read_book
Более 7000 книг и свыше 500 авторов. Русская и зарубежная фантастика, фэнтези, детективы, триллеры, драма, историческая и  приключенческая литература, философия и психология, сказки, любовные романы!!!
главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

Литература
РАЗДЕЛЫ БИБЛИОТЕКИ
Детектив
Детская литература
Драма
Женский роман
Зарубежная фантастика
История
Классика
Приключения
Проза
Русская фантастика
Триллеры
Философия

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ

ПАРТНЕРЫ



ПОИСК
Поиск по фамилии автора:


Ðåéòèíã@Mail.ru liveinternet.ru: ïîêàçàíî ÷èñëî ïðîñìîòðîâ è ïîñåòèòåëåé çà 24 ÷àñà ßíäåêñ öèòèðîâàíèÿ
По всем вопросам писать на allbooks2004(собака)gmail.com



...Когда - тридцать шесть лет назад - Совет Космоцентра утвердил его командиром Девятнадцатой, он был счастлив, горд, даже потаенно любовался собой. Теперь он в полной мере почувствовал ответственность, возложенную на него таким избранием, - ответственность перед историей. Успехи и достижения принадлежат экспедиции, а каждый просчет и ошибка - его, они навеки будут связаны и именем командира.
Арно сейчас не представлял, как будет жить дальше.
- Внимание! - снова зазвучал из транслятора голос ИРЦ; перекаты его неслись над притихшими к ночи лугами, пляжами, водой. - Через двадцать пять минут начинается передача из Гобийского Биоцентра отчета о Контакте с разумными существами в планетной системе Альтаира. Отчет ведут астронавты Девятнадцатой экспедиции, состоявшейся...
ИРЦ начал излагать сведения об экспедиции, ее составе, старте, исследованиях, об обстоятельствах гибели Дана, трансплантате Берне, пробуждении личности и памяти астронавта. И хотя на днище-экране при этом показывали волнующе-знакомые Арно: звездолет, каким он стартовал (коническая цистерна с аннигилятом, на узкий конец ее надета "баранка" жилых и рабочих помещений, на широком - нейтридный рефлектор-двигатель) и каким вернулся (от цистерны остался самый кончик, "баранка" и рефлектор - тоже частично демонтированные, уменьшившиеся - почти рядом), схему полета и пребывания у Альтаира, лица товарищей (и его - спокойно-властное), - у него это не вызвало теплых чувств. Он был напряжен.
На вершине холма он лег удобно, головой на травянистую кочку. На днище "лапуты" показалась лаборатория, Эоли, хлопочущий с тревожным лицом около опутанных проводами датчиков Ксены и этого... самозваного Дана. Арно глядел внимательно: седой, хорошо сложенное (или хорошо сделанное в машине-матке?) тело, лицо с тонкими чертами, сжатые губы... нет, это не Дан. Ничего общего с обликом погибшего товарища. Странно, что Ксена к нему потянулась. "Ну-ну, приятель, покажи, что ты знаешь и можешь. Выдавать себя за Дана мало. Быть им - куда больше". В этой мысли проскользнула затаенная надежда на провал самозванца. В конце концов, разве не он обогатил современный словарь термином "ди люге"!
К вискам и под скулы, к нервным центрам в области шеи, к уложенным на поручни кресел запястьям испытуемых лаборанты подклеивали последние биодатчики, тянули от них к аппарату цветные проводки. Картина, напомнила Арно старинную видеотехнику, в которой показывали проверку подозреваемых "детекторами
лжи".
"Что ж, пусть эти аппараты окажутся "детекторами истины" об Одиннадцатой. Истины, какая бы она ни была!" Но что он упустил тогда, что?

2. НА ОДИННАДЦАТОЙ
- Предпоследняя из дюжины планет у Альтаира, - заканчивал тем временем справку ИРЦ, - отстоит от своей звезды в семь раз дальше, нежели Земля от Солнца. Но в силу большей яркости Альтаира плотность лучистой энергии там почти такая, как и в околоземном пространстве. Год этой планеты равен четырем земным, оборот вокруг оси она совершает за восемьдесят четыре с половиной часа. Ось не наклонена к плоскости эклиптики, времен года там нет. Диаметр планеты вдвое больший, чем у Земли, но сила тяжести - видимо, из-за меньшей плотности составляющих ее пород - превышает нашу только на десять процентов.
На днище-экране в черном звездном пространстве показался оранжевый серпик планеты. Его освещало далекое, с маленьким диском, но слепящее яркое солнце - Альтаир. Арно хорошо помнил его белый, полностью лишенный солнечного тепло-желтого отлива свет.
Размытый внутри серп увеличивался - вот заслонил вместе с невидимой ночной частью планеты звезды. Массивы белых облаков почти сплошь закрывают лицо Одиннадцатой. В немногие просветы между ними выглядывают причудливые, будто нарочито изрезанные сложной береговой линией серые островки среди зеленоватой воды; выступы у некоторых входят во впадины в других, соседних - как зубья сдвинутых гребенок. Между мысами-зубьями - облик, отражение Альтаира на воде.
Арно настолько были памятны эти кадры, снятые разведочным спутником Одиннадцатой и сбрасываемыми с него зондами, что и прикрыл глаза, зная наперед, что покажет дальше память Ксены и Дана.
Планета заполнила весь экран, быстро, - смазанно мелькнули оранжево-розовые облака - это зонд, тормозя парашютами, входит в атмосферу. Туман - проходит облачный слой...
Зонды тогда передали на спутник, а тот на "Альтаир" не только виды Одиннадцатой, но и анализы состава атмосферы, воды в море, грунта в месте посадки - главное. Атмосфера содержала при обильной влажности почти в равных долях кислород, азот и углекислый газ, то есть была явно вторичной. Сам по себе этот признак обещал не так и много. Подобные атмосферы обнаружили у совершенно мертвых планет Сириуса-А, Фомальгаута, Проциона; только в окаменелых почвах там были найдены микроорганизмы, виновники выделения газов из тверди... и вся жизнь! На Одиннадцатой зонды уловили в воздухе простейшие бактерии. Вода в море была слабосоленая.
И все. Ни анализы, ни тщательнейшее, по квадратным миллиметрам, изучение снимков в персептронных распознавателях не дали признаков - это Арно знал тверже фактов автобиографии - не то что высокоорганизованной жизни, но хотя бы оформившейся в растения, в простейших животных. А вторичная атмосфера? При подходящей температуре и влажности (а там они такие и были) ее целиком могли образовать микроорганизмы.
..Новую картину показывает днище-экран: головокружительно быстро сменяются, мелькают, разрастаются в размерах серые, желтые, опалевые пятна-острова, зеленые и бирюзовые просветы между ними - море. Потом все надвигается - до белых полос прибоя вдоль пологого берега, до длинных теней от покатых холмов. Это ракета Дана и Ксены опустилась, выбирает место для посадки. Такое Арно видел и сам, когда прилетел отыскивать их.
Ракета села на крайний "северный" остров причудливого архипелага в приэкваториальной области планеты. Вот астронавты покидают кабину, впервые ступают на сушу Одиннадцатой. Эффект присутствия, обеспечиваемый "обратным зрением", был таков, будто сам Арно сейчас шагал и осматривался там.
Мелкие зеленые волны лижут серый песок, сперва у воды темные губчатые валуны (песчаник? ракушечник?), около стыка их с мокрым песком изумрудные пленки лишайники. Слева море в блестках зыби, вверху белые облака, между ними просветы густо-синего от обилия кислорода неба. Облака великолепны: причудливые многоэтажные башни, замки, горные хребты в снегах; гребни некоторых слепяще ярки от невидимого за ними Альтаира. "Чье это зрение? - подумал Арно. - Неужели его?!" Да, судя по неторопливым размашистым колебаниям пейзажа, это осматривался на ходу Дан: на показываемое наложился ритм его шагов.
Так и есть. Взгляд в сторону: у валуна изящно склоненная фигурка в легком комбинезоне и прозрачном гермошлеме (страховка от избытка углекислоты и кислорода) - Ксена. Она трогает, затем соскабливает скальпелем в пробную чашку лишайник со ржавого бока камня. Выбившаяся прядь волос сползла на глаза, мешает - она отдувает ее.
Она очень хороша сейчас, Ксена. Она красива, в ту пору была еще краше, но сейчас "обратное зрение" показывало и сверх того: будто незримое сияние от ее профиля в гермошлеме озаряет камень, песок, прибой. Это была Ксена из памяти любящего ее Дана - обволакивало ее сияние его чувства и мысли. Так исполненный художником портрет женщины всегда глубинно отличен от фотографии ее.
"Стало быть, жив Дан, есть он, - понял Арно. - Есть, никуда не денешься".
...Близится морская зыбь, поднимается. Вот она на уровне глаз: Дан входит в море. Нырнул. Зелено-белая игра света на волнах над ним. Внизу голый песок: ни тины, ни рыбешек, ни моллюсков.
Астронавты возвращаются к ракете. Вот она высится на трех стабилизаторных выступах - математическое совершенство, бросающее вызов вольной аляповатости природных линий. Верх серебристо-белый, низ, аннигиляторный отсек из нейтрида, черный.
- В первых пробах воды, - сказал из транслятора мужской голос, и Арно вздрогнул: это был голос Дана, хоть и с измененными обертонами, - мы нашли три крупинки СЗВ, сине-зеленых водорослей. И все.
На днище-экране Ксена в экспресс-лаборатории ракеты возилась с анализами. Смотрит на просвет пробирку, в которой оседает слабая муть. Губы разочарованно выпятились, брови приподнялись:
- Микроводоросли, лишайник, бактерии - и все?.. "Да все, Ксена, - мысленно ответил со своего холма Арно. - Только эти данные и вывезли с Одиннадцатой".
3. ГЕОЛОГИЧЕСКАЯ ЛЕТОПИСЬ
- С момента высадки прошли земные сутки, - сказал голос Дана. - Мы осмотрели остров, собрали немало образцов, произвели съемку местности, дважды поели, выспались... а день Одиннадцатой только склонялся к вечеру.
Растворяются в синеве облака. На краю моря, за неровной, бородавчатой от островков линией горизонта распускался немыслимой красоты закат Альтаира. Фиолетово-синий купол неба переходил там в широкую голубую арку. В нее дальше вписывался зеленый полукруг, в тот - желтый, потом оранжевый, красный, вишневый; а затем радужный набор арок повторялся, сужался - и в самом центре, в глубине этого туннеля из радуг, распускал прожекторные секторы света, пылал электросварочной дугой Альтаир.
- Это красивое зрелище свидетельствовало, помимо прочего, о большой толщине атмосферы и об обилии в ней влаги даже на больших высотах, - комментировал Дан. - Ночью следовало ждать сильный дождь.
Астронавты на стартовом выступе вверху ракеты прилаживали биокрылья. Сначала зрительная память Дана показала Ксену, потом она - Дана. (Арно скупо улыбнулся: Дан тоже выглядел куда привлекательней, чем был на самом деле. Внешность у того была простой, сердца к себе он привлекал не ею. "А этот... просто Антиной, а не Эриданой!")
- В оставшиеся часы светлого времени, - заговорил Дан, - мы решили осмотреть еще два места. Ксена через узкий пролив направилась на соседний островок, а я полетел к замеченному еще с ракеты на подлете тектоническому сбросу на западном берегу нашего острова.
Налюбовавшись закатом так, что стало щемить в глазах (Арно их хорошо понимал; столько лет не видели никакого), они воспарили над берегом и морем. Плотный воздух Одиннадцатой держал хорошо. Внешний микрофон шлема улавливал шорох отдалившегося прибоя и свист воздуха в биокрыльях.
Дан быстро нашел место сброса, тридцатиметровый почти отвесный обрыв; пролетает вдоль него туда и обратно. Полосатая стена освещена закатом. Сброс недавний, дожди не успели еще смыть выступы слоев, сгладить резкие разломы. Нижние, самые древние пласты наискось уходят в воду.
"А вот об этом я ничего не знаю! - Арно сел, взялся за колени, глядел, задрав голову. - Не было и намека на такое наблюдение - ни снимков, ни записей..."
По колыханию на днище-экране картины сброса было понятно, что астронавт волнуется. Разбежались глаза - и было от чего: слои были строчками, которыми природа из века в век, из тысячелетия в тысячелетие записывала историю своей планеты. И они повествовали о жизни на Одиннадцатой, о ее возникновении, расцвете - и исчезновении.
Книга бытия читалась снизу вверх, от черно-серой толщи базальта, которая только-только выступает из волн в левом нижнем краю обрыва: это застывшая миллиарды лет назад кора, монолитный фундамент суши. Над ней более легкий, искрящийся в разломах кристаллами слой гранита. А над ними - ага! - грязно-серый пласт известняка с обильными вкраплениями ракушек и мела. Выше полутораметровый пласт сплошного ракушечника - внушительное свидетельство взрывообразного и мощного развития жизни в теплом первичном оке неостывающей планеты.
Черно-матовой широкой полосой косо перечеркнул обрыв слой угля: память о древних плаунах, о папоротниковых лесах, о выраставших и умиравших в ядовитых болотных туманах первых деревьях. Вот снова вернулось сюда море, залило просевшую сушу - и опять тягучие миллионы лет оседал на слой обуглившихся несгнивших стволов ил, ракушки, скелета моллюсков, рыб, голлотурий. Еще выше слои песка, мела и глины рассказывают о новом обмелении здешнего моря. А над глиной (и Арно мысленно унесшийся за пять парсеков и на 17 лет назад, тихо ахнул) возложен основательный, полуметровый слой почвы! Пласт тронут серым тлением эррозии, но можно еще различить в нем красноватые структурные комки, трубчатые следы от сгнивших давным-давно корней, даже какие-то беловатые клубки нити, возможно бывшие когда-то живыми. Почва напоминает земной краснозем.
И, оканчивая немую повесть об Одиннадцатой, обрыв венчал нависший козырьком метровый слой серо-желтой глины.
- Так разрушилось наше первоначальное мнение, что жизнь здесь не поднялась выше микроорганизмов, - сказал Дан. - Я увидел, что на планете были и миновали многие стадии сложной органической жизни, подобные тем, какие были и на Земле. Непонятно стало, куда все подевалось потом?

4. МЕРТВЫЙ ПОСЕЛОК
Теперь вспоминала-показывала Ксена.
Из моря на фоне закатных радуг выступает, приближаясь, черный кляксообразный силуэт острова за нешироким проливом. На берегу его, куда летит Ксена, поднимаются невысокие пальцы. Со стометровой высоты островок виден целиком, он похож на трезубец с толстыми зубцами. Ничего более примечательного, чем эти скалы у воды, на нем - и Ксена опускается возле них.
Но это не скалы вовсе: слишком округлы формы, гладка поверхность. С земли они - как огромные огурцы, глубоко воткнутые в песок вкривь и вкось. И такие же зеленые.
Ксена приближается. Нет, и не огурцы - здания. Дома. Но какие уродливые! Какая-то немыслимая архитектура (если к этому вообще применимо такое понятие): ни строгих линий, ни геометрически четких сопряжении, ни плоскостей, ни углов даже... Волнистая, покрытая наплывами и оспинами поверхность округлых стен; у одних строений стены сходятся на конус, у других заворачиваются куполом, у третьих даже расходятся, образуя утолщение, - груши толстой частью вверх. Строения были разной высоты, самые крупные поднимались на три-четыре роста Ксены. Почти все стояли неперпендикулярно к почве; некоторые накренились так, что непонятно, почему они не рушатся. Эти дома расположились по берегу как попало, без намека на планировку.
И тем не менее это были дома: осмысленность их устройства не скрадывалась внешней уродливостью. У оснований стен были арочные входы (лазы?) - низкие и широкие; все, заметила Ксена, обращены в несолнечную " северную" сторону. Выше, в участках стен, выделявшихся желтизной и перламутровым блеском, находились окна разных размеров и форм; казалось, нетвердая рука ребенка вырезала в стенах неправильные овалы, оборванные внизу круги, сглаженные многоугольники. При всем том в окнах блестели мутноватые, с радужными переливами, но явно прозрачные пленки.
- На сыром песке вокруг я не заметила никаких следов, - сказала Ксена. - Поселок - если это поселок, - похоже, был давно покинут. Или - мелькнула у меня и такая странная мысль - в нем и не жили?
Она пролезла под аркой внутрь ближнего домика. Распрямилась, осмотрелась. Здесь было пусто, величественно и угрюмо, как в заброшенном храме. Вдоль стен вился по часовой стрелке вверх спиралью выступ - неровный, как и все вокруг. С конического свода свисала до уровня ее плеч светло-зеленая, похожая на сталактит, колонна. Лившийся через оконца вверху свет рассеивался и как-то преобразовывался ею, мягко освещая все. Пол домика был белый и твердый, как кость, но бугристый.
- Мне очень хотелось найти что-то, по чему можно было бы судить об исчезнувших жителях поселка: утварь, орудия труда... хоть побрякушку. Я обшарила углы, по спиральному выступу поднялась к самому куполу, но не нашла ничего.
По радио Ксена связалась с Даном, сообщила о находке. Через полчаса прилетел и он. Вместе они осмотрели все дома, обшарили укромные места в них - но и в других тоже было пусто. Внимание Дана привлекло то, что все строения были исполнены без сборных стыков, разъемов, швов - будто из одного куска. Как? Произвольность форм исключала мысль о штамповке.
Наступали сумерки. Тьма густела тягуче медленно. И так же постепенно сперва затлели холодным пепельным светом, а потом и засияли изумрудно колонны-сталактиты в домах, где они как раз делали зарисовки. Выйдя наружу, они увидели, что такой же пепельно-зеленый свет льется из окон остальных домиков.
- Единственно интересное, что мы нашли в двух самых крупных строениях, на полу, под сталактитами, - сказал Дан, - это кучки плотных шариков.
Его шлемный прожектор осветил Ксену, которая рассматривает и рассовывает по карманам комбинезона пригоршни темных шаров размером с орех.
Кадры на днище "лапуты" показывают далее, как Дан (теперь его освещает прожектор Ксены) выламывает из стен и пола образцы для анализов, раскладывает их по карманам. Астронавты надевают биокрылья, взбираются, помогая друг другу, на самый накренившийся домик, стартуют с него. Обратно они возвращаются в полной темноте, ориентируясь по мигающему лучику приводного маяка ракеты. Поднимается встречный ветер. Начинается предсказанный Даном дождь: лучи шлемных фар выхватывают из тьмы блестящие водяные нити.
- В полете случилось одно пустяковое, на первый взгляд, происшествие, - сказал голос Ксены. - Я перегрузила карманы образцами и особенно шариками. На подлете к нашему острову сильный боковой порыв ветра тряхнул меня - и часть шариков высыпалась.
5. НОЧНАЯ ОХОТА
Всю сорокачасовую ночь лил дождь. Люди видели эту далеко и давно минувшую ночь в сферодатчиках и на днищах "лапут": сиреневые молнии разваливают небо на черные куски, которые тотчас срастаются; на береговых валунах, над которыми поднимается пар, выхватывает застывшие волны, густо усеянные пузыри. Люди слышали эту ночь: шум прибоя, дождя, ветра - ненастья.
Однако это был миг-пауза, короткий антракт в напряженном бытие исследователей. Пусть ночь длится сорок часов, пусть она промозгло-сырая, в неизведанном окружающем враждебной тьмой мире, - нельзя пересиживать ее в ракете, не для того летели. Надо работать. И они надевали комбинезоны и гермошлемы, выходили в ночь, собирали для анализов дождевую воду, спектрографировали вспышки молний, записывали на пленку влажную раскатистость громов - все пригодится потом.
И смотрели. Больше всего на то, как над морем возникали, перемещались, плавали там и сям размытые фиолетовые пятна - на самом пределе различимости. Если бы смотрел один, то подумал бы: мерещится. Но видели оба - и в совпадающих местах. Пятна то опускались в воду, растворялись в ней, то поднимались ввысь будто по струям дождя, кружили в колдовских хороводах, меняли формы, увеличивались, уменьшались, сливались. Некоторые проплыли совсем близко от ракеты - их засняли.
А приблизившись к воде, увидели, что фиолетовые сгустки, опускаясь в нее, не растворяются, сохраняют свою форму - только свечение их становится тепловым.
- Мы рассудили, - сказал Дан, - что сейчас самое время взять повторные пробы воды: не порадуют ли нас чем эти комочки? Мы с Ксеной поплыли в разных направлениях, одинаково целя под скопления фиолетовых призраков у воды. Однако состав проб у нас получился до удивления различным: у меня - тот же, установленный еще зондами, слабый солевой раствор, нечто промежуточное между речной водой и морской с теми же редкими крупинками СЭВ. А в колбе Ксены - жидкость, похожая на разреженную плазму крови рыб! Да еще со взвешенными частицами белкового студня... Такие неоднородности в водной стихии противоестественны - если в ней нет живых существ. Значит, они были? Ксена еще дважды, подныривая к местам танца фиолетовых пятен над морем, добыла "живую" воду-плазму. У меня же, хоть я старался не меньше, результат был прежний. Тогда я оставил колбы и решил заняться делом, достойным мужчины...
Руки в ластах, освещенные шлемным прожектором, раздвигают темную и упругую даже на взгляд воду. Вверху луч отражается от волнующейся, пузырящейся поверхности, внизу упирается в песок, впереди не встречает ничего.
Дан выключил фару и ультразвуковой датчик, посылавший сигналы о его местонахождении, - затаился. Когда глаза привыкли, увидел впереди сумеречно-тепловые пятна. Осторожно колыхнул ножными ластами, приблизился - нет ничего.
Его охватил охотничий азарт. Он освободил руки от ластов, замер, затаил дыхание. Минуту спустя два тепловых пятна показались слева и справа внизу, у самого дна. Они не приблизились, а будто проявились в воде. Но только он шевельнул ножными ластами, как пятна исчезли, не удаляясь. Что такое?! Движением затылка Дан включил прожектор: внизу, как и впереди, была прозрачная вода, луч тонул в ней.
- Одновременно мне пришлось пережить неприятные ощущения: я показался себе неуклюжим, до обидного слабым, смешным, глупым. Впечатление было, будто это вода вокруг выражает нелестное мнение обо мне. Потом пришел страх: мне показалось, что я не выберусь отсюда на поверхность. Я поспешил подняться из глубины. А когда вынырнул, стало стыдно... Решил убраться с места, где вода дразнила и пугала, поплыл дальше в море. В месте, где над водой не виднелись фиолетовые пятна, я почувствовал себя спокойней.
Дождь стихал. На востоке начал сереть край неба. Дан решил в последний раз попытать удачи, погрузился глубоко, метров на тридцать. Тьма была абсолютной, только ладони, раздвигавшие воду, чуть светились серым светом. Дан отвел их за спину, чтобы не было помех обострившемуся до предела зрению, плыл, едва шевеля ластами. Тишина здесь была не хуже темноты. Толща воды давила грудь.
Впереди и внизу снова замерещились два теплых комка. Дан повис в воде, задержал выдох. Под ним проплыли две размытые мутно-серые "кляксы", метра полтора в поперечнике каждая. В левой сверкнула искорка, затем целый рой фиолетовых светлячков; они, кружась, образовали причудливую мерцающую фигуру, все враз исчезли. Теперь в другом комке, в правом, заиграл хоровод фиолетовых точек; изображаемые фигуры чем-то напоминали те, которые рисует электронный луч на экране осциллографа.
Дан неслышным, нежным, как дыхание, движением отстегнул от пояса и развернул самозатягивающийся сак из невидимых в воде полимерных нитей. Правый тепловой комок плыл прямо на него. Вот он оказался над опущенным саком. В сумеречных глубинах "кляксы" снова забегали синие, зеленоватые, фиолетовые искры; они выстроились в переплетающиеся кривые... Дан плавно и сильно потянул на себя сак.
Руки ощутили трепыхание сопротивляющейся живой массы. Но в тот миг все рассыпалось фейерверком искр и цветных пятен, стало темно, а рукам - легко. Астронавт включил фару, но не увидел ни рук, ни луча. "Не ослепили ли меня эти?" Включил лампочку внутренней подсветки в шлеме, увидел ее свет, успокоился. Но снаружи все оставалось окутано непроницаемой тьмой.
Дан всплыл, вызвал Ксену на помощь. Она нашла его, барахтающегося на волнах, в трехстах метрах от берега. От сака осталась короткая бахрома вдоль гибкого обода, остальное будто съела кислота; хотя они не знали на Земле водных реактивов, которые могли бы разрушить эти кремнийфторопластовые нити. Пластик гермошлема, не менее стойкий, сделался непрозрачным, изменив структуру. Шлем пришлось сменить.
6. ДОМА РАСТУТ НА ЗАРЕ
- На утро следующего дня Одиннадцатой приходились последние часы, в которые мы еще могли связаться через свой спутник с "Альтаиром", сообщить о находках, - сказал Дан. - Далее и звездолет, и три удобные для ретрансляции средние планеты, где тоже работали наши и были спутники связи, надолго уходили в зону радионевидимости, очень обширную у Альтаира из-за его одиннадцатитысячеградусного накала и мощного магнитного поля.
"Да, так и было: разобщенность, - кивнул внизу Арно. - Что значит тридцать человек для раскинувшегося на миллиарды километров звездно-планетного вихря! Это произнести легко: "миллиарды километров", а попробуй пролети их в ракете 1Р или 2Р, попробуй держать через них связь... Тридцать человек - тридцать мошек над океаном огня, силовых полей и пустоты".
- По инструкции о Контакте, - продолжал Дан, - астронавты обязаны немедля извещать командиров экспедиции и всех, с кем связаны, о наблюдении, встрече или находке всего подозрительного на разумность. Только вот степень подозрительности-то эта замечательная инструкция не уточняет - в силу известных всем принципиальных трудностей в этом вопросе, отсутствия четких критериев; из-за этого, как известно, поиск разума во Вселенной не может быть поручен автоматам. А людям... им в каждом случае приходится решать самим: достаточна ли обнаруженная ими подозрительность, чтобы бить в колокола, или нет? Вот мы и думали: хорошо, сейчас сообщим - взбудоражим всех, сломаем уже исполняемый план исследования планет... а что мы такое, собственно, наблюдали и нашли?.. Ну, слой почвы в тектоническом сбросе - так культурность его еще надо доказать. Ну, поселок без существ... если это поселок! Пятна какие-то ночью в воде и над водой; тепловые комки с искрениями внутри... И что? Не самообольщаемся ли мы, не выдаем ли искомое за найденное?.. Рассвело - а мы все колебались.
Утро разгоралось долгие часы. Небо Одиннадцатой очистилось от туч, поражало глаз той глубокой ясной синевой, какая бывает на Земле в редкие дни бабьего лета, - только здесь она имела фиолетовый отлив. Ветер стих. На востоке за серой зябью моря, за неровными линиями островов возникла и расширялась радужная арка-туннель. Она медленно выдвигалась из моря, и все вокруг - ракета, камни, песок, вода - менялись, будто ожив от чудесной игры света.
Целый час вырастал радужный туннель, пока в конце его не блеснул слепящий краешек Альтаира. От зрелища трудно было оторвать глаза. Вместе со светом высоко в небе показались первые игрушечные облака - розовые с белым; они росли.
Время было не для рассудочных мыслей. Ксена прислонилась к Дану:
- Давай останемся здесь жить, а?
Тот всматривался и вслушивался в утро. Что говорить, далеко было земным восходам до здешнего фантастического великолепия. Только чего-то явно не хватало в этом холодном пире света. Не хватало радостного птичьего щебета, веселой возни в ветвях и траве, мягкого шелеста еще влажных от росы листьев, гудения первых жуков и шмелей, даже комариного нытья... Не хватало жизни. "А ведь есть она здесь, есть. Но - какая?.."
Маленький Альтаир выкатывался из-за горизонта медленно, как Солнце. Море в той стороне засверкало так, что больно стало смотреть. Астронавты отвернулись. Ксена рассеянно скользнула взглядом вдоль берега, схватила Дана за руку:
- Смотри!
У самой воды тянулась по берегу красно-коричневая полоса почвы; вчера она была скрыта нанесенным прибоем песком, ночью его смыл дождь. И на этой полосе сейчас... росли дома! Те, что они видели вчера на соседнем острове. Один в сотне метров от ракеты, два других поодаль за ним и вплотную друг к другу. Домики вырастали с пугающей быстротой. Оттесняя смешанную с песком почву, расширялся и сразу обрастал выгибающимися бортиками белый круг - "пол", он же фундамент и корневище. Бортики споро тянулись ввысь, становились стенами. В одном месте в них был разрыв;
когда стены доросли до высоты метра, он сомкнулся - это был арочный вход.
С высоты ракеты астронавты видели, как внутри стен вырастает - будто навинчивается - спиральный выступ.
- Ох! - Ксена взялась за щеки. - Это шарики, которые я рассыпала... Они проросли!
Показываемое на экране напоминало замедленное прокручивание взрыва. Вот желто-зеленые округлые стены доросли до первых окон. В них образовались дыры, которые тотчас начали затягиваться от краев к середине прозрачной пленкой. Стены выше изгибаются, сходятся, образуя купол.
Через четверть часа на берегу высились три дома. Два соседних срослись стенами. Приблизившись, астронавты через респираторы гермошлемов уловили наполнивший воздух смолистый аромат. Ксена, подойдя, ткнула пальцами в стену. Пальцы провалились, оставили дыру - стена была еще рыхлая, клейко-вязкая, наподобие сосновой живицы.
Заглянули внутрь. Из купола уже свисала, нарастая вниз колонна-сталактит.
- Вот что значит тридцать три процента углекислоты в воздухе, - сказала Ксена, - да обилие света и влаги. Рекорд фотосинтеза!
- Да, но... почему мы, собственно, приняли эти растения за дома? - задумчиво молвил Дан. - Так и рост бамбука недолго истолковать как способ выращивания удилищ. Мало ли что может расти здесь, в чужой, развивающейся по своим законам природе.
- Это наблюдение упрочило наше решение воздержаться, не спешить с докладом, - резюмировал голос Дана. - Да, вид домов делал их подозрительными на разумность. Но зато картина их роста была куда более подозрительна на естественность. И мы не сообщили об этом - только о благополучной посадке, начале работ.
Через несколько часов дома созрели, их стены приобрели твердость и гладкость пластмассы.

7. ВЫСШИЕ ПРОСТЕЙШИЕ
В этот полуторасуточный день они "утрамбовали площадку"; расширяли зону наблюдения, вели съемки, повторяли замеры и анализы. Искали и новое, но безуспешно. На трех ближних островках архипелага Ксены (Дан как старший своей властью присвоил ему такое название) все было такое же, вплоть до единственного вида встретившейся и там растительности: домов - где одиночных, а где зарослями - "поселками".
Снова надвинулась долгая ненастная ночь. Снова поднимались из моря, плясали в дождевых струях фиолетовые пятна. Астронавты засняли их широкоспектральной и селективной оптикой, просмотрели ленты. В разных участках спектра пятна выглядели различно по форме и размерам, но во всех - расплывчато.
Чтобы проверить вчерашний феномен, Ксена и Дан заплывали в море за повторными пробами воды, подбирались к местам скоплений призраков. Подтвердилось: Ксена добывала "живую" воду, а Дан - обычную. Они ничего не могли понять. В истории предшествующих экспедиций на иных планетах не встречалось ничего похожего.
Ксена высказалась смутно, что-де вот это обстоятельство... наличие благодатной для жизни атмосферы, тепла, света, влаги, почв - всех условий - при отсутствии, собственно, жизни за исключением одной какой-то странной формы... оно ведь и само по себе выглядит искусственно? Дан выслушал, согласился: "Да, возможно. И что? Какие выводы?"
А какие из этого могли быть выводы!
- Так бы мы, наверно, долго еще тратили силы и время впустую, если бы одно из Высших Простейших не пожелало познакомиться с нами поближе, - сказал Дан. - В общих чертах - а в их мышлении, да и в облике общее явно преобладало над конкретным - они разобрались в нас еще по наблюдениям в первую ночь. Высшие Простейшие - это и были те фиолетовые пятна в струях дождя, размытые тепловатости, сгустки жидкой, но очень быстро организующейся в структуры нервной ткани, искрящиеся обитатели глубин... словом, Амебы. Так мы их назвали потому, что в редкие моменты, когда они превращались в тела с очертаниями, то походили на полупрозрачных амеб, каких мы видим в капле воды под микроскопом, с той же изменчивостью очертаний, только метровых размеров.
Высшие Простейшие... Мы должны говорить о них как о существах, потому что можно считать установленным: у каждого такого сгустка наличествует индивидуальность и интеллект. Возможно, это единственное, что все они устойчиво имели. Обитали они не во всем море, а только в тех его областях, из которых Ксене удавалось добыть "живую" воду, а мне нет. Так получилось, снисходительно объяснили мне "туземцы", из-за того, что мужское и женское психические поля имеют разные знаки: мое, мужское, деформировало эти области, а Ксенино - нет... Такие "живые" области были их общей базой, средой размножения и погребения останков, ассимиляции и диссимиляции, общей матерью, местом дифференциации, развития, слияния - если выделить из названных понятий чувствуемую суть, суммировать ее и взять среднее, то выйдет в самую точку. У них во всем так, у этих милых ВП, из-за примата общего над конкретным - четкие понятия не в ходу.
Любопытная Амеба наблюдала за мной, когда я перед рассветом последний раз заплыл в море, и решила привлечь к себе внимание. Я как раз погрузился метров на десять...
Кадры на днище-экране: среди темной воды засветились контуры огромной "амебы" с десятком ложноножек и бесчисленными ресничками. Призрачное тело меняло окраску по радужной гамме: из фиолетового сделалось синим, потом зеленым, оранжевым, желтым (при этом в центре тела наметилось пульсирующее ало-оранжевое сгущение), перешло в малиновое, вишневое, сумеречно-тепловое, исчезло совсем, снова появилось серой тепловатостью и принялось листать цвета в обратном порядке.
Одновременно Амеба "объяснила" мне, что так Она подбирает свечение, максимально соответствующее чувствительности моих глаз. После переходов тело ее приобрело апельсиновый цвет - и это было началом взаимосвязи ощущений.
Процесс нашего общения с Амебами был своеобразен: часть того, что они сообщали, мы видели внутри их нервного студня, то, что должно звучать, мы слышали. Информацию же незрительного плана и умозаключения мы... "вспоминали" - с отчетливостью недавно пережитого. Или - особенно это касалось предлагаемых ими идей и выводов - нас "осеняло". "Озаряло", как после долгих своих поисков и трудов. Надо ли говорить, что при этом мы нередко принимали и сомнительное, спорное, как то, в чем уверены, выношенное свое. Требовалось огромное напряжение ума, чтобы как-то отсеять от действительно своего, противостоять мыслью их мысли. Увы, к этому мы оказались вначале мало готовы!
- По этой части они были далеко впереди, - включилась Ксена. - Настолько впереди, что нам довелось наблюдать и "материализации мыслей" Амебы - правда, в воде. У них это называлось иначе, проще: овеществление представлений... "Называлось"! Все названия опять-таки привнесены нами по чувственному восприятию их нерасчлененных на четкие понятия мыслей; мы как бы догадывались, что они "хотели сказать". Для них расчленение, понятийная дифференциация - лишь ступени перед тем самым овеществлением мыслей. И вообще они все сводили к различным степеням напряжения мысли: малое напряжение - это расплывчатое, преимущественно эмоциональное мышление, среднее - понятийное, предельно высокое - овеществление. Ну, а какое же разумное существо будет сверх меры напрягаться, утомлять себя! Умный в гору не пойдет... Тысячелетия назад они умели концентрировать усилия мысли и для овеществления представлений на суше, в воздушной среде. Но в воде все получалось куда легче... впрочем, все это мы узнали потом. В первом общении речь шла преимущественно о нас, а не о них.
- Да... - снова вступил Дан. - Когда тело Амебы приобрело оранжевый цвет, я "вспомнил", что передо мной Высшее Простейшее, один из жителей планеты, - и иных на ней нет. Да, еще "вспомнил" я, тогда своей нелепой выходкой с саком я помешал этому ВП перечислять наперегонки с другим простые числа высоких порядков: игра, в которой они соревнуются второй десяток здешних лет. Из-за меня эта Амеба сбилась, последнее крупное число назвала соперница.
Затем я неожиданно для себя ударился в воспоминания: о себе, о нашей экспедиции, вообще о людях, о Солнечной системе, Земле, о ее геологической истории, развитии жизни... Быстро, ярко, беспорядочно я припоминал галактические координаты Солнца, как бывает больно, если поцарапаешься или обожжешься, картины сборки нашего звездолета на Космосстрое, его старта, вкусовые ощущения от многих кушаний и напитков, их приготовление, виденные еще в детстве в палеонтологическом музее скелеты диплодока и птерозавр... Эти последние образы отразились-вырисовались в теле Амебы ярче других, что говорило об особом интересе. И я подробно, как только мог, вспомнил все, что знал об эволюции нашего животного мира от его зарождения в силлурийских морях до расцвета земноводных и пресмыкающихся - и далее до появления теплокровных, выделения из них приматов и человека. Так же подробно я вспомнил об обмене веществ и тепловом гомеостазе у высших животных - и временами ловил себя на изумлении перед этими азбучными фактами: вот как! Надо же!.. На самом деле, конечно, это удивлялась Амеба.
Вспоминал еще многое: облики знакомых людей, жатву пищевых водорослей в Северном море, вид прежних и новых материков Земли, эту, нынешнюю нашу земноводную и пресмыкающуюся фауну: ящериц, лягушек, змей... Социальную историю человечества, устройство и схемы информационных систем, кристаллоблоков, работу реактивных двигателей. От зрительного представления аннигиляционных вспышек в дюзах-рефлекторах ракет - я, астронавт, видевший это много раз! - ощутил ужас и боль. Конечно, это тоже были не мои чувства. Вспоминал еще и еще: способы размножения людей - со всей гаммой сопутствующих чувств, от влюбленности до отцовства; способы размножения иных животных - менее подробно; о взаимоотношениях людей и природы, людей и техники, людей в коллективах... Так Амеба выспрашивала-выкачивала меня. Многие видения моей памяти отражались сразу в ней; при этом у нас устанавливался приятный чувственный контакт, круговая психосвязь: если ВП что-то отражало неверно, я мысленно корректировал до точной выразительности. Это переживание было бы родственно творческой удаче, если бы... если бы не скверный оттенок, какой-то щенячий восторг у меня, когда оказывался верно понят этим нервным студнем, желание стараться и заслужить его похвалу - даже так, да! Не на высоте мы были в первых общениях с Амебами, что и говорить.
При всем том я заметил, что труднее всего моему ВП дается техника. Несколько раз подряд я вспоминал-втолковывал ему устройство колеса, подшипников скольжения и качения, зубчатых передач, резьбовых соединений - все азы механики. Не менее туго оно усваивало энергетику, автоматику, способы проектирования... Может быть, сложность была в том, что Амеба игнорировала формулы и теории, а направляла мои воспоминания - даже в самых абстрактных областях - по цепочке фактов и сопутствующих им ощущений. Умозаключения Высшие Простейшие предпочитали строить сами. Собственно, в этом у них и состояла радость жизни.
Так мы висели друг против друга в воде - человек и мыслящий студенистый комок. Наверху рассветало, поверхность моря надо мной стала сереть. Амеба начала погружаться вниз. Я, как привязанный, за ней. Чем светлее становилось небо, тем более ее тянуло ко дну. "Высшие Простейшие избегают света, - "вспомнил-понял" я. - Он - помеха, отвлекает от ясного мышления". Я же чувствовал себя неважно: и от возрастающего давления воды, и от умственного и психического перенапряжения. Когда я понял, что сейчас потеряю сознание, это же поняла и Амеба. Такое мое состояние сильно уронило меня во мнении ВП: от чего изнемог - от интересной беседы! Но Высшее Простейшее снизошло к моей слабости, отпустило с миром. И исчезло само: было и - не стало. Последнее, что я "вспомнил-понял", это - что с наступлением ночи сюда же должна приплыть для беседы с ним моя самка.

8. ПЕРЕРЫВ
Видение расплывчатого желтого комка на днищах-экранах и в миллионах сферодатчиков сменил интерьер лаборатории в Биоцентре. Эоли с ассистентом высвобождал из путаницы проводов Ксену, а затем Дана.
- И-и-ии!... - ошеломленно втянул в себя воздух Фе. - Да это же наш Аль!
Команда "орлов" находилась на дисковом корабле, который дрейфовал в восточной части Среднеземного моря неподалеку от Кипра. Новый Дед - Бансуварион 107 - во всех почти своих прежних занятиях был связан с морем: ихтиолог, подводник - коралловед, штурман дальнего плавания, тренер морских гонщиков... И конечно, настырные "орлы" первым делом выдавили из него среднеземноморский круиз на дисковом катере с обучением фигурам надводного пилотажа и джигитовки.
Из-за этого занятия они и опоздали к началу передачи из Биоцентра, попали сразу на Одиннадцатую. Сейчас их корабль слабо покачивался на волне в виду кипрских скал; малыши и Дед Бан сидели вокруг сферодатчика на верхней палубе.
- Смотрите, это же Аль! - подхватила Ия.
- Наш белоголовый Аль! Вот это да!...- взволновались и остальные, глядя на встающего из кресла седого человека.
Наступила минута неловкого молчания, во время которой "орлам" как-то не очень хотелось глядеть друг на друга.
- А все ты! - Ло ткнул локтем в бок сидевшего рядом Эри.
- Это все он, да!
- Из-за него... вечно лезет!
Одиннадцать пар негодующих глаз устремились на мальчика. У того насупились брови и надулись щеки.
- А что ж он, - сказал Эри протяжно, - какую-то чепуху нам рассказывал, а не про это! Этому бы мы сразу поверили.

Перерыв... Ли в этом опыте занимала свое место на галерее у блока связи с ИРЦ. Она сразу, как увидела Дана-Берна, растерялась, взволновалась, сердце запрыгало. Ей захотелось не то убежать, не то засмеяться, подойти к нему, погладить по впалой щеке. Но она взяла себя в руки.
Потом пригляделась, несколько раз встретилась глазами с ним - и не нашла в его взгляде отклика. Нет, это был не Аль! Конечно, не Аль... Даже внешность этого человека уже начала подделываться под новый склад психики, новый характер. Он весь как-то подтянулся, волевая складка залегла между темными бровями, по-иному очертились губы, иначе сжимаются - крепко и весело; как-то проще распределились складки в мимике лица, некоторые морщины совсем исчезли - около глаз, например. И сами глаза смотрят иначе: взыскательно, проникая в душу, будто требуя от человека невозможного... и вроде как имеют право требовать такое! Глаза человека, обнимавшего мыслью Бесконечное - Вечное, соединенного духом не только с жизнью Земли, как обычные люди, но и с жизнью Галактики.
У Аля взгляд был мягче, неопределенней, с вопросом. А этому будто уже известны ответы на все вопросы, куда там!
Особенно размышлять и переживать за работой не приходилось. Но сейчас, в перерыве, Ли почувствовала, что как-то больше обычного устала, что ей грустно. Был человек - и вроде не умер, а нет. Как странно!.. И поняла Ли, что до сих пор хранила Аля в сердце, тревожилась: как он там - неприспособленный, невыдержанный, самолюбивый?.. Даже, не сознаваясь себе, ждала от него весточки. Или встречи? Она ловила себя не раз на таких мыслях, на ожидании - и негодовала на себя за сердечную слабость. А теперь грустно и жаль.
Хорошо бы, если бы Аль в самом деле вернулся. Они бы по-новому, более умно поняли друг друга - и любили бы друг друга долго-долго... А этот Дан - он ведь любит Ксену, это видно. И она его.
Вот и все, конец, надо освобождаться от этого чувства - любить уже некого. И сердиться не на кого. Да и не за что: располагая такой информацией, Аль, конечно же, не должен был рисковать, впутываться в ту историю с эхху.
И наверно, надо теперь поскорей и посильнее полюбить Эоли, который одинок и ждет. Она ему нужна. И к тому же она виновата перед ним: морочила, морочила ему голову, а потом так огорчила!
Сердце Ли само искало, кого бы ей полюбить.
...Но все равно: когда она видела на контрольном экране считанные с памяти Дана видения Одиннадцатой планеты, то для нее их выдавал Аль - ее Аль!

Перерыв, перерыв!.. Эоли вышел из корпуса, углубился по тропинке в лес, старался дышать глубоко и медленно - успокаивает. За час считывания он вымотался больше астронавтов.
Перед началом опыта его лихорадило и сейчас при мысли о том, как пойдет дело дальше, снова начинало колотить.
За Дана Эоли не беспокоился. Личность, которая после стольких пертурбаций удержалась - и даже не во всем мозгу, в пересаженной части, прижилась в новом теле настолько, что вытеснила оттуда хозяина... такой личности черт не брат, все выдержит. Но Ксена с ее предысторией!.. Дан сейчас берет основную нагрузку считывания на себя, бережет ее, дает втянуться; так заранее и условились. Но дальше-то он, хочешь не хочешь, выбывает из игры, основное слово за ней! А Ксена от этой информации год находилась в депрессии, на грани безумия; по науке это значит, что знание повлияло на ее личность и находится теперь не только в контролируемой памяти, но и в подсознании. А это, в свою очередь, значит - по строгой науке опять же, что при считывании возможен истерический синдром.
Тошно и думать, чем все может кончиться.
Разумеется, Эоли предупредил об опасности опыта, о возможных осложнениях, предложил подумать. Но для них, астронавтов, вопрос так не стоял: закон дальнего космоса "Сначала информация..." владычествовал над ними категорически. Да и то сказать, не о малом знании речь - о Контакте!
...Если к Ксене вернется депрессия, "обратному зрению" конец. Способ будет скомпрометирован навсегда.
- Э-э! - Биолог правой ладонью стукнул себя по затылку, по месту, к которому раз приложился Ило. - О чем думаешь? Эх ты! Разве дело в способе? Нельзя, невозможно, чтобы она погибла, повредилась. Пережитая драма будто озаряет ее изнутри. Это все равно как если в опасности моя любимая, не Дана. Нельзя, невозможно! Прерву опыт, как только замечу. А не будет ли поздно, когда замечу? Прекратить сейчас? Нет, нельзя, малодушие...
Его снова залихорадило. А успокоиться было необходимо - и Эоли заставил себя думать о другом. Звездная минута человечества, а! Как долго ее ждали, как много значит: узнать об иной жизни, не связанной со здешними условиями и развившейся даже до более высоких, чем наши, форм. Высшие Простейшие, надо же! И верно, умеют такое, к чему мы еще не знаем, как подступиться. Теперь будем знать... Звездная минута - и он, Эолинг, двояко, двукратно причастен к ней: во-первых, участием в спасении Берна и пересадке ему части мозга Дана, во-вторых, его "обратное зрение" делает доступной всем сейчас память участников Контакта. А? Только сами астронавты причастны к событию больше, чем он.
"Ну, вот опять: я! Я!.. То, что я участвую в событии, важнее события. Вот наградил милый па комплексом!"
Эти мысли тоже были не к месту, ослабляли. Успокоиться и прийти в норму Эоли сейчас мог лишь в деле. Он повернул к лабораторному корпусу.
Но все равно, когда шагал, на миг - не подконтрольный сознанию миг - в нем над всеми волнениями возобладало любопытство исследователя: а что же все-таки получится?..



Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 [ 8 ] 9 10
ВХОД
Логин:
Пароль:
регистрация
забыли пароль?

 

ВЫБОР ЧИТАТЕЛЯ

главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

СЛУЧАЙНАЯ КНИГА
Copyright © 2004 - 2024г.
Библиотека "ВсеКниги". При использовании материалов - ссылка обязательна.