большой роман в прозе о человеке, который составляет некоторую
равнодействующую между Блоком и мной (и Маяковским и Есениным,
может быть). Он умрет в 1929 году. От него останется книга
стихов, составляющая одну из глав второй части. Время,
обнимаемое романом, 1903 -- 1945 гг. По духу это нечто среднее
между Карамазовыми и Вильгельмом Мейстером".
"установочная" статья Суркова "О поэзии Пастернака" -- и
каждому, кто жил в послевоенной сталинской Москве, было
очевидно, какими последствиями эта статья грозит поэту:
"реакционное отсталое мировоззрение", "живет в разладе с новой
действительностью", "прямая клевета" и, наконец, "советская
литература не может мириться с его поэзией".
несмотря на худшие опасения, он не оставлял работы.
редакций) глава "Елка у Свентицких". 5 апреля О. В. Ивинская
устроила чтение романа у своего знакомого литератора П. А.
Кузько.
Кузько, но она была неудержима...
драматургия, а это и есть проза. В области слова я более всего
люблю прозу, а вот писал больше всего стихи. Стихотворение
относительно прозы -- это то же, что этюд относительно
картины. Поэзия мне представляется большим литературным
этюдником.
период распада формы -- распада, продолжающегося с блоковских
времен. Для нашего разговора достаточно будет сказать, что в
моих глазах проза расслоилась на участки. В прозе осталось
описательство, мысль, только мысль. Сейчас самая лучшая проза,
пожалуй, описательная. Очень высока описательная проза Федина,
но какая-то творческая мета из прозы ушла. А мне хотелось
давно -- и только теперь это стало удаваться, -- хотелось
осуществить в моей жизни какой-то рывок, найти выход вперед из
этого положения. Я совершенно не знаю, что мой роман
представит собой объективно, но для меня, в рамках моей
собственной жизни, -- это сильный рывок вперед в плане мысли.
В стилистическом же плане -- это желание создать роман,
который не был бы всего лишь описательным, который давал бы
чувства, диалоги и людей в драматическом воплощении. Это проза
моего времени, нашего времени и очень моя. <...>
кусочки.)
оттуда -- из Блока -- идут и движут меня дальше. В замысле у
меня было дать прозу, в моем понимании реалистическую, понять
московскую жизнь, интеллигентскую, символистскую, но воплотить
ее не как зарисовки, а как драму или трагедию...""
Пастернаку развернутые письма-отзывы об их впечатлениях.
Точнее всех поняла замысел романа Э. Г. Герштейн, назвав его
"книгой о бессмертии", "самой современной из всех, какие мы
знаем". "Скольким людям этот роман будет сопутствовать, --
писала она, -- сколько новых мыслей и чувств он породит,
сколько будет последователей, продолжателей..."
доме художника П. П. Кончаловского.
крайне возбужден, устал и невнятен. Он сказал, что читал у
Кончаловских, где должна была (пропущено одно слово --
"собраться"? -- Д. Б.) знать: Ивановы, Ливановы, много еще
всяких. И не пришел никто, кроме Иванова с Комой (домашнее имя
сына Вс. Иванова Вяч. Вс. Иванова. -- В. Б.), причем Иванов
был недоволен романом".
Вс. Иванова Тамары Владимировны: "Всеволод упрекнул как-то
Бориса Леонидовича, что после своих безупречных стилистически
произведений "Детство Люверс", "Охранная грамота" и других он
позволяет себе писать таким небрежным стилем. На это Борис
Леонидович возразил, что он "нарочно пишет почти как Чарская",
его интересуют в данном случае не стилистические поиски, а
"доходчивость", он хочет, чтобы его роман читался "взахлеб"
любым человеком".
своему роману, которое с наибольшей полнотой и точностью
передавало бы его главную мысль (название "Мальчики и девочки"
с начала 1947 г. исчезает из его переписки). В рукописных
материалах частично сохранились следы этих настойчивых
поисков.
рукописи крупно написано "Р_ы_н_ь_в_а" (*) -- упоминаемое во
второй книге "Доктора Живаго" название "знаменитой судоходной
реки", на которой стоит город Юрятин. Название это, в
географии неизвестное, образовано Пастернаком, хорошо знакомым
с уральской топонимикой, по типу реально существующих местных
гидронимов (реки Вильва, Иньва и др.), но. на первый взгляд
кажется непонятным, что, помимо колоритного звучания, побудило
его избрать это слово в качестве заглавия романа о бессмертии.
К ответу приводит нас контекст, в котором упоминается Рыньва
уже в "начале прозы 36 года": "Это была Рыньва в своих
верховьях. Она выходила с севера вся разом, как бы в сознании
своего речного имени..." "Речное имя" Рыньвы составлено
Пастернаком из наречия "рын" (настежь), встречающегося в одном
из диалектов языка коми, и существительного "ва" (вода, река)
и может быть переведено как "река, распахнутая настежь"(**).
Наделенная атрибутами одушевленности ("сознанием",
"созерцанием" и т. д.) Рыньва -- "живая река", или,
метафорически, "река жизни", и текущая в ней вода, конечно, та
же самая, что "со Страстного четверга вплоть до Страстной
субботы... буравит берега и вьет водовороты" в стихотворении
Юрия Живаго ("На Страстной"). Это река жизни, текущая в
бессмертие. В рукописи это заглавие решительно перечеркнуто --
по-видимому, Пастернак отказался от него из-за сложности
ассоциативных ходов, требующихся для его адекватного
понимания.
вариантов заглавия назовем "Нормы нового благородства",
"Земной воздух", "Живые, мертвые и воскресающие".)
стихотворении "За поворотом" (1956).)
четвертую часть ("Назревшие неизбежности"), появилось наконец
устойчивое название романа -- "Доктор Живаго", среди смысловых
обертонов которого отчетливо различим и "доктор Фауст".
первоначально составлявших "первую книгу" романа, О. М.
Фрейденберг, Пастернак писал ей:
которая охватит время от 1917 г. до 1945-го. Останутся живы
Дудоров и Гордон, Юра умрет в 1929 году, и после его смерти в
бумагах, которые будет разбирать его сводный брат Евграф,
будет найдена тетрадь стихотворений, уже написанная, часть
которых тут приложена. Все эти стихотворения, одно за другим
подряд, составят одну из глав будущей второй книги.
сознании, чем при зарождении была первая... Меня так и
распирает от разных мыслей и предположений и хочется работать,
как никогда.
распада основных форм сознания, поколеблены были все полезные
навыки и понятия, все виды целесообразного умения.
тем, в чем всю жизнь нуждался, но что делать, спасибо и на
том... Я счастлив действительно, не в экзальтации какой-нибудь
или в парадоксальном каком-нибудь преломлении, а
по-настоящему, потому что внутренне свободен и пока,
благодаренье Создателю, здоров".
глубоким письмом:
книга выше сужденья. К ней применимо то, что ты говоришь об
истории как о второй вселенной. То, что дышит из нее, --
огромно. Ее особенность какая-то особая (тавтология
нечаянная), и она не в жанре и не в сюжетоведении, тем менее в
Самойлова Елена
Андреев Николай
Скальци Джон
Контровский Владимир
Глуховский Дмитрий
Шилова Юлия