АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ |
|
|
АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ |
|
|
|
Ее лицо мгновенно изменилось. Гнев исчез. Оно стало прекрасным.
- Да, - прошептала она. - Я поняла. Но ты все-таки должен был сказать мне об этом. Неужели ты этого не понимаешь?
Я собрал все мужество, что у меня было.
- Я хотел сказать тебе это сотни раз, Элен, я готов говорить тебе об этом каждую минуту. Я с удовольствием поговорю на эту тему еще раз после того, как объясню, что это совершенно невозможно.
- Нет, это возможно. У меня есть паспорт.
Я замолчал. Это слово блеснуло, будто молния, рассеивая тучи сомнения.
- У тебя есть паспорт? - повторил я. - Заграничный паспорт?
Елена открыла сумочку, достала небольшую книжку и подала мне. Это был паспорт. Значит, она имела его при себе. Я глядел на него, как на святой Грааль [в средневековых германских сказаниях - священная чаша, охранявшаяся рыцарями]. Да он и был им. Паспорт! Это было благополучие, закон - все!
- Давно он у тебя?
- Два года, - сказала она. - Сроком на пять лет. Я пользовалась им трижды. Один раз - для поездки в Австрию, когда она была еще независимой, потом два раза была в Швейцарии.
Я перелистал его. Мне нужно было прийти в себя. Да, это была реальность. Страницы паспорта хрустели у меня в пальцах. До меня наконец дошло: да, Елена могла покинуть Германию. До этого я думал, что можно было говорить только о тайном бегстве и нелегальном переходе границы.
- Все очень просто, не правда ли? - сказала Елена, наблюдая за мной.
Я кивнул. Конечно, в ту минуту у меня был ужасно глупы и вид.
- Значит, ты можешь сесть в поезд и уехать, - сказал я и еще раз посмотрел паспорт. - Признаться, это мне никогда не приходило в голову. Но у тебя нет визы на въезд во Францию.
- Я могу спокойно добраться до Цюриха и получить французскую визу там. А на выезд в Швейцарию разрешения не требуется.
- Правильно. - Я взглянул на нее. - А твоя семья. Отпустят ли они тебя?
- А я и не буду их спрашивать. И ничего им не скажу. Скажу просто, что должна съездить в Цюрих, показаться врачу. Я уже делала это раньше.
- Разве ты больная?
- Конечно, нет, - ответила Елена. - Это было только уловкой, чтобы получить паспорт. Чтобы выбраться отсюда. Я почти задыхалась.
Я вспомнил, что Георг спрашивал ее, была ли она у доктора.
- Значит, ты не больна? - спросил я ее еще раз.
- Говорю тебе, нет. Хотя мои родные убеждены в этом. Я уверила их, что я больна, чтобы они оставили меня в покое и чтобы иметь возможность уезжать за границу. Мне помог Мартенс. Кроме того, всегда требуется время, чтобы убедить настоящего немца в том, что в Цюрихе могут быть специалисты, знающие больше, чем берлинские авторитеты.
Елена вдруг засмеялась.
- Не смотри так мрачно! Дело вовсе не идет о жизни и смерти. Ведь это же не бегство под покровом ночи. Просто однажды утром я поеду на несколько дней в Цюрих, чтобы показаться врачам, как я уже делала это не раз. Может быть, при этом я смогу увидеться с тобой, если ты окажешься там. Это выглядит лучше?
- Да, - сказал я. - Однако, едем. Я все еще чувствую себя так, будто меня попеременно окунают то в кипяток, то в ледяную воду, и я никак не могу сообразить, что где. Почему-то мне никогда не приходило это в голову. И это оказалось настолько простым, что теперь мне кажется: из ближнего леса вот-вот вырвется бригада СС.
- Все кажется очень простым, любимый, когда человека охватывает отчаяние, - нежно сказала Елена. - Странная компенсация, не правда ли? Наверно, так бывает всегда?
- Я хотел бы, чтоб нам никогда не пришлось думать об этом.
Машина с проселка свернула на шоссе.
- А я готова всегда жить так, - без малейших признаков отчаяния сказала Елена.
Мы вместе вошли в отель. Она поразительно быстро освоилась с моим положением.
- Я войду вместе с тобой в холл, - сказала она. - Мужчина с женщиной не так подозрителен, как один.
- Ты быстро овладеваешь этой наукой.
Она покачала головой.
- Я научилась этому еще до того, как ты вернулся. Во времена доносов. Национальное возрождение, о котором они кричали, похоже на камень. Когда его подымешь с земли, из-под него выползают гады. Чтобы скрыть свою мерзость, они пользуются громкими словами.
Портье подал мне ключ, и я поднялся к себе в номер. Елена осталась ждать меня внизу.
Я вошел в номер. Чемодан стоял у двери. Я огляделся. Это была безрадостная гостиничная комната, такая же, как и другие, в которых мне приходилось жить за последние годы. Я вдруг задумался. Мне хотелось вспомнить, как я пробирался сюда, но образы расплывались. Я не мог припомнить, когда стоял на берегу, следил ли я за рекой из-за кустов, - вспомнил только, как плыл, держась за доску.
Я поставил принесенный чемодан рядом со старым и опять спустился к Елене.
- Сколько времени ты можешь пробыть здесь? - спросил я.
- Машину нужно вернуть сегодня ночью.
Я посмотрел на нее. Опять во мне поднялась такая волна желания, что несколько мгновений я не мог говорить. Я растерянно смотрел на зеленые и коричневые кресла холла, на стойку портье, на резко освещенный стол с письменными принадлежностями в глубине - и понимал, что провести Елену в номер невозможно.
- Мы можем еще вместе поужинать, - сказал я. - Давай будем держаться так, словно завтра утром мы вновь увидимся.
- Не завтра, - возразила Елена. - Послезавтра.
Послезавтра для нее, конечно, что-то означало. Но для меня оно не существовало. Может быть, это был всего лишь ничтожный шанс в лотерее, где выигрышей почти нет, но зато очень много пустых номеров. Слишком часто я встречал послезавтра совсем иначе, чем предполагал накануне.
- Послезавтра, - сказал я. - Или днем позже. Это зависит от погоды. Не будем об этом думать сегодня.
- А я ни о чем другом не могу думать, - возразила Елена.
Мы отправились в погребок возле кафедрального собора. Это был ресторан в старом немецком стиле. Мы устроились за столиком, где нас никто не мог подслушать. Я заказал бутылку вина. Мы обсудили все, что предстояло сделать.
Елена завтра же хотела уехать в Цюрих. Там она меня будет ждать. Я хотел воспользоваться тем же путем - через Австрию и Рейн - который уже был мне знаком. Приехав в Цюрих, я должен был ей позвонить.
- А если ты не доберешься до Цюриха? - спросила она.
- Из швейцарской тюрьмы можно написать. Подожди с неделю. Если ты ничего не услышишь обо мне - возвращайся назад.
Елена посмотрела на меня долгим взглядом. Она знала, что я имел в виду. Из немецких тюрем письма не приходили.
- Граница сильно охраняется? - прошептала она.
- Нет, - сказал я. - И не думай, пожалуйста, больше об этом. Все будет хорошо. Я выберусь отсюда.
Мы пытались не думать о разлуке. Но нам это плохо удавалось. Она стояла между нами, будто гигантская черная колонна, и единственное, что мы могли сделать, - это бросать из-за нее редкие взгляды на наши окаменевшие лица.
- Опять все так, как пять лет тому назад, - сказал я. - Только на этот раз мы уходим вместе.
Она затрясла головой.
- Будь осторожен! Ради бога, будь осторожен! Я буду ждать. Не неделю, больше! Сколько ты захочешь. Только не рискуй.
- Я буду осторожен. Прошу тебя, не будем говорить об этом. Мы можем спугнуть осторожность, которая так нужна. Тогда будет плохо.
Она положила свою руку поверх моей.
- Только теперь я поняла, что ты вернулся. Сейчас, когда ты уходишь вновь! Слишком поздно!
- Я тоже, - ответил я. - Хорошо, что хоть сейчас мы это почувствовали.
- Слишком поздно, - прошептала она. - Только теперь, когда ты уже уходишь.
- Не только теперь. Мы знали это всегда. Если бы не так - разве я Пришел бы? Разве ты ждала бы меня? Только теперь в первый раз мы можем сказать это друг другу.
- Я не все время ждала, - сказала она.
Я молчал. Я тоже не ждал, но я знал, что я не смею сказать ей этого. Тем более - в такую минуту. Мы оба раскрылись и были совершенно беззащитны. Я подумал, что если мы когда-нибудь вновь будем вместе, то к этому мгновению в шумном ресторане в Мюнстере мы будем возвращаться вновь и вновь, чтобы найти в нем силу и уверенность. Оно станет зеркалом, в которое можно будет смотреться и видеть два образа: то, что судьба хотела бы из вас сделать, и то, чем мы на самом деле стали под ее рукой. А это самое главное. Ведь ошибки приходят только тогда, когда первое отражение исчезает.
- Тебе надо идти, - сказал я. - Будь осторожна. Веди машину медленно.
Губы у нее задрожали. Только тут я заметил иронию своих слов. Мы стояли на ветреной улице, между старыми домами.
- Будь осторожен и ты, - прошептала она. - Тебе это нужнее.
Некоторое время я метался по своей комнате, потом не выдержал и отправился на вокзал. Здесь я купил билет до Мюнхена и узнал, когда отправляются поезда. Оказалось, что один уходит в тот же вечер. Я решил уехать с ним.
Город затихал. Я остановился на соборной площади. В темноте смутно угадывалась громада старого собора. Я думал о Елене и о том, что нам предстояло, но разглядеть будущее я не мог, оно маячило передо мной - смутное и большое, как высокие затененные окна в боковом фасаде собора. И я уже не знал, правильно ли я сделал, что согласился взять ее с собой. Может быть, впереди гибель? Что это: невольное мое преступление или неслыханная милость, дарованная судьбой? Или то и другое вместе?
Недалеко от отеля я вдруг услышал сдавленные голоса и шаги. Двое эсэсовцев вышли из подъезда дома и вытолкали на улицу человека. Свет уличного фонаря упал на него, и я увидел продолговатое лицо. Оно было словно из воска. Изо рта по подбородку тянулась струйка крови. Череп у него был совершенно голый, только на висках темнели клочья волос. Широко раскрытые глаза были наполнены таким ужасом, какого я наверно никогда не видел. Человек молчал. Конвоиры нетерпеливо подталкивали его вперед. Все происходило почти в полном молчании, и от этого в сцене было что-то особенно гнетущее, призрачное.
Проходя мимо, эсэсовцы смерили меня бешеным, вызывающим взглядом; остановившиеся глаза пленника на секунду задержались на мне, словно он хотел и не решался попросить о помощи. Губы его задвигались, но он ничего не сказал.
Вечная сцена! Слуги насилия, их жертва, а рядом - всегда и во все времена - третий - зритель, тот, что не в состоянии пошевелить пальцем, чтобы защитить, освободить жертву, потому что боится за свою собственную шкуру. И, может быть, именно поэтому его собственной шкуре всегда угрожает опасность.
Я знал, что я ничем не могу помочь арестованному. Вооруженные эсэсовцы без труда справились бы со мной. Я вспомнил историю, которую рассказывал мне однажды кто-то. Человек увидел, как один эсэсовец схватил и принялся избивать еврея, и поспешил на помощь несчастному. Он нанес эсэсовцу такой удар, что тот упал без сознания.
- Бежим! - крикнул он арестованному.
Но тот принялся проклинать своего освободителя: теперь он наверняка пропал, теперь ему припомнят еще и это. И вместо того, чтобы бежать, он, глотая слезы, принес воды и начал приводить в чувство того самого эсэсовца, который потом поведет его на смерть.
Я припомнил это, но мне не стало легче, я был в смятении. Презрение к себе, страх, чувство бессилия и вместе с тем едкое ощущение собственной безопасности перед лицом смерти, грозящей другому, - все это кипело у меня в груди.
Я зашел в гостиницу, взял вещи и поехал на вокзал, хотя было еще рано. Я решил, что лучше посидеть в зале ожидания, чем скрываться в номере. Риск, которому я тем самым подвергался, вызывал хоть немного уважения к самому себе. Я понимал, что это ребячество, но ничего не мог поделать с собой.
8
Я ехал в поезде всю ночь и следующий день и без всяких затруднений прибыл в Австрию. Газеты были наполнены требованиями, официальными заверениями, сообщениями о пограничных инцидентах - то есть всем тем, что предшествует войне. Самое замечательное в этом то, что всегда сильные страны обвиняют слабые в агрессивности.
Попадались поезда с войсками. Однако большинство людей, с которыми мне пришлось говорить, не верило в войну. Они надеялись, что будет новый Мюнхен и что Европа слишком слаба и деморализована, чтобы отважиться на войну с Германией. Во Франции, я заметил, было совсем другое: там все знали, что войны уже не избежать. Но тот, кому угрожают, вообще узнает всегда все раньше и лучше, чем агрессор.
Я приехал в Фельдкирх и снял комнату в маленьком пансионе. Стояло лето, местечко было полно туристов. Два моих чемодана повсюду внушали уважение. Я уже заранее решил бросить их и взять с собой как можно меньше вещей, чтобы они меня не стесняли. Я уложил все в рюкзак - с ним я здесь никому не бросался в глаза. С хозяйкой пансиона я рассчитался за неделю вперед.
Я пустился в путь на следующий день, добрался до небольшой лужайки в лесу вблизи границы и дождался там наступления ночи. Помню, что меня страшно кусали комары. В крошечном озерке я увидел голубого тритона с гребнем на спине. Он беззаботно плавал в прозрачной воде, то опускаясь на дно, то поднимаясь наверх, чтобы глотнуть воздуха, то и дело показывая пятнистое, желто-красное брюшко. Я смотрел и думал, что для него весь мир ограничивался пределом этой лужи; тут было все: Швейцария, Германия, Франция, Африка, Иокогама. Он мирно нырял и кувыркался в воде - в полной гармонии с наступающим вечером.
Я соснул пару часов, потом начал готовиться. Я был уверен в успехе. Не прошло, однако, и десяти минут, как рядом со мной вырос, словно из-под земли, служащий таможенной стражи.
- Ни с места! Что вы здесь делаете?
Я понял, что он давно, еще с сумерек, следил за мной. Я сказал ему, что я всего лишь мирный турист и просто гулял в лесу. Он не обратил на мои слова никакого внимания.
- Вы объясните все это на таможенном посту, - сказал он и повел меня обратно. Он шел сзади и держал в руках револьвер. Я был разбит и подавлен, и только в самом отдаленном уголке сознания настойчиво билась мысль: как спастись. Пока это казалось невозможным, стражник был, видно, старый служака. Он шел позади на значительном расстоянии, так что я не мог напасть на него внезапно. Бежать? Но я не сделал бы и пяти шагов, как он тут же подстрелил бы меня.
В таможне он открыл маленькую комнату.
- Входите. Будете ждать здесь.
- Сколько времени?
- Пока вас не допросят.
- Зачем же запирать меня? Ведь я ничего не сделал.
- Тогда вам нечего опасаться.
- А я и не опасаюсь, - тут я снял рюкзак с плеч. - Начинайте допрашивать.
- Мы начнем, когда сочтем это нужным, - сказал он и оскалился. Зубы у него были отличные. Повадками он походил на охотника. - Рано утром придет начальник. Спать можете в кресле. Ждать вам осталось недолго. Хайль Гитлер!
Я огляделся. К окну приделана решетка. Дверь прочная, заперта снаружи. Рядом слышался говор. Бежать невозможно. Я уселся и принялся ждать. Я чувствовал, как меня оставляет надежда.
Наконец небо начало сереть, наливаться голубизной. Стало светло. Раздались громкие голоса, запахло кофе. Дверь отперли. Я встал и принялся зевать, словно я только что проснулся. Вошел таможенный чиновник, толстый, красный. Он показался мне добродушнее, чем первый.
- Наконец-то! - сказал я. - Здесь чертовски неудобно спать.
- Что вам нужно было возле границы? - спросил чиновник и принялся ворошить мой рюкзак. - Собрались удирать или занимаетесь контрабандой?
- Разве подержанные штаны или рубахи годятся для контрабанды? - спросил я.
- Допустим, что нет. Но что же вы все-таки делали там ночью?
Он отодвинул рюкзак в сторону. Я вдруг вспомнил о деньгах, которые были со мной. Если он их найдет, я пропал. Может быть, он не станет меня обыскивать?
- Я хотел полюбоваться ночным Рейном, - сказал я, улыбаясь. - Ведь я турист. И кроме того романтик.
- Откуда вы?
Я назвал местечко и пансион, в котором остановился.
- Утром я думал туда вернуться, - сказал я. - Я снял там комнату и внес плату за неделю вперед. Там находятся мои чемоданы. Разве это похоже на контрабанду?
- Так, так, - сказал он. - Мы все это проверим. Через час мы вместе с вами отправимся туда. Посмотрим, что у вас в чемоданах.
Шли мы довольно долго. Толстяк все время был начеку, как овчарка. Он вел рядом свой велосипед и курил. Наконец мы пришли.
- Вот он! - закричал вдруг кто-то из окна пансиона. В следующее мгновение передо мной оказалась хозяйка, багровая от возмущения. - Боже мой, мы уже думали, что с вами что-нибудь случилось! Где вы были всю ночь?
Утром она увидела у меня в комнате нетронутую постель и решила, что меня убили. Тем более, что в окрестностях уже было несколько случаев ограбления. Она позвала полицию.
Полицейский вышел вслед за ней из дома.
- Я заблудился, - сказал я возможно спокойнее. - К тому же стояла такая прекрасная ночь! Я спал на вольном воздухе и почувствовал себя, как в детстве. Это было чудесно! Очень жаль, что я причинял вам беспокойство. К тому же я нечаянно оказался слишком близко от границы. Пожалуйста, объясните представителям таможни, что я живу здесь.
Хозяйка охотно подтвердила это. Таможенник был вполне удовлетворен, но тут вмешался полицейский.
- Откуда вас привели? - спросил он. - Со стороны границы? А кто вы такой? У вас есть документы?
У меня перехватило дыхание. Деньги, что мне передала Елена, были спрятаны в нагрудном кармане. Если он их обнаружит, сразу же возникнут подозрения, что я намеревался бежать с ними в Швейцарию. А что будет дальше - неизвестно.
Я назвал себя, но паспорта предъявлять не стал. Внутри страны немцы и австрийцы в паспортах не нуждались.
- Кто нам докажет, что вы не преступник, которого мы как раз ищем? - спросил полицейский, манерами своими тоже напоминавший охотника.
Я засмеялся.
- Смеяться тут нечего, - сердито сказал он и принялся вместе с таможенниками рыться в моих чемоданах.
Я держался так, словно все это шутка. Однако я не представлял, что я им скажу, когда они начнут обыскивать меня самого и найдут деньги. Я решил заявить, что ехал сюда, намереваясь произвести в окрестностях ряд покупок.
К моему изумлению, в боковом отделении второго чемодана чиновник нашел письмо, о котором я не имел никакого понятия. Это был чемодан, который я взял из Оснабрюка. В нем лежали мои старые вещи. Елена сама вынесла его и положила в машину.
Полицейский вскрыл письмо и начал читать. Затаив дыхание, я следил за выражением его лица. Я ничего не знал об этом письме и надеялся только, что он нашел какую-нибудь старую, не представляющую интереса записку.
Наконец он усмехнулся и посмотрел на меня.
- Вас зовут Иосиф Шварц?
Я кивнул.
- Почему же вы не сказали этого сразу? - спросил он.
- Я с самого начала говорил это, - возразил я, пытаясь разобрать просвечивающую крупную надпись в верхней части письма.
- Это правда, он говорил, - подтвердил таможенник.
- Так значит, это письмо касается вас? - спросил полицейский.
Я протянул руку. Он секунду помедлил, но все-таки отдал письмо. Теперь я увидел, что это был бланк местной организации национал-социалистской партии в Оснабрюке. Я медленно прочитал текст. В нем говорилось, что партийные инстанции Оснабрюка просят местные власти оказывать всяческое содействие члену национал-социалистской партии Иосифу Шварцу, который командируется для выполнения важного секретного задания. Внизу стояла подпись: Георг Юргенс, обер-штурмбаннфюрер. Я узнал почерк Елены.
Я держал письмо в руках.
- Это верно? - спросил полицейский. В голосе его послышалось уважение.
Теперь я вынул свой паспорт, протянул его, указал на имя и фамилию и спрятал обратно.
- Секретное государственное дело, - коротко бросил я.
- Итак?
- Итак, - сказал я серьезно, пряча также и письмо, - надеюсь, что для вас этого достаточно?
- Разумеется, - полицейский прищурил бледно-голубые глазки. - Я понимаю. Наблюдение за границей.
Я предостерегающе поднял руку:
- Пожалуйста, ни слова. Я никому не должен говорить об этом. Но вас, вижу, не проведешь. Вы член национал-социалистской партии?
- Конечно, - сказал полицейский.
У него были рыжие волосы. Я похлопал его по потному плечу.
- Молодец! Пойдемте выпьем по стаканчику вина после всех трудов.
Шварц печально усмехнулся и посмотрел на меня:
- Иной раз удивляешься, с какой легкостью люди, профессией которых должно быть недоверие, попадаются на удочку. Вы сталкивались с этим?
- Они попадаются, если сунешь им бумагу. А так - нет. Но какая умница ваша жена! Она словно предвидела, что вам понадобится такое письмо.
- Она решила, что если она предложит его мне, то я откажусь из-за опасения или щепетильности. Пожалуй, я и в самом деле не взял бы. А так оно оказалось при мне и спасло меня.
Я слушал Шварца с возрастающим интересом. Оркестр заиграл фокстрот. Оба дипломата - английский и немецкий - присоединились к танцующим. Англичанин танцевал лучше. Немцу требовалось больше пространства. Он танцевал с подчеркнутой агрессивностью и двигал свою партнершу перед собой, как пушку. На мгновение танцующие показались мне ожившими фигурами на шахматной доске. Оба короля - немецкий и английский - порой подходили угрожающе близко друг к другу, но англичанин каждый раз ловко уклонялся.
- Что же было потом? - спросил я Шварца.
- Я вернулся к себе в комнату, - продолжал он. - Я был совершенно измучен. Мне надо было успокоиться и решить, что делать дальше. Елена буквально вытянула меня; из лап смерти. Это было столь неожиданно, что походило на внезапное появление бога в античной трагедии, когда, казалось бы, неизбежное крушение вдруг сменяется благополучным исходом.
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 [ 8 ] 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
|
|