Чтение 8–й страницы книги ~Обретенное время~

Впрочем, для них это отличие было столь же важным, как для семейств типа
Германтов и Ларошфуко во времена моих первых светских выходов три или четыре
столетия подтвержденного старшинства. Мадам, знакомая с Германтами года так с
1914-го, как на выскочку смотрела на представленную им в 1916-ом, она
приветствовала ее кивком старой дамы, разглядывала в лорнет, одной гримасой
давая понять, что неизвестно даже, собственно говоря, была ли последняя
когда-нибудь замужем. << Всг это довольно отвратительно >>, -- заключала дама
1914-го года, желавшая, чтобы цикл новых допущений остановился на ней. Эти новые
лица ( казавшиеся молодым уже старыми, а некоторым старикам, посещавшим,
впрочем, не только большой свет -- достаточно узнаваемыми, чтобы не страшить
новизной ) не просто предлагали обществу разговоры о политике, о музыке в узком
кругу, вдохновлявшем на разговоры; необходимо было, чтобы именно они предложили
эти темы, ибо для того, чтобы вещи казались новыми, даже если они стары ( и даже
если они действительно новы ), необходимы -- как в искусстве, медицине, так и в
свете, -- новые имена. ( Кое-чем, впрочем, они выделялись новизной. Г-жа
Вердюрен ездила во время войны в Венецию, но поскольку эти люди избегали
говорить об огорчениях или чувствах, то когда она говорила, что ее поразило
что-то, ее не восхитила ни Венеция, ни Сан-Марко, ни дворцы, вовсе не что-нибудь
из того, что мне нравилось, а она не ценила, -- это были огни прожекторов в
небе, и о прожекторах она давала сведения, подкрепленные цифрами. Так из
столетия в столетие возрождается своего рода реализм как реакция на искусство,
восхищавшее доселе. ) Салон Сент-Эверт стал потрепанной этикеткой, которая и
присутствием величайших артистов, влиятельнейших министров никого бы не
привлекла. Напротив, сбегались выслушать мнение секретаря первых, либо
заместителей заведующих секретариатами вторых, -- к новым дамам в тюрбанах, чей
крылатый и стрекочущий наплыв затопил Париж. Королева дам первой Директории была
юна и прекрасна, ее звали г-жа Тальен. У дам второй было две королевы, и они
были стары и безобразны, -- их звали г-жа Вердюрен и г-жа Бонтан. Кто теперь мог
упрекнуть г-жу Бонтан за то, что ее муж в деле Дрейфуса сыграл роль, столь
жестоко раскритикованную "Эхом Парижа"? Вся Верхняя палата стала, к
определенному моменту, ревизионистской, и бывшие ревизионисты, равно как и
бывшие социалисты, по необходимости должны были набирать партию социального
порядка, веротерпимости, военной готовности. Кажется, прежде г-на Бонтана
ненавидели, потому что антипатриоты именовались тогда дрейфусарами. Но теперь
это название было забыто и заменено названием противника закона трех лет70. Г-н
Бонтан же наоборот был одним из авторов этого закона и, следовательно, был
патриотом. Нововведения, преступные или только отчасти ( впрочем, этот
социальный феномен -- только проявление более общего психологического закона )
вызывают ужас лишь до тех пор, пока они не претерпели процесс уподобления, пока
они не окружены успокаивающими деталями. Так было и с дрейфусарством, так было и
с женитьбой Сен-Лу на дочери Одетты, -- брак этот поначалу вызвал общее
возмущение. Теперь же у супругов Сен-Лу встречались "все известные люди",
Жильберта сама могла бы вести себя, как Одетта, и это бы "прошло", ее осудили бы
примерно так же, как старая дама осуждает неустоявшиеся нововведения. Теперь
дрейфусарство было включено в один ряд с вещами почтенными и привычными. Что до
выяснения, чем же это было само по себе, теперь, когда оно было допустимо, об
этом думали не больше, чем тогда, когда это порицалось. Больше это не было
"shocking". Это было в порядке вещей. Едва ли кто-то вспоминал, что такое было,
как по прошествии какого-то времени невозможно установить, был ли или не был
вором отец такой-то девушки. В крайнем случае, можно сказать: << Нет, это зять,
либо упомянутый вами -- однофамилец. Про него ничего подобного не говорили >>. К
тому же, дрейфусарство дрейфусарству рознь, и тот, кто был принят у герцогини
Монморанси и провел закон трех лет, был не столь уж ужасен. Во всяком случае,
каждому греху пощада71. И это забвение, пожалованное дрейфусарству, a fortiori72
затронуло дрейфусаров. Впрочем, дрейфусарства нельзя было встретить больше и в
политике, поскольку каждый, кто хотел войти в правительство, к этому времени уже
был дрейфусаром, и даже те, кто когда-то противостоял дрейфусарству, шокируя
новизной, воплощали собой ( это было в то время, когда Сен-Лу катился по
наклонной ) антипатриотизм, безрелигиозность, анархию и т. п. Вот почему
дрейфусарство г-на Бонтана, неуловимое и конститутивное, как дрейфусарство всех
политических мужей, было заметно не более, чем кости под кожей. Никто не
вспоминал, что он был дрейфусаром, потому что светские люди рассеяны и
забывчивы, а так же потому, что утекло много воды, и они делали вид, что утекло
еще больше -- одно из самых распространенных представлений заключалось в том,
что довоенная пора отделена чем-то столь же основательным и долговременным, как
геологический период, -- и даже Бришо, этот националист, упоминая о деле
Дрейфуса, говорил: << В те доисторические времена... >> ( По правде говоря, это
глубокое изменение, произведенное войной, было обратно пропорционально величине
затронутых умов, по крайней мере, начиная с определенной ступени. Ниже -- просто
дурни, искатели удовольствий, их не тревожило, что где-то идет война. Но выше их
-- те, кто жил внутренним миром и мало обращал внимание на важность событий.
Склад их мыслей изменялся чем-то, на первый взгляд, не представляющим большого
значения, -- но оно опрокидывало строй их времени, погружая в другую пору жизни.
Примером тому может служить красота страниц, на которые оно вдохновляет: песня
птицы в парке Монбуасье, или ветерок, исполненный запахом резеды73, -- очевидно,
не столь значительные события, как величайшие даты Революции и Империи. И тем не
менее, ценность вдохновленных ими страниц Шатобриана в "Замогильных записках",
как минимум, на порядок выше ). Слова "дрейфусар" и "антидрейфусар" теперь не
имеют никакого смысла, говорили те же люди, которых изумило бы и возмутило, если
бы им сказали, что, возможно, через несколько веков, а наверное и меньше, слово
"бош"74 не будет значимей архивных слов "санкюлот", "шуан" или "синий"75.
Г-н Бонтан не хотел и слышать о мире, пока Германия не будет ввергнута в ту же
раздробленность, как в средние века, -- до безоговорочного отречения дома
Гогенцоллернов76, пока Вильгельму77 не всадят в лоб пулю. Одним словом, он был
из тех, кого Бришо называл "упертыми"78, а это был высочайший сертификат
гражданской сознательности из тех, на которые он мог рассчитывать. Само собой,
первые дня три г-жа Бонтан чувствовала себя довольно неуверенно среди людей,
просивших познакомить с ней г-жу Вердюрен, -- отвечавшую слегка язвительно: <<
Графу, моя милая >>, когда г-жа Бонтан говорила г-же Вердюрен: << Ведь вы меня
только что представили герцогу д'Осонвиль >>, -- то ли из-за полной
неосведомленности и отсутствия каких-либо ассоциаций между именем д'Осонвиль и
каким-либо титулом, либо, напротив, чрезмерно склоняясь к ассоциации с "Партией
герцогов", которой, как ей сказали, д'Осонвиль принадлежит в Академии79. На
четвертый день она уже занимала прочное положение в Сен-Жерменском предместье.
Иногда округ г-жи Бонтан еще можно было заметить незнакомые осколки иного мира,
не более удивлявшие тех, кто знал яйцо, из которого она вылупилась, чем кусочки
скорлупы, приставшие к цыпленку. Но на третьей неделе она стряхнула их с себя, а
на четвертой, когда она сказала: << Я собираюсь к Леви >> -- никто уже не
нуждался в уточнениях, понимая, что речь идет о Леви-Мирпуа80, и ни одна
герцогиня не смогла заснуть, не узнав от г-жи Бонтан или г-жи Вердюрен, хотя бы
по телефону, что же было в вечерней сводке, о чем там умолчали, что там насчет
Греции, наступление на которую ожидалось, одним словом -- обо всем, что общество
узнает только завтра, а то и позже, чему г-жа Бонтан устраивала своего рода
последний прогон. Сообщая новости, г-жа Вердюрен говорила "мы", подразумевая
Францию. << Значит, так: мы требуем от греческого короля, чтобы он убрался с
Пелопоннеса, и т. д.; мы ему отправим, и т. д. >>. И во всех ее разговорах
постоянно возникало G. Q. G.81 ( << я звонила G. Q. G. >> ), аббревиатура,
произносившаяся ею с тем же удовольствием, с каким еще не так давно дамы,
незнакомые с принцем д'Агригент, буде речь о нем заходила, переспрашивали,
ухмыляясь, чтобы показать, что они в курсе: << Григри? >>, -- удовольствие,
известное в малороковые эпохи лишь свету, и, во времена великих потрясений,
известное и народу. Так, в частности, дворецкий наш, благодаря газетам, когда
речь заходила о короле Греции, способен был переспросить, как Вильгельм II: <<
Тино82? >>; его фамильярность с королями была еще вульгарней, если он исходил из
собственных языковых привычек, -- когда речь заходила о короле Испании, он
именовал его: << Фонфонс83 >>. Надо, однако, заметить, что по мере того, как
число сиятельных особ, делавших авансы г-же Вердюрен, увеличивалось, число тех,
кого она называла "скучными", сокращалось. Словно по мановению волшебной
палочки, все "скучные", пришедшие к ней с визитом или вымогавшие приглашение,
моментально становились чем-то милым, интеллигентным. Одним словом, к концу года
количество "скучных" сократилось в таких пропорциях, что "страх и невозможность
скучать", занимавшие такое видное место в разговорах и игравшие принципиальную
роль в жизни г-жи Вердюрен, почти полностью отмерли. Словно на склоне лет
невыносимость скуки ( она, впрочем, не испытывала ее в ранней молодости,
согласно собственным былым уверениям ) причиняла ей меньшие страдания, подобно
некоторым мигреням и нервическим астмам, которые к старости теряют силу. И
наверное "боязнь скучать" окончательно оставила бы г-жу Вердюрен, за недостатком
скучных, если бы она не произвела набора скучных в среде бывших верных.
Впрочем ( чтобы покончить с герцогинями, посещавшими теперь г-жу Вердюрен ), и
не подозревая о том, в ее салоне они искали то же, что находили у нее когда-то
дрейфусары, а именно светское удовольствие, которое, когда его испытываешь,
насыщая политическую заинтересованность, утоляет потребность обсуждать между
собой происшествия, описанные в газетах. Г-жа Вердюрен говорила: << Приходите к
пяти часам поговорить о войне >>, как некогда << поговорить о Процессе84 >>, или
в промежутке: << Заходите послушать Мореля >>.
Однако Мореля там никто бы не встретил, просто потому, что его призвали. Он,
правда, дезертировал, но никто об этом не знал.

Каким всг было, таким всг и осталось, и в такой степени, что по-прежнему
считались уместными слова: "благонамеренный, неблагонамеренный". И так как они,
казалось, стали иными, а старые коммунары давно уже стали антиревизионистами,
последовательнейшим дрейфусарам хотелось бы всех расстрелять, и в этом они
находили поддержку у генералов, ибо последние во времена Процесса были против
Галифе85.
Г-жа Вердюрен приглашала на эти собрания нескольких довольно свежих дам,
известных благотворительностью; поначалу они являлись в сверкающих нарядах и