъяснимо вдруг охватывает дух этакого беспокойства.
Что-то я еще не успел сделать из того, что должен был сделать, что-то
сделал не так, куда-то преступно опаздываю. Мне кажется иной раз, что этот
дух постоянного беспокойства, наверно, сродни таланту. Вы чего улыбаетесь?
Вам, может быть, показалось, что я нескромно по стариковской
словоохотливости намекаю, что у меня есть талант. Ну что же. Я себя
бездарным не считаю. И не считал, когда отправился в Томск. Даже тогда,
пожалуй, я считал себя более - ну, конечно, более - талантливым. Не мог
только угадать, в каком деле. Но был уверен, что у меня незаурядный
талант. Теперь, правда, такой уверенности уже нет, такой, такой
безграничной, что ли, какая требуется нам в молодости и без какой
невозможно добиться чего-нибудь серьезного в жизни...

УСЛОВИЯ СУЩЕСТВОВАНИЯ

Неказисто выглядел Томск в конце девятнадцатого столетия, точнее,
осенью 1897 года. Бревенчатый, тихий, беспорядочно разместившийся на
холмах и в низине по правому берегу реки Томи и по обеим берегам узенькой
зловонной речушки Ушайки, город этот раньше всего поразил молодого
человека щемящей сердце скукой. Даже Пенза с ее вязкой грязью, с ее
уныло-однообразной архитектурой представлялась теперь будущему студенту
красивейшим городом по сравнению с пустынным и пыльным Томском.

Пыль летела по незамощенным узким, кривым и длинным улицам даже в
безветренные дни. Ее поднимали маленькие, мохнатые лошаденки, впряженные в
грохочущие тарантасы, в дребезжащие пролетки и в уж совсем простенькие
таратайки: ось, два колеса и между ними квадратный ящик с доской посредине
для сидения. Казалось, томичи никогда не ходят пешком, а только разъезжают
в этих незатейливых экипажах или просто верхом.

Бурденко тоже решил проехаться по городу в день прибытия, тем более что
извозчик, доставивший его "до нивирситета", запросил всего только пятачок
за проезд по центральным улицам.

- Интересно, а сколько сейчас у вас лошадь стоит? - спросил Бурденко
извозчика, удивленный тем, что лошадей здесь на улицах как будто даже
больше, чем прохожих.

- Вы что же, приобрести намереваетесь?

- Да нет, просто так спрашиваю.

- Ежели так, то сейчас лошадки еще в большой цене. Вот такую, как мой
Серый, сейчас и за десять целковых не укупишь. Могут и две красненьких
спросить. А вот как поближе к холодам пойдет, пожалуйста, бери такую
лошадь - только, пожалуйста, бери, - даже за пять целковых или же за три
даже.

- Неужели за три? - не только удивился, но и, похоже, обрадовался
Бурденко и пощупал себя за внутренний нагрудный карман пиджака, где лежали
десять рублей, завернутые в чистый носовой платок и заколотые для большей
верности английской булавкой. Шестьдесят копеек серебром и шестнадцать
копеек медью были отложены отдельно в портмоне с незатейливой застежкой Из
двух медных шариков.

Итого: десять рублей семьдесят одна копейка - вот капитал, с которым
начинал Бурденко томский период своей жизни. Пятачок, предназначенный
извозчику, уже не было смысла считать. "Все-таки неплохо, - подумал
молодой человек. - Если даже запросят за лошадь пять рублей, то и в таком
случае на свои деньги могу немедленно купить почти две лошади. Неплохо для
начала".

Однако не прошло и двух недель после успешно сданных вступительных
экзаменов, как Бурденко стали пугать, тревожить и прямо-таки угнетать два
серьезных и непредвиденных, вернее, не полностью предвиденных
обстоятельства.

Первое было связано с деньгами, которые вдруг иссякли или почти
иссякли. А предстояли еще очень крупные траты. Надо было, например,
завести если не всю студенческую форму, то хотя бы, и обязательно,
форменную тужурку и какое-нибудь пусть неформенное пальто. Надо было
приобрести учебники, белый халат, белый колпак. И еще кое-что необходимое
на медицинском факультете. И надо было вносить плату за обучение. И,
конечно, питаться надо было. И желательно питаться каждый день и по
возможности не менее двух раз в сутки. А цены на все здесь, в городе,
оказались почти такие же, как в Пензе, и даже чуть посуровее. Вот,
пожалуйста, калач - 3 копейки, фунт черного хлеба - 2 копейки, колбаса -
25 копеек фунт.

Ну, конечно, можно позавтракать или поужинать отлично полдесятком
соленых огурцов и полфунтом черного хлеба. Это обойдется всего в 3
копейки. И пообедать при случае можно тем же самым. Но хоть раз в два дня
надо обязательно съесть горячее. А на это в студенческой столовой, в одной
из самых дешевых столовых города, цены все-таки довольно серьезны: суп
перловый - 5 копеек, борщ малороссийский - 6 копеек, мясо вареное,
четверть фунта - 3 копейки, антрекот - 22 копейки, две котлеты - 12
копеек. Правда, гречневая каша, очень душистая, рассыпчато-малиновая, -
всего копейка, если без масла или без сала. С салом - две копейки, с
маслом - три.

Все это прикинув, Бурденко понял, что ему предстоят немалые испытания.
Но, как ни странно, это первое обстоятельство, связанное с необходимостью
немедленно всеми способами добывать средства к существованию, встревожило
его меньше, чем второе, показавшееся ему почти ужасным.

В некотором отдалении от главного корпуса университета стояло длинное
двухэтажное, пожалуй, даже красивое здание, если не знать, что делается в
нем. Бурденко еще не знал этого в подробностях, но уже слышал многое от
таких же, как он, новичков. И услышанное повергало его в отчаяние.
Оказывается, ему скоро придется в этом здании ежедневно вот так, запросто
вскрывать и резать покойников. Боже мой, но неужели это правда?! И как же
он раньше не подумал об этом?!

Вот уж действительно легкомыслие: избрать профессию врача, всем
объявить об этом, покинуть родных, родной город, поехать на собранные
доброхотами деньги куда-то к черту в турки, в Сибирь, и тут вдруг - прямо
смешно! - узнать, выяснить, впервые представить себе, что ведь, например,
анатомию врач должен изучать на трупах. А как же иначе? Но, может быть,
все-таки не всем врачам надо именно так изучать анатомию? Или все это не
так уж страшно?

Во всяком случае, прежде чем нервничать, надо все досконально выяснить,
продумать и подготовиться к любым, пусть самым неприятным неожиданностям.

Бурденко взял в библиотеке учебник анатомии, подобный тому, что уже был
у него в Пензе, в семинарии, но более подробный, что ли, с цветными
иллюстрациями, и стал заранее читать его главу за главой. Затем несколько
раз побывал на выставках при женских гигиенических курсах, где были
расставлены и развешаны муляжи человеческих органов, а также
заспиртованные препараты.

Одновременно он занят был и разведкой средств к существованию, как это
сам он несколько насмешливо определил для себя. Как ни считать, как ни
прикидывать, двадцать, двадцать пять рублей надо было во что бы то ни
стало добыть на каждый месяц для самой скромной жизни студента.

Из Пензы от отца пришло письмо, полное упреков и снабженное к тому же
эпиграфом из Библии: "...погублю премудрость премудрых, а разум разумных
отрину".

Разумным и даже премудрым отец, как всякий отец, естественно, считал
себя.

"А ты, Николашка, теперь сам видишь, как жить своим умом. Признайся,
что пересолил. Пересолил ведь?"

"Пересолил, но выхлебаю", - хотел ответить сын не очень оригинальной
поговоркой. И даже написал отцу ответное в этом духе письмо. Но не
отправил. Пожалел марку. Казалось, что еще не наступил тот кризисный
момент, когда эту марку необходимо наклеивать на конверт с трагическим
посланием.

Надо было наискорейше найти уроки. Но это было совсем не легко в
университетском городе, полном бедных студентов, предлагающих свои услуги
в преддверии зимы в качестве не только репетиторов и домашних учителей, но
и ночных караульных и приходящих дворников-истопников. Нет, здесь далеко
не просто и не легко было добыть деньги. Но их надо было добыть.

Бурденко отправился на базар продавать крылатку.

А базар в Томске был всеохватный, всеобъемлющий по разнообразию всего,
что продавалось и совершалось здесь.