read_book
Более 7000 книг и свыше 500 авторов. Русская и зарубежная фантастика, фэнтези, детективы, триллеры, драма, историческая и  приключенческая литература, философия и психология, сказки, любовные романы!!!
главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

Литература
РАЗДЕЛЫ БИБЛИОТЕКИ
Детектив
Детская литература
Драма
Женский роман
Зарубежная фантастика
История
Классика
Приключения
Проза
Русская фантастика
Триллеры
Философия

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ

ПАРТНЕРЫ



ПОИСК
Поиск по фамилии автора:


Ðåéòèíã@Mail.ru liveinternet.ru: ïîêàçàíî ÷èñëî ïðîñìîòðîâ è ïîñåòèòåëåé çà 24 ÷àñà ßíäåêñ öèòèðîâàíèÿ
По всем вопросам писать на allbooks2004(собака)gmail.com



На самом деле после встречи с Юрой она почувствовала совсем другой интерес к жизни и другой ее вкус, и теперь сознательно искала, как успешнее добиться желаемого: положения в обществе и всех отсюда вытекающих благ для сытой жизни... ее вела не покорность судьбе девочки--простушки, ее вел расчет и обостряющаяся интуиция...
Когда же она сама поняла, что ради чего-то большого и необходимого ей готова заплатить самой дорогой ценой ( ну, разумеется не бросаться на амбразуру), она очень удивилась, что так спокойно и без всякого стыда сжилась с этой неожиданно открытой мыслью... ее образование было окончено. Базовое. А шлифовка, как известно, идет всю жизнь...
По мере своего взросления и более тесного общения со старшими коллегами "товарищами" она понимала, на чем держится эта власть - на том уровне, на каком ей было доступно, - "номенклатура" великое слово, которое, очевидно, вмещало больше, чем все остальные, в русском языке. Это было посильнее, чем бояре или дворянство, помощнее, чем капиталисты, а главное точнее и, как ей казалось, прочнее -- вечнее... бояре давно прекратили свое существование, дворян отменил пролетариат, и он же создал номенклатуру -- вечного руководящего, самовозрождающегося и самодостаточного лидера, в то время, как капитализм "загнивал", переходил в последнююю свою стадию, а там уж рукой подать и до светлого будущего...
Но она, как и все ее коллеги, получала возможность "отовариться" импортной дубленкой, пить растворимый, империалистами приготовленный кофе, а не бурду по 6 р., слушать музыку на импортном магнитофоне и доставать японский, невиданной гарантии на 20 лет, телевизор...
Первая же поездка за границу в ГДР открыла ей еще очень многое, о чем даже не говорили, никто и никогда, но что ей очень понравилось... и пиво, и подарки, и обмененные не по курсу рубли на марки...
На работу она вышла с хорошим дипломом и на хорошее место, а через полгода перешла в отдел культуры райисполкома, оттуда в райком....
Толечка ее тоже оказался будущим моряком... это ее рассмешило в первый день знакомства... она правда не объяснила своему новому знакомому, что ее так развеселило... это знакомство было первым ее отступлением от программы, которая сложилась сама собой -- она влюбилась! Да так влюбилась, как описывалось в романах! Он был красив, старше ее на год и жил тоже на Черном море, как и прежний ее моряк. Она летала к нему на субботу и воскресенье -- это было так романтично, так ново, так не по-нашему... а когда возник вопрос о женитьбе, она использовала свои связи и знакомства и перевела его в свой город -- не поехала к нему.... больше того, смогла устроить в управление, и он уже смог теперь работать на загранрейсах, как представитель управления... но здесь при оформлении вышла заминка... его анкета... отец был репрессирован... правда, потом реабилитирован, но... попадают же сволочные управленцы... мол, мало ли что, береженного бог бережет, и все такое... она снова приложила усилия и включила все более расширяющиеся связи... вот, когда засияла звезда номенклатуры... -- все сработало безотказно... Толечка поехал старпомом, т. е. тоже номенклатурной единицей по Северному морскому пути... плыть все равно где, а там большие надбавки...
Жизнь казалось устоялась... пока в поле ее "надсмотра" не попали театры. Что-то зашевелилось в ней, пробудилось... юношеская неудовлетворенность снова сталкивала к романтике... она стала завидовать богемным актрисам, выкраивающим копейки на воротник, но готовым пропадать день и ночь в своем любимом театре...
она, побывав на банкетах после премьер, стала приглядываться к звездам...
приглядываться только -- не примериваться... она завидовала их беспечной речи, свободе общения, простоте выражения желаний... она презирала середнячков, подобострастных и подстраивающихся, ненавидела независимых толкователей собственных идей, которые не понимали, что есть слово "нельзя" -- и все! Нельзя! Не пойдет. Не состоится. Не увидит света. Не будет выпущено. Не... и она завидовала им, потому что они так верили в то, что говорили сами и придумывали сами. Она же произносила то, что нужно и так, как нужно...
В это самое время появился Павел Васильевич. Этот ее поразил тем, что на сцене у него все было вкусно и ловко -- не придерешься... она у него приняла уже три спектакля и всегда могла ими козырнуть: "А у меня!... " И билетики у нее просили достать на эти спектакли.... после третьей премьеры все и началось... Пал Силыч был в ударе! Спектакль получился, банкет удался, машину она отпустила -- зачем шоферу знать, когда она уйдет из театра. Ушла она поздно. Под утро. Сначала Павел Васильевич провожал ее домой по ночному городу -- она жила недалеко в центре, потом они вернулись в театр -- он обещал ей сказочное зрелище: пустой зал с горящим на сцене дежурным светом, голоса из портьер, шорохи закулисных дебрей, отсветы по потолку в старом кабинете от проезжающих по проспекту машин, когда сидишь на старом кожаном видавшем немало диване и смотришь вверх мимо старинной хрустальной люстры...
Она даже сама не поняла, как это случилось... Толи давно не было, больше полугода, наверное, она соскучилась по мужской ласке, или просто забыла, что замужем -- пили долго и крепко...
И вдруг она затосковала. Именно после этого. Она всегда мечтала быть на виду, наверху... она тащила мужа, но его верх был -- верхом волны в шторм, а выпивать он любил в кругу друзей и не на виду... Павел Васильевич другое дело -- он честолюбив и способен на многое, еще молод и уже заявил о себе -- она может, толкая его, взлететь высоко. Она мечтала о театре? Она будет не только в нем -- над ним! И, если она не формулировала этого так цинично откровенно, то несомненно именно так думала или, вернее, подразумевала, сойдясь с ним... он ради карьеры будет слушаться, а она знает, как рулить. Она уже знала очень многие рычаги и кнопки. Она уже стала номенклатурой, потому что умела ими управлять, а эти рычаги и кнопки приведут в движение любой механизм -- главное, уметь управлять ими -- посредниками! Наука управления. Управленческий аппарат. Руководящая роль...
Надежда Петровна готова была пожертвовать всем ради своих амбиций. Она чувствовала, как всякий хищник, ту единственную секунду необходимую для прыжка, когда охота наверняка будет удачной!
Никто теперь не мог ей помешать в этом -- она любого могла убрать с пути. Автора, друга Павла Васильевича, она сумела нейтрализовать. Он досаждал ей, и она пока не могла точно сформулировать, чем. Пока надо было его отодвинуть, использовать и отодвинуть -- она это сделала. Но неожиданным препятствием оказался сам П. В. Вот этого она не ожидала и очень огорчилась. Но не в ее правилах было отступать
-- надо было понять, кто виноват, а там: "если враг не сдается -- его уничтожают! " Это же тоже не ее выдумка -- это писатель вывел такую формулу... здорово! Она ею непременно должна воспользоваться!..
Автор не знал ее настолько - он решал проще. Это что же: он должен идти к ней в дом и присутствовать при сцене.... то ли "Иван Грозный убивает своего сына", то ли "Не ждали"?.. сюжеты переполняли его... только одного он не мог представить: как войти в ее дом! Зачем? Что общего у него с ней?! И вообще -- с какой стати Пал Силыч его впутывает в свои дела... он никогда не знал границы, этот друг-режиссер... не знал меры, совместимости, и понятие "неудобно" -- это не для него. Где сцена? Где жизнь? Все вместе. Впремешку. Удобно все, что хорошо ему! Нет. В дом к ней он не пойдет. В нейтральном месте встречаться и говорить на громких тонах -- а так будет, он знал, - это уж и вовсе глупо. Чтобы потом слухи ползли по городу? Все все видят и слышат... а Павел Васильевич просто с ума сходил...
- Слушай, Паша, а ведь она права! Не в том, кто лучше, кто хуже
-- это извини... но с какой стати ей на вторых ролях-то... никакая баба не захочет... а тут еще, ты уж извини, "партия, наш рулевой", - нет. Я вас мирить или приспосабливать друг к другу не буду -- как хочешь... у них своя мораль... своя идеология...
- Какая мораль? Какая идеология?
- Я не мастер критиковать правящую.... Мммм... это все... - он покрутил рукой в воздухе, чтобы не произносить слова...
- Ну, и что же мне делать...
- Совета спрашиваешь, или интересуешься моим мнением?
- Мнением...
- Ты так легко женщин меняешь. Тебе в самый раз это сделать именно сейчас...
- Шутишь...
- Нет. И постарайся найти б/п...
- Ты никогда не был пошляком, Ав...
- Сейчас тем более... посиди в зале... ты же это всегда делаешь на своих постановках... посиди в зале.... один.... и посмотри на все, что происходит из зала, а не со сцены... как ты это умеешь... может быть, я не прав... тебе что-то другое стало дороже... и еще оглянись назад... там тоже женщина, которую ты сам выбирал...
- Как я устал. -- Павел Васильевич не стеснялся быть самим собой, может быть, лишь перед одним человеком на свете, и именно поэтому так ждал от этого разговора какого-то магического результата...
- За все платить надо.
- Верно. Давай напьемся? Девок подцепим... надо как-то прервать эту полосу... схожу с ума...
- Нет.
- Свинья ты. Тебе есть куда идти...
- Перестань... ты за юбкой никогда человека рассмотреть не мог...
есть ведь люди -- коллекционеры по натуре. Я не из них. Извини. Домой он спешил так, словно у него кончалась увольнительная. Татьяна, взглянув на него, сразу спросила:
- Новую пьесу разрабатывали с другом?
- Таня! Он бросился перед ней на колени, обхватил ее руками и ничего не говорил -- только крутил головой, будто втискиваясь в нее, чтобы совсем спрятаться от мира...
- Ревнуешь... к прошлому? К тому, что было? - Спросила она и наклонилась над ним. Он поднял лицо и долго смотрел в ее глаза.
- Нет! Я об этом никогда не думал. Это... это откуда-то из другого мира... если бы ты была безгрешной, это бы была не ты... да и кто сказал, что такое грех... я не судья... ты... ты самая... ты самая во всем... Таня!
- А я бы хотела... - пауза была долгой, безысходной...
- Чего? -- Он не выдержал. Отодвинулся от нее, чтобы лучше рассмотреть, и стал подниматься...
- Отделиться от прошлого... уехать, может быть, далеко... но от него разве уедешь... и ты захочешь ли за мной тащиться... тебе нужны медные трубы... ты... ты другой...
- Мне? Медные трубы?
- Не спорь. Блестящие. Ослепительные. Только, может быть, ты заметишь на них и мое отражение...
- Ты слишком умная для меня. Я ведь живу чувствами. Даже сюжет ведет не расчет, а чувство... а ты знаешь секрет понимания, как твои образы воспримет чужой глаз и мозг... ты умеешь рассчитать это... перспективу... я преклоняюсь перед тобой... обожаю тебя... и боюсь...
- Меня???
- Нет. Всех, кто вокруг тебя. Хищников... раньше не боялся... а как стал не один... боюсь... они могут разлучить нас... это все глубже внедряется в меня...
- Дурачок... помнишь: "Они любили друг друга так долго и нежно, а в мире ином друг друга они не узнали"... или что-то вроде этого... не бойся... это же очень просто: отнять можно только то, что снаружи... другое - никому не удавалось... я не могу тебе запретить ничего... и советовать не хочу... не потому... что... но, знаешь, что... не ходи больше к Пал Силычу... нет, нет, не потому, что ты, может, подумал... и то, что я тебе скажу тоже не потому, что я тебя очень люблю. Очень. Навсегда. Я это знаю... просто... это правда: не теряй на него время. Он мужик хороший... но это не для тебя... ты больше весишь, понимаешь, не теряй время... не знаю, зачем и куда торопиться, но... тебе, вообще, никто не нужен... может, только твой Сукин... но ему тоже никто не нужен... штучным -- никто не нужен... и не бойся... страх ржавит сердце...
в словах потом вылезет... а за меня не бойся... я умею верить... и прощать умею... - она положила свою ладошку ему на щеку... большой палец спрятался за мочку его уха, от взгляда зеленых влажных глаз становилось необъяснимо легко... и он вдруг почувствовал, что они плывут, плывут над всем этим миром, и он далеко внизу все мельче, мельче... сливаются все предметы и становятся плоскими, и шум уже не долетает, а это разноцветное лоскутное одеяло, образовавшееся у них на глазах, уже притягивает совсем по-другому, как мягкий теплый ковер, на который хочется опуститься... вместе... утонуть совсем друг в друге... и он почувствал, что теряет равновесие, уткнулся лицом в ее рыжую гриву, вдохнул ее запах... глубоко... еще...
еще... и мысли перестали существовать... остались одни ощущения счастья и необыкновенной легкости полета... Снова разведка
- Я поеду на разведку, - сказал Слава.
- Нет.
- Наташа, что значит "нет"?
- Я столько тебя ждала, столько раз сама ходила в разведку за тобой, что один не поедешь -- мне все равно, куда, что... -- но с тобой. Поедем вместе. Время -- не бесконечное пространство, как думают очень многие. Оно и не бесстрастное нечто -- иначе трудно объяснить, почему стремительность его существования вдруг сменяется стойким нежеланием двигаться и меняться... вообще, стоит только поверить или убедить себя, убедиться, что время одушевлено, что оно не составная окружающего мира, а твоя производная, как, например, черта характера, и твоя жизнь изменится... единственное условие в этой раскладке: его нельзя отменить совсем, как невозможно не дышать, не думать... когда время становится частью тебя, оно перестает быть чужим... в этом секрет всех счастливых людей. Это лежит в основе любой веры. Уверенности.







Достоинства. ............................................................................................................. ..............................................................................................................
Наташа больше не спрашивала, куда и зачем они идут в разведку. Едут. Теперь Слава уверенно шел по знакомому поселку. Опять мимо сгоревшей синагоги (за прошедшее время тут ничего не изменилось), где он чуть задержался взглядом на заброшенном участке... по улице, поворот, поворот, еще раз налево и... здесь он остановился, взялся рукой за штакетину, почему-то подумал, что она должна хорошо звучать, как пластинка ксилофона -- любил он в детстве пробежаться мимо забора с палочкой в руках и слушать разговор штакетин...
Наташа стояла за спиной, и лицо ее не выражало ни тревоги, ни беспокойства, ни удивления -- зачем они сюда притащились, и чем этот поселок лучше, чем их...
Слава снова поднял чемодан и толкнул им приоткрытую калитку. На скрип в окне показалась мужская голова, видно было, как взлетели вверх руки, и почти сразу же открылась входная дверь на крылечко. В это время Слава стоял на предпоследней ступеньке -- они оказались с Соломоном одного роста. Старик уткнулся в Славино плечо, обхватил его руками и похлопывал по спине... потом оторвался, перевел взгляд на стоявшую внизу на земле Наташу и долго качал головой:
- Теперь я понимаю, что ты так долго не женился, бохер, - найти такую... - он не знал, как сказать, - ... ээээ
- Жену! -- Подсказал Слава
- Жену! Жену, я понимаю... красавицу!.. Нет. Тут дело не в том... вы больше, чем красавица... Знаешь, - обратился он к Славе, - я тебе скажу: с ней таки можно идти в разведку, аф а лунге ерн... простите, на долгие годы... ну, я старый и ненормальный -- разве можно стоять и терять время?!. Заходите! Заходите и все! Я даже и не гадал, что когда-нибудь хоть одна родная душа переступит порог этого дома... потому что этих душ нет на свете. -- Обратился он к Наташе. -- И вот этот мальчик опять устроил мне такой праздник... А... чем же я буду вас угощать? -- вдруг огорчился Соломон и посмотрел на часы -- открыт ли еще магазин...
- А ничего не надо, - возразила Наташа, у нас все с собой -- мы будем вас угощать, ладно?
После долгого молчания Соломон говорил, говорил, он должен был стольким поделиться со Славой! Наташа давно спала в соседней комнатке, а они никак не могли оторваться от беседы. Слава умел слушать... Соломон любил говорить, да и жизнь его складывалась так, что он теперь пользовался любой возможностью общения. Он возвращался в мир. Или он создавал мир заново. Он нарезал крупными ломтям свое время и прожитое, и завтрашнее. В нем исчезла скупость в проявлениях чувств -- она сменилась своей противоположностью: щедростью. Он сам не знал, сколько и чего в нем хранится, сколько накопилось того, что может кому-то еще пригодиться, и он так искренне удивлялся этому, что располагал к себе любого. Наташа спала. Слава впитывал тысячи подробностей жизни старика, а через них строил картину происходящего.
Бежали часы. Ветер торопился и пыхтел и сопел от усталости, свистел проколотым, разорванным нутром. Звезды лениво моргали, и холст неба не спешил показать, каков его цвет на самом деле, и на какой серой, невзрачной подложке, на самом деле, расположилась вся красота мира, воспеваемая романтиками десятков веков...
Правда. Что же такое правда? Сукин слушал в полуха и запоминал слова Соломона навсегда. Даже правильнее было бы сказать, что не запоминал, а закладывал в память и в нужную минуту мог, прошерстив все, что говорил старик, вытащить из нужной ячейки как раз то, что подходило к случаю. У его памяти не было сбоев, поэтому он и выжил. Он всегда невольно прокручивал все возможные варианты ситуации, потому что все в мире повторялось уже миллиарды раз, а вот воспользоваться этим умели только единицы, и Слава был один из немногих...
Ударило стекло, будто гонг перед рассветом в зоне... много он наслушался этих звуков у себя в поселке... ветер - везде ветер.... только разные звуки и тайны он разносит окрест в разных местах... а когда доведется ему залететь не в свой край, начинает бесится от боли увиденного и услышанного... тогда случаются ураганы и смерчи... тогда штормит и сушит...
"Как все быстро меняется. Как улетает век... за половину перевалил... и жизнь перевалила... за половину... за три четверти... за черту, где каждый шаг на минном поле... спит женщина, за которую я теперь в ответе... этот старик привязан ко мне, и, значит, и за него я в ответе... а может быть, и еще за кого-то, кого непременно встречу и не оттолкну и не пройду мимо... так мы и тянем, тянем помимо воли чужой и власти чужой саму Жизнь... один за одного... не за всех, а за одного... за всех это ни за кого... я за старика, за Наташу... а он за меня и тот парень, что приходил к нему... тот тоже за него... что за парень... доброхот?... или очки набирает... зачем?... - Да слушаю я, Соломон, слушаю... это вам спать пора, а мне что поделается -- я ж привычный... ночь для таких, как я, время подходящее, привычное и желанное... настоящая... не в переносном смысле... когда темно... и звезды ведут не потому, что возбуждают необычные желания и сулят слишком много, а потому что знают все дороги на свете, ибо видят их неизменно миллиарды лет... а делятся с нами от нечего делать... ну, что висеть на небе без толку! Пошли спать! Спать, Соломон! Вам постелено... вон на диване... а я... я умею спать и сидя... и на одной ноге... и стоя, как лошадь... спать. Завтра поедем в город... на разведку... спать. " III. Один день
В коридоре было пусто. Соломон сидел на откидывающемся стуле в середине из четырех сбитых вместе, какими заполняли залы кинотеатров. Эти, видно, были списаны и отданы сюда, в коридор... Соломон раскачивался, не замечая этого, вперед -- назад, и стул поскрипывал... он не ждал ничего хорошего от назначенного разговора, но не мог избежать его, а, значит, надо было пройти и это. Сегодня был неприемный день. Почему ему назначили посещение в неприемный день, он тоже не понимал. Это его немного раздражало, но не пугало и не заставляло нервничать. Он вообще удивлялся сам себе: с тех пор, как он познакомился с этими молодыми людьми, как он их на­зывал "из синагоги", все в мире сделалось другим для него. Конечно, мир не изменился - он не такой уж дурак или необразованный... что значит необразованный? -- Задавал он сам себе вопрос. Что, для того чтобы понять, как тебя мучают, надо образование? Или для того, чтобы кричать от боли, надо учиться в консерватории... Фидлер живет у них в поселке -- он выступал по радио -- играл на скрипке, так он таки учился в консерватории, говорят, у самого Ойстраха, дай Б-г ему здоровья... а Изя Кац сидел в лагере и отморозил пальцы -- он тоже был скрипач. Его спасли в лагере, спасли, - так тоже, оказывается, бывало, но он потом не смог уже больше играть, так хотел повеситься... зачем ему играть? На собственных похоронах... жена его тоже была в лагере -- умерла. Одна дочка с ней была в лагере -- умерла. А другая дочка оказалась в детдоме и, сколько он ее ни искал, найти не смог. Так зачем ему играть, и что играть можно, когда у тебя такое в душе... при чем тут пальцы. Ну, отморожены...
Начальник предложил ему сесть и очень вежливо стал расспрашивать. Так вежливо...
и смотрел в глаза, что Соломон не выдержал и спросил. Что, он не имеет права спросить? Он спросил: "Вы здесь работаете"? И начальник так вежливо и все время смотрел ему в глаза, ответил, наверное, честно: "Нет"!
- Как? -- Удивился Соломон
- Я работаю в этом же ведомстве, но выше. Мы сейчас делаем проверку...
- Проверку? -- Спросил Соломон.
- Да. Проверяем заявления, кому отказали, и кто настаивает на отъезде.
- А! -- Согласился Соломон. -- Это правильно...
- Вот, Вы, Соломон...
- Михайлович... -- подсказал Соломон...
- Вот, вы, Соломон Михайлович.... понимаете... вот вы хотите уехать в недружественную страну, понимаете...
- Нет. -- Отказался Соломон.
- Вы не понимаете?
- Я понимаю.
- Ну, вот и хорошо! Тогда в чем же вопрос? Мы же не можем на­шего гражданина отпустить в недружественную страну, у нас даже нет с ней дипломатических отношений...
- Это вам она не дружественная, - грустно сказал Соломон.
- Как? -- Опешил начальник...
- А мне она дает сразу пенсию и жилье...
- Разве у вас тут нет пенсии и дома? -- У вас же свой дом, - подтвердил начальник, заглядывая в папку с надписью "Дело"
- Есть у меня пенсия. И дом у меня есть.
- Ну! -- начал радоваться начальник!
- У меня жизни нет...
- Как? -- Откинулся в кресле начальник.
- Вы знаете, молодой человек... вы производите неплохое впечатление... я вам скажу откровенно...
- Я слушаю внимательно... -- подался вперед начальник.
- Я живу напротив синагоги... то есть жил... а потом, когда был погром, синагогу сожгли... и теперь каждое утро, когда я подхожу к окну и вижу этот пустырь и сгнивший забор, мне кажется, что сейчас эти хазейрем опять постучат в дверь и дадут мне топором по голове...
- Ну.... ну....
- Я понимаю. У вас тут не говорят таких вещей... но мне нечего бо­яться...
- Тут?! О, тут всякое говорят... -- махнул рукой начальник.
- Дело не в этом... эта страна, в которую я хочу уехать, и которую вы называете недружественной, вместо того, чтобы назвать просто Израиль, она мне -- очень даже дружественная... потому что там нет погрома, не горят синагоги, и нет Сибири...
- Это же крошечная страна!
- Вот и хорошо! Там нет Сибири, и я поэтому не...
- Вы не правы! Давайте мы вас переселим в другое место...
- Спасибо. -- Сказал Соломон тоже другим голосом. -- Спасибо. В другом месте я увижу разбитую церковь... вы думаете это лучше?.. между прочим, Иисус был тоже еврей, и за это мне сделали погром... а на могилу к моей жене и Ракелечке я все равно не могу придти, потому что не знаю, где они лежат... но оттуда к ним дорога короче, понимаете....
Начальник сидел молча. Он чувствовал, что этот старик не смеется над ним, а, действительно, говорит откровенно и честно. И ему вдруг сделалось страшно, потому что все, на что он потратил тридцать пять лет своей жизни, вдруг полетело в какую-то глубину, из которой нет возврата, и ему показалось что старик стоит на обрыве и смотрит сверху, как он будет разбиваться или тонуть там, в глубине. Ему стало страшно и знобко. Зачем он должен заставлять этого старика, потерявшего в жизни все, делать еще что-то, что хочет другой. Зачем государству этот старик? Не пускать, чтобы не было дурного примера, не пускать? Но он государству стоит денег, а уговаривать его -- тоже стоит денег... и все потом будут трепать везде по кухням, что этого несчастного Соломона Шнейдера не пустили... пусть бы катился к чертовой матери... к едрене фене... зачем все это? Он не знал, что делать. Надо было подписывать бумаги или...
- Знаете что? Вы подумайте еще. -- Предложил он старику.
- Я уже подумал. -- Ответил Соломон грустно.
- А теперь подумайте по моей просьбе. Если вы не передумаете ровно через неделю в среду... приходите, я вам обещаю: я сам подпишу эти бумаги...
- А как ваша фамилия? -- Поинтересовался Соломон.
- Булдаков. -- Ответил чиновник. -- Я вас очень прошу, Соломон...
- Михайлович... -- подсказал Соломон.
В то время, когда Соломон сидел в ожидании, Сукин брел по улицам и думал. Утром они расстались со стариком. Соломон поехал в синагогу -- так он сказал, Сукин поехал к товарищу -- так он сказал. Оба врали. Оба знали, что они говорят неправду друг другу и выслушивают неправду. Обоих это устраивало. Они жили в такое время. Слово "правда" слишком часто употреблялось, чтобы соответствовать своему смыслу... у него стерлись углы, оно стало обкатанным голышом в мутной воде...
Сукин стоял на другой стороне улицы, напротив редакции толстого журнала. Ничего не происходило. Почтальон с сумкой притащил корреспонден цию. Слава знал, что его письма там нет, но представил себе, будто именно в этот час оно плывет по лестнице вверх на стол какой-нибудь толстой тетки, секретарши, которая равнодушно разорвет конверт, вытащит его стихи, подпалит погасшую сигарету, поднятую из пепельницы и воняющую помойкой, и тяжко вздохнет, а потом бросит стихи в стопку с какой-нибудь приколотой к углу бумажкой: кому отдать читать или кому поручить написать отказ... она, конечно, не станет читать... а вдруг. У него мелькнул какой-то мираж -- она открывает конверт, вынимает пачку стихов, начинает читать.... что она читает?.... Может это... "Боже ты правый! / Травы
-- отравы, / Реки -- калеки, / Сады -- без воды, / Где ж это видано: / Скотина без выгона, / Россия без еды!.. слезы бегут по ее щекам, она садится в свое кресло, закуривает одну сигарету от другой и читает, читает... и тут приходит Главный редактор. "Что с Вами, Аспазия Ивановна? Что-то случилось? " -- "Такие стихи, Александр Тихомирович! Такие стихи!... " он заглядывает в листы -- "Опять Сукин! " "Опять". "Ну... То же самое -- он что не понимает, что это нельзя печатать...
пусть спасибо скажет, что его не ищут и не посадили... не дурак ведь... " - "Не дурак, Александр Тихомирович, не дурак... " -- "Ну, так пусть Вакс и напишет ему, что он не дурак... мне и дураков хватает... не жизнь -- борьба... " Слава вздрогнул, что-то вывело его из полузабытья. На него смотрел человек. Издалека. Внимательно и откровенно. Сукин не подал вида и не переменил позы. Человек смотрел. Сукин краем глаза наблюдал. Человек сделал шаг в его сторону. Сукин повернулся к нему лицом и пошел навстречу. В лоб. Был в его арсенале такой прием. Человек прошел мимо, скашивая глаза, потом он оглянулся -- Сукин чувствовал это, но сам не обернулся, завернул за угол и перешел на другую сторону... после второго поворота за следующий угол он резко развернулся на сто восемьдесят градусов и пошел в обратном направлении. Человека не было. Значит, не слежка. Передал его другому сек­соту? Вокруг никого не было -- улица пуста... значит, не слежка... может, обознался, он еще привычным глазом окинул окна вторых этажей... третьих... может, хотел просто на троих предложить... он дошел до брусчатой улицы, вскочил на подножку подъехавшего трамвая, отдал гривенник кондукторше, посмотревшей на него весьма выразительно, и соскочил на ходу после второй остановки... кондукторша улыбнулась в окно и сложила губы для поцелуя... теперь он шел, внимательно глядя по сторонам... они тогда в немецкой форме по городу, по диагонали весь прошмыгнули... эх, Мишка, Мишка... вон на углу чугунные фонари, козырек... глухая дверь в два человеческих роста и рядом еще одна такая же, а сбоку на стене репертуарная доска на две недели...
Название пьесы значилось в самом низу подряд два раза 15 -- вечер. 16 -- утро...
чтобы декорации со сцены не снимать, сообразил Слава...
И все, что с ним в данный момент происходит, показалось ему таким странным, даже диким... - И я ли это? -- думал он, - а если я, то почему? Сукин там, в пьеске, а я здесь, Сукин -- там, в журнале, а я здесь, Сукин, вообще, существует только на бумаге, а я здесь, на земле -- у меня жена, скоро будет ребенок, у меня странный Соломон, играющий в прятки, у меня какие-то амбиции, а я прячусь за имя другого, и нет надежды, что этот другой удачливее и нужнее, чем я... -- профессии, практически нет, поскольку нет никакого диплома, бумажки, да и времени на земле немного осталось. Зачем я притащился сюда -- чужой мир, чужие люди, чужая жизнь... -- я это защищал? Почему же они не хотят знать, как это было? А кто пытается говорить правду, того кроют и... ну, теперь хоть не сажают... что за абсурд... я прочел горы книг и уже не могу сказать, что совсем дурак, но почему им важнее вранье, чем... Чем что? Чем что? Тем, кто сыт, не нужна истина... у нас разные правды, они сами это придумали: У них просто "Правда", а у меня "Фронтовая правда"...
Ему вдруг очень захотелось попасть на спектакль и посмотреть: неужели его стихи там произносят вслух... вот бы Мишка Фишман мог со мной придти... я бы ему и не стал говорить, что стихи мои... это он сочинял всегда на все дни рождения и праздники, а я то - никогда... интересно, что бы он сказал про них... он бы поверил... мы с ним все вместе выхлебали... или Маша.... Стоп!.. Слава почувствовал вдруг буквально, как у него сжалось сердце- это еще что? Он хватанул воздуха и стал считать, затаив дыхание, -- если до ста, все нормально будет... раз-два-три... когда перевалило за девяносто, он понял, что может терпеть, не дыша, сколько угодно... все нормально, Сукин! Вперед!...
Оказалось, что вокруг него шумная улица, люди спешат, день смеркаться... начинает... мороженое... это с детства помогало от всех огорчений...
пломбир за двадцать копеек оказался каменным. Сукин положил его в карман куртки и пешком легко, чуть покачиваясь в сторону раненой ноги, направился с горки...
теперь домой... т. е. к Соломону... вот бы Наташке привезти мороженого... не довезу... не довезу... правильно, что я за Сукина спрятался... наверное, я не настоящий... настоящие живут какими-то глобальными мыслями, дела делают большие, а я что... в разведке я был настоящий... это правда... и комбат говорил: "Ты, б..., Смирнов, не рискуй зря, понял? Где я себе другого такого возьму, понял, б... "? -- Он улыбнулся своему комбату... -- ну не мог он без своих привычных словечек... без ноги остался, а жив... где-то сейчас обретается... небось, МТС командует... Майор Сушков, он всегда командует... мысли его опять побежали, побежали... и вдруг наткнулись на очень простое: а все фронтовики-то, со стихами которые, как я... с фронта поприходили и в Литинститут, наверное, в редакции... в каждом предисловии книжек об этом... тоже, значит, не великими делами ворочают... а Пушкин... служить отказался при дворе... жил -- это ведь большое дело -- жить! Любил женщин, друзей полно было, долгов по горло, в карты играл... ах, ты Боже ж мой, Александр Сергеевич... я ж не сравниваю... я ж никак не пойму, чего тут делаю на свете, половину срока отбыл, а что делаю? Да и черт с ними, со стихами... только с душой-то, что делать... Сукин... -- он остановился... - кажется, мороженое по ноге течет!?
Не было никакой торжественности или напряжения в их существо вании. Они сидели за столом, накрытым привычными руками Наташи и ужинали.... обычная семья в тяготах и радостях своего времени... если даже в концлагерях люди сочиняли стихи и музыку, писали картины, издавали журналы, даже сами изготовляли музыкальные инструменты, что говорить о любом обывателе... человек не может без светлых лучей, которые душа отдает, чтобы не сжечь самой себя ими, а человек и тянется к каждому светлому лучику... потому что он человек...
Соломон стал разговорчив, и даже морщины его, не то чтобы расправились, но, возможно, изменили несколько свой рисунок... и как по уголкам рта опытному глазу легко определить суть нрава человека, так и по движению складок на коричнево бронзовом лице и шее Соломона можно было понять, что он, нисколько не отказываясь и не отрываясь от прошлого, уже не весь в нем, а стремится к чему-то, что, само по себе, даст ему возможность еще бережнее и надежнее хранить это прошлое в своей душе. Зачем? Он не знал. Просто, если из него вынуть это прошлое, не останется даже морщин от всей его жизни. Можно ли жить, если нет этого прошлого. Этого горя. Этой надежды, хоть там, в глубине дотронуться до своей любимой и покачать на колене, то поднимая ступню, опирающуся на пальцы, то опуская и напевая при этом "Гликлих зол мир зайн... "[13] Стоит ли об этом говорить -- оно не забывалось, прошлое, оно имело свои права и добровольно потеснилось в последние месяцы, освободив чуточку пространства для новых впечатлений и забот... и еще чудо: чем дальше он шел по годам своей жизни, опускаясь и поднимаясь, как по ступеням, прошлое становилось все отчетливее и плотнее... вспомина­лись такие мелочи, что Соломон вздрагивал от их буквально плотского прикос­новения...
Соломон молчал про синагогу. Слава не рассказывал, что делал у товарища. Наташа, опъяненная всем происходящим в ее жизни в последнее время, была в том состоянии, когда про человека говорят: поглупел от счастья... это было замечательное состояние, и она его переживала впервые в жизни... так выпало ее поколению...
долго и трудно идти к счастью, но, тем более, она умела осознавать его и ценить... очень просто понять это... стоит лишь взглянуть на ее сияющее лицо...
сияющее, даже когда она не улыбается, а просто занята обыденными делами... да, хоть бы за столом сидит и ужинает вместе с этими двумя мужчинами, ставшими дорогими ей...
Птица что-то напоминала за окном то ли своим сородичам, то ли всему свету...
"Ай, Самара городок, " - потихоньку гнусавил голосом Ирмы Яунзем темный ящичек на стене, сменивший неуклюжую черную "тарелку", ложечки звенькали о стенки чашек...
Соломон молчал и удивлялся всему: сидящим рядом людям, чашкам, появившимся в доме, этому черному ящичку, приделанному Славой к стене, ужину, наконец, приготовленному женской рукой... а больше всего тому, что он это видит, чувствует и может осознавать и удивляться! Он был уверен, что жизнь кончена и надо дожидаться последнего часа, потому, что нет другого выхода -- никак не ускорить его, чтобы повидаться, наконец, с любимыми...
А Слава проигрывал с быстротою мелькающих за вагонным окном картин варианты возможного поиска Петра Михайловича... ведь он тут рядом жил, ходил.... никаких следов... хорошо корчевали... не хуже фашистов... может, и почище... те канцелярию вели подробную в силу характера... хотя, может, и тут все это присутствует... только доступа нет... не время еще... вот рванут мост... рухнут опоры... он живо видел эти толовые шашки, и рушащийся мост... образ превращался в живую картину... всегда так, черт возьми, отвлекаюсь на детали... не могу без железа, не могу... все эти мысли, химеры... Наташка вот... Он вдруг вспомнил человека, который за ним следил... вспомнил ясно -- будто увидел на экране...
В этот самый момент в дверь постучали. Слава резко сунул руку в карман и уставился на дверь. Спина напряглась, ноги уперлись в перекладину под столом...
Соломон быстро, насколько мог, двинулся к двери, Слава вскочил и перешел к кровати, стоящей у окна. Он бегло взглянул сквозь стекло -- в сумраке предвечерья не было ничего необычного и тревожного... в секунду, ко­гда Соломон толкнул дверь, чтобы открыть ее, Слава взвел предохранитель, и звука щелчка не было....
- Вы? - Воскликнул Соломон и обернулся, ища поддержки своему удивлению...
-- Ну, входите же, входите... -- Наташа тоже поднялась из-за стола и шагнула навстречу входящему гостю...
- Это Вы? -- Слава с первого мига понял, что это не тот, что был утром на улице, и отпустил предохранитель. Теперь вместо уличного незнакомца он видел перед собой человека, который встречался с ним там, когда театр приезжал на гастроли. Конечно, он сразу узнал его... но что за чертовщина?! В доме Соломона этот Автор... какая тут связь?... чепуха какая-то... и тут все разом заговорили...
- Я уже не ждал Вас... так поздно...! - Обрадовался Соломон. -- Я... я вообще не ждал Вас... Вы же были восемь дней назад...
- Вы так считатете дни! -- Усмехнулся Автор.
- Я считаю?! Конечно, я считаю! Кто у меня здесь бывает.... конечно, считаю... Ой, вы знаете, кто это? -- Спохватился Соломон, оборачиваясь к Наташе и передвигающемуся за его спиной к столу Славе...
- Знаем! -- Сказала Наташа...
- Как??? -- Всплеснул руками Соломон. -- Вы знаете? Откуда вы можете знать... или вы такой знаменитый, что вас все знают? -- Обратился он к Автору, но тот не успевал отвечать.
- Он знаменитый. Очень. -- Вставил Слава. -- У него пьеса в театре...
- Пьеса? Какая пьеса? В каком театре? -- Соломон возбуждался с каждой секундой. -- Ничего не понимаю... я же пошутил...
- И я. -- Резко вставил Сукин. -- Ничего не понимаю...
- Да... -- Протянул, наконец, пришедший... -- но и я ничего не понимаю...



Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 [ 8 ] 9 10 11 12 13
ВХОД
Логин:
Пароль:
регистрация
забыли пароль?

 

ВЫБОР ЧИТАТЕЛЯ

главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

СЛУЧАЙНАЯ КНИГА
Copyright © 2004 - 2024г.
Библиотека "ВсеКниги". При использовании материалов - ссылка обязательна.