было запечатлено на коротком, округлом подбородке. Улыбка опечаленного
ангела блуждала на коралловых губах, особенно ярких из-за белизны зубов. У
него были руки аристократа, руки изящные, одно движение которых заставляет
мужчин повиноваться, а женщины любят их целовать. Люсьен был строен,
среднего роста. Взглянув на его ноги, можно было счесть его за переодетую
девушку, тем более что строение бедер у него, как и у большинства лукавых,
чтобы не сказать коварных, мужчин было женское. Эта примета, редко
обманывающая, оправдывалась и на Люсьене; случалось, что, критикуя нравы
современного общества, он, увлекаемый беспокойным умом, в суждениях своих
вступал на путь дипломатов, по своеобразной развращенности полагающих, что
успех оправдывает все средства, как бы постыдны они ни были. Одно из
несчастий, которым подвержены люди большого ума,- это способность невольно
понимать все, как пороки, так и добродетели. Оба друга судили общество тем
более неумолимо, что они занимали в нем самое низкое место, ибо люди
непризнанные мстят миру за унизительность своего положения высокомерием
суждений. И отчаяние их было тем горше, чем стремительнее они шли навстречу
неизбежной судьбе. Люсьен много читал, многое сравнивал. Давид много думал,
о многом размышлял. Несмотря на свое крепкое, пышущее здоровьем тело,
печатник был человек меланхолического и болезненного душевного склада: он
сомневался в себе; между тем как Люсьен, одаренный умом смелым, но
непостоянным, был отважен вопреки своему слабому, почти хилому, но полному
женственной прелести сложению.
склонным преувеличивать доброе и преуменьшать дурное; его не страшил
проступок, если это сулило удачу, и он не гнушался порока, если тот служил
ступенью к цели. Наклонности честолюбца все же умерялись прекрасными
мечтаниями пылкой юности, всегда подсказывающей благородные поступки, к
которым прежде всего и прибегают люди, влюбленные в славу. Он покамест
боролся лишь со своими желаниями, а не с тяготами жизни, со своими
наклонностями, а не с человеческой низостью, являющей гибельный пример для
неустойчивых натур. Давид, глубоко очарованный блестящим умом Люсьена,
восторгался им, хотя ему и случалось предостерегать поэта от заблуждений, в
которые тот впадал по своей галльской горячности. Этот честный человек по
характеру был застенчив вопреки своему крепкому телосложению, но не лишен
настойчивости, свойственной северянам. Встречая препятствия, он твердо решал
преодолеть их и не падал духом; и если ему была свойственна непоколебимость
добродетели, подлинно апостольской, все же его стойкость сочеталась с
неиссякаемой снисходительностью. В этой уже давней дружбе один любил до
идолопоклонства, и это был Давид. Люсьен повелевал, словно женщина,
уверенная, что она любима. Давид повиновался с радостью. Физическая красота
давала Люсьену право первенства, и Давид признавал превосходство друга,
считая себя неуклюжим и тяжкодумом.
говорил про себя типограф.- Вол - это я, орел - Люсьен".
столь блистательные в мечтах. Они читали великие произведения, появившиеся
на литературном и научном горизонте после восстановления мира: творения
Шиллера, Гете, лорда Байрона, Вальтер Скотта, Жан-Поля, Берцелиуса, Дэви,
Кювье, Ламартина и других. Они загорались от этих очагов мысли, они
упражнялись в незрелых и заимствованных сочинениях, то отбрасывая работу, то
сызнова принимаясь за нее с горячностью. Они трудились усердно, не истощая
неисчерпаемых сил молодости. Одинаково бедные, но вдохновляемые любовью к
искусству и науке, они забывали о повседневных нуждах в своем стремлении
заложить основы грядущей славы.
из кармана томик в восемнадцатую долю листа.- Послушай!
озаглавленную "Неэра", затем идиллию "Больной юноша", потом элегию о
самоубийце, еще одну в античном духе, и два последние "Ямба".
отчаяние,- повторил он в третий раз, когда Давид, чересчур взволнованный,
чтоб продолжать чтение, протянул ему томик стихов.
под предисловием.
создал ничего достойного печати!
элегий. Когда он дошел до строк:
заплакали, потому что они оба любили до самозабвения. Виноградная листва
расцветилась, стены старого дома, покосившиеся, с выщербленным камнем,
изборожденные трещинами, приняли пластические формы, где каннелюры, рустика,
барельефы сочетались с фигурным орнаментом какой-то волшебной архитектуры.
Фантазия рассыпала цветы и рубины в мрачном дворике. Камилла Андре Шенье
стала для Давида его обожаемой Евой, а для Люсьена знатной дамой, о которой
он вздыхал. Поэзия отряхнула величественные полы своей звездной мантии над
мастерской, где, казалось, паясничали типографские Обезьяны и Медведи.
Пробило пять; но друзья не чувствовали ни голода, ни жажды; жизнь была для
них золотым сном, все сокровища земли лежали у их ног. Для них открылся на
небосводе тот голубой просвет, на который указует перст Надежды тем, у кого
жизнь тревожна и кому она, подобно Сирене, напевает: "Спешите, летите,
спасайтесь от зол, там, в лазурной, серебряной, золотой дали!.," В это время
стеклянная дверь отворилась, и ученик по имени Серизе, парижский мальчишка,
привезенный Давидом в Ангулем, вышел из мастерской во двор в сопровождении
незнакомца, которому он указал на двух друзей, и тот, раскланиваясь, подошел
к ним.
желал бы напечатать вот этот труд. Не откажите в любезности сказать, во что
это обойдется.
взглянув на тетрадь.- Обратитесь к господам Куэнте.
Люсьен, взяв рукопись. Прошу вас, зайдите завтра, и оставьте нам вашу
рукопись. Мы под считаем, во что обойдется печатание.
которому прочат блестящую будущность. Мне посоветовала зайти сюда госпожа де
Баржетон.
выразить благодарность г-же де Баржетон за ее любезное внимание. Давид
заметил румянец и смущение друга и отошел, предоставив ему беседовать с
провинциальным дворянином, автором статьи о разведении шелковичных червей,
из тщеславия желавшим ее напечатать, чтобы его коллеги по Земледельческому
обществу могли ее прочесть.
ли ты в госпожу де Баржетон?
менее, нежели сословные предрассудки.
вскричал Люсьен.
сказал ей, что впредь не переступлю ее порога, ежели человек, превосходящий
меня талантами, с большим будущим, ежели Давид Сешар, мой брат, мой друг, не
будет у нее принят. Дома меня ожидает ответ. И пускай вся здешняя знать
приглашена нынче к госпоже де Баржетон слушать мои стихи, ежели ответ будет
отрицательный, нога моя туда не ступит.
в этом возрасте и особенно в том положении, в каком находились два юных
лебедя, которым провинциальная жизнь еще не подрезала крыльев.
тот не скрылся за дверью мастерской.
Минаж и ворота Сен-Пьер. Если он избрал столь долгий путь, вы поймете, что,
стало быть, тот путь лежал мимо дома госпожи де Баржетон. Он испытывал такое
блаженство, проходя мимо окон этой женщины, что тому два месяца как изменил
кратчайшему пути в Умо через ворота Пале.
разделяет Ангулем и Умо. Местные нравы воздвигли нравственные преграды,
труднее преодолимые, чем крутые склоны, по которым спускался Люсьен. Юный
честолюбец, недавно получивший доступ в особняк Баржетонов, перекинув
воздушный мост славы между городом и предместьем, тревожился, ожидая
приговора своей повелительницы, как фаворит, рискнувший превысить свою
власть, опасается немилости. Слова эти должны показаться странными тем, кому
не доводилось наблюдать особенности нравов в городах, которые делятся на
верхний город и нижний; но тут необходимо войти в некоторые объяснения,
обрисовывающие Ангулем, тем более что они позволят понять г-жу де Баржетон,
одно из главных действующих лиц нашей истории.
напоминает сахарную голову и высится над лугами, где течет Шаранта. Скала
примыкает, со стороны Перигора, к узкому плоскогорью, которое она круто
замыкает собою близ дороги из Парижа в Бордо, образуя своеобразный мыс,
очерченный тремя живописными лощинами. О значении этого города в эпоху
религиозных войн свидетельствуют земляной вал, ворота и развалины крепости
Посняков Андрей
Мурич Виктор
Мичурин Артем
Круз Андрей
Никитин Юрий
Василенко Иван