было для глаз непривычно: земля тут и в самом деле черна.
горизонта, а цвет ну такой черный, как черны ногти у каждого уважающего себя
шакала из детдома.
тот затерялся!
всякий фрукт и овощ. Какой, издали на ходу не разберешь. Вот если бы чуточку
потише, если бы притормозило где!
угорелый...
чуточку, нам бы по морковинке, по свеколке только... Притормози,
призадержись, ну чего тебе, родненький паровозик, стоит! И вдруг - встали.
полей?
с короткой шевелюрой, буркнул, обращаясь к кочегару:
кипятку, чаи гонять будем!
несмелых, да еще больных, высыпал из вагонов посмотреть, отчего встали. Но
некоторые без промедления ринулись в поле, в придорожные огороды к
зеленеющим невдалеке грядкам, и стали рвать.
смотрели.
понеслась к зеленым посевам и разом собой их накрыла.
жучки в траве, мельтешила, суетилась, перебегая с места на место, ребятня.
и пригубив осторожненько, добавил:
что попадалось под руку. Обрывали молодую, еще в молочных зернышках, никогда
не виданную кукурузу. Зубами от плетей отгрызали крошечные тыковки, их
жевали, не сходя с места, будто яблоки, вместе с кожурой. Остальные с
плетями выдергивали и тащили к поезду.
черную, на вкус пресноватую землю. Крутили головы незрелым подсолнухам в
желтом цвете, а если не хватало на это сил, выдергивали с корнем и так,
будто дрова в охапке, волокли к вагонам.
огромных огурцов, а потом выяснилось, что они и не огурцы вовсе, а кабачки,
и жрать их была одна мука. Но сожрали, не пропадать же добру!
Региной Петровной.
все на верхнюю полку да успеть сбегать и принести еще.
ходу откусывать от шляпки подсолнуха сладковатые сочные семечки,
пережевывать их и выплевывать в траву.
непрожеванная каша из недоспелых семечек. Да и Колька опупело, сам не свой,
уставился на нее. Такая это была неожиданная женщина.
откинуты назад. Глаза у женщины были черные, посверкивающие изнутри,
непонятно какой глубины и обволакивающей теплой ласки; и губы, это были
крупные, живые губы, они жили как бы сами по себе и ничем не были замазаны,
что понравилось братьям больше всего. Еще была в лице у женщины гордая
восточная величавость. Голову свою она держала высоко, как держат только
богини и царицы.
этого они друг другу не сказали. Это было единственное, что оказалось у них
не просто общим, как все остальное, но и отдельным, принадлежащим каждому из
них. Да и нравилось Кузьменышам в женщине разное. Сашке нравились волосы,
нравился ее голос, особенно когда она смеялась Кольке же больше нравились
губы женщины, вся ее колдовская внешность, как у какой-то Шехерезады,
которую он видел в книжке восточных сказок. Но это не сразу. Все это было
осознано ими потом. Сейчас же братья застыли перед ней, будто увидели около
вагона не человека, а спустившегося с неба ангела. С раздутыми пазухами,
торчащими на полметра, с руками, занятыми подсолнухами, со ртами, забитыми
молодыми незрелыми семечками, которые они так и не успели дожевать, они
увязли перед ней, и вдруг оказалось, что они не знают, как им дальше жить.
низкий, бархатный, от него пошел по коже озноб - Вот тебе на! - произнесла,
будто пропела контральто, женщина, разглядывая наших братьев - Откуда же эго
вы такие одинаковые? Два сапога пара! Нет - воскликнула она и наклонилась,
чтобы рассмотреть их поближе - Нет, вы как два сапога на одну ногу! И опять
замечательно легко, и будто даже искристо (красные искры в теплой ночи),
рассмеялась. И так как братья оробело молчали, и только изо рта у Сашки
продолжали сыпаться белые недожеванные семечки, женщина, обращаясь к ним,
как к давним, как к добрым своим знакомым, добавила:
Гораздо меньше! Им в сумме семь лет А зовут их Жорес и Марат, очень
серьезные, скажу вам, важные они мужички! Меня же вы можете называть Регина
Петровна. Вы запомните? Ре-ги-на-пет-ров-на. Ну, а вы кто? Только теперь
Сашка догадался закрыть рот, а Колька, откашлявшись и выплюнув под ноги
остатки семечек, сиплым от волнения голосом сказал, что они - Кузьме-ныши -
И все? - спросила весело женщина. Братья одновременно кивнули.
наверное, так она смеялась. - Может, мне называть вас Кузьменыш-первый и
Кузьме-ныш-второй?
Сашка. А вместе мы Кузьмины, Кузьменыши, значит.
темные заволновались и частью упали на висок и на плечо.
вы скажете, я в другой раз все равно не различу, вы ведь под копирку,
понимаете... Под копирку сработаны...
впервые в жизни разговаривали по-инострански. Сашку даже пот пробил, а
Колька пустил струйку в штаны.
от нее невозможно стало дышать, и стало слышно, как густо пахнет чем-то
темным, душистым, никогда раньше не веданным. И волосы ее волнующе вдруг
склонились к ним. Снизив голос, она сказала, как говорят только своим:
воспитательницей! Да, да! И вы мне всегда будете говорить, кто у вас кто, и
не будете меня морочить, ведь правда? Вы ведь морочите других? С вашей
похожестью кого хочешь можно заморочить... А?
везу из Москвы двух таких важных мужичков, и они долго не могут без меня
жить... Мы еще встретимся? Ну, скажем, на следующей станции... Да? Вот и
договорились. Счастливо!
богатство, но почему-то уже не радовались ему.
следующую станцию.
странным именем "Регинапетровна" у вагона не оказалось. Не было ее и на
других станциях. Так что братьям могло показаться, что ее не было вовсе. А
на другой день на поезд напал понос.
6
количестве перевариться в истощенных детских желудках.
раковина под краном, и полочка для мыла, и даже стены были забрызганы чуть
не до потолка.
ухитрился наложить в вагонную печку.
насыпь, чтобы облегчиться.
вагоном. У некоторых, послабей, хватало только сил забраться под вагон,
обратно их выволакивали.
теперь, прежде чем отправляться, сам пробегал весь состав и, наклоняясь,
умолял:
сидите-то! Грех-то какой, не дай бог, кого подавлю! Я же фронт обслуживал,
Роллинс Джеймс
Суворов Виктор
Доставалов Александр
Якубенко Николай
Витковский Евгений
Володихин Дмитрий