Чтение 8–й страницы книги ~Царь Гильгамеш~

* * *

Толлько Иштар не радовалась победе. В злобе смотрела она на героев.

Гильгамеш ввел Энкиду в святилище Шамаша. Там, перед украшенной статуей великого бога положили они сердце быка, окропили землю чистой водой и Гильгамеш произнес особые благодарственные молитвы.

А потом в изнеможении они уселись на землю, обнявшись как братья.

Но Иштар не могла спокойно видеть эту картину. Не она ли правила Уруком вместе с отцом, великим Ану. Не она ли пригнала на лодке законы и правила жизни, по которым народ Урука жил и будет жить вечно. Не ей ли, великой богине в первую очередь должен приносить жертвы каждый житель города! Не ей ли должен быть благодарен за первое дыхание, за радость жизни любой, кто ходит по этой земле, а не только тот, кто выбран верховным жрецом в этом городе!

Не выдержав, она приняла обличье женщины, вскочила на городскую стену над тем местом, где сидели Гильгамеш и Энкиду, уселась на зубец и громко бросила им проклятье:

-- Горе Гильгамешу! Горе унизившему меня и убившему моего быка!

Если бы герои стерпели это проклятье молча! Если бы отдали они и богине предназначенное ей почитание! Кто знает, как повернулись бы их судьбы. Сколько подвигов совершили они бы вдвоем? Сколтько песен о них передавали бы изумленные потомки из века в век! Но случилось другое.

По приказу Гильгамеша разделанного быка как раз привезли на площадь.

И Энкиду, опьянев от счастья победы, услышав проклятье, выкрикнутое со стены, не узнал в городской девке богиню и швырнул ей в лицо стыдную часть бычьего тела.

Богиня, окаменев на мгновение, опозоренная, униженная, громко зарыдала и плач ее долго витал над городом.

А жители готовились к празднику.

Гильгамеш приказал срочно собраться всем мастерам. Мастера в изумлении осмотрели бычьи рога. Ни один человек до той поры не видел в своей жизни столь огромных рогов. Царь приказал оправить их драгоценными каменьями, заполнить душистым маслом -- елеем. Елей он лично отнес к статуе Лугальбанды, оставил ему в виде сосуда один из рогов, а другой повесил в своей царской спальне.

Ближе к вечеру начался праздник победы. Двойной победы. Над Хумбабой, которого больше никто не боялся и над чудовищем, которое непонятно откуда взялось, разве что свалилось с небес.

Мужи, старики, жены и дети, надев лучшие одежды, вышли на улицы. Два героя -- царь и Энкиду ездили по улицам в украшенных колесницах. А жители пели в их честь величальные песни.

-- Кто красивей всех героев? -- спрашивали они. И сами отвечали: -- Гильгамеш красивее всех героев.

-- Кем гордятся мужи? Энкиду гордятся мужи!

Энкиду и в колеснице своей не расставался с дверью.

Впереди них шли глашатаи, которые рассказывали о трудном походе по степи и горам к жилищу Хумбабы. О битве с чудовищем. И о том, что каждый теперь может нарубить столько кедра, сколько захочет. И про недавний бой с бешеным быком говорили глашатаи. Изображали оба сражения в лицах.

Потом Гильгамеш устроил веселье в своем дворце. Там угощали избранных. А жители угощались на площадях бесплатно сикерой, хлебами и каждый получил по месячной мере кунжутного масла.

Все розданное царем добро младшие жрецы записали на табличках, чтобы учесть расходы. А мы, потомки, из этих табличек узнали о щедрости героя-царя.

Богатыри пировали во дворце и не знали, что великие боги в эти мгновения решали судьбу их обоих.

Три бога собрались вместе: Ан -- бог небес, покровитель Урука, Эллиль -- бог всего воздушного пространства и покровитель Ниппура и Шамаш -- солнечный бог. Три верховных бога, правители мира.

* * *

Три верховных бога, правители мира собрались вместе.

-- Зачем они, эти люди, убили Хумбабу, а потом и быка? -- спросил Ан Эллиля. -- Должен умереть тот, кто на наших горах осмелился рубить кедры!

-- Их было двое, -- ответил Эллиль. -- Пусть умрет один, и пусть это будет Энкиду. Гильгамеш пусть пока поживет.

-- Но не по твоему ли желанью убиты и бык и Хумбаба? -- спросил Шамаш. -- Ты смотрел на все равнодушно, значит хотел их смерти. Зачем же умирать теперь Энкиду?

-- Ты бы лучше смолчал! -- рассердился Эллиль. -- Ты-то у них чуть не в приятелях ходишь с утра до вечера.

-- Согласен, пусть умрет один. И пусть пока это будет Энкиду. Человек, оскорбивший мою дочь так, как это сделал он, должен покинуть земную жизнь. Энкиду умрет.

Так разговаривали боги. А во дворце продолжалс пир.

Наконец, обессиленные гости покинули дворец Гильгамеша, слуги унесли остатки еды и посуду, а оба героя крепко заснули.

Но не долог был сон Энкиду: в ужасе вскочил он с ложа и бросился к Гильгамешу.

* * *

Но не долог был сон Энкиду: в ужасе вскочил он с ложа и бросился к Гильгамешу.

-- Друг мой, царь мой, брат мой! Боги решили мою судьбу! -- говорил он горестно. -- Я видел во сне их троих. Скоро я не увижу светлого дня. Знаю, этиот сон не обманный: верный тебе Энкиду скоро умрет. Так решили великие боги. Тебя же они оправдали на своем суде. И оставили жить.

-- Энкиду, брат мой! Мало ли что может примерещиться во сне, -- пробовал успокоить Гильгамеш. -- Мы не испугались чудовищ, нам ли бояться снов.

-- Знать бы только за что меня наказали боги! -- не успокаивался Энкиду. -- Когда мы бились с Хумбабой, нам помогал Шамаш. Когда мы рубили келдр, он тоже был с нами. Неужели вся беда из-за двери! Я чувствую, что уже ослаб и не могу подняться, а все это из-за деревянной двери! -- Энкиду поднял с ложа глаза на дверь, которая стояла поблизости, и неожиданно для Гильгамеша заговорил с ней, словно с живым человеком. -- Эй ты, деревянная дверь! Ну какой в тебе прок? Это из-за тебя-то я бродил по горам. Для тебя искал кедр, когда мы убили Хумбабу. Зачем-то тебя мастера украшали! Знал бы, что ты принесешь мне несчастье, порубил бы тебя в щепки. Что ты рядом с жизнью? Ты -- пустяковина. И дворец, о котором я мечтал, тоже пустяковина рядом с жизнью. Лучше нищая хижина, драная циновка, закрывющая вход, но жизнь в светлом мире! Пусть бы кто другой, царь или бог, появлялся дверью. Пусть сотрет мое имя и напишет свое.; Я дарю ему дверь, а он пусть подарит мне жизнь. Слышишь ты, дверь, отправляйся к другому! А мне оставь жизнь.

-- Друг мой, странные вещи ты говоришь! вмешался Гильгамеш. -- И сон твой обещает не то, что тебя напугало. Во сне твоем много страху. Но только живым боги и посылают страхи. Значит, ты будешь жить. А я уж помолюсь великим богам, всем троим: и отца богов, Ану буду просить о милости, и пусть сжалится Эллиль, а Шамаш, я уверен, он за нас заступится, не оставит в беде. Все золото, какое у меняч есть, я отдам, чтобы украсили их изваяния.

Шамаш, слышавший разговор героев не выдержал и сам заговорил с Гильгамешем.

-- Царь, не трать впустую свои богатства. Боги не изменяют решений, и если слово сказано, оно уже сбудется. Люди -- не боги, они не вечны. И когда проходит жизнь человека, в мире от него не остается ничего!

Эти слова солнечного бога услышал и Энкиду. С трудом он поднял голову, чтобы ответить, но голова сразу бессильно упала, и только слезы текли у него из глаз.

-- Великий Шамаш! Если сбудется все, сказанное вами, богами, отомсти за меня! Исполни слово мое, Шамаш! Я был счастлив, когда бегал по степи со зверьем и питался травой. Если бы меня не выследил юный охотник, счастье жизни моей продлилось бы. Так отгони же его добычу! Пусть звери обходят его стороной!

Гильгамеш нахмурился при этих словах заболевшего так внезапно друга, но смолчал. А Энкиду снова обратился к великому богу.

-- Шамаш, исполни еще одно мое слово: пусть веселая девка Шамхат будет проклята великим проклятьем. Не она ли превратила меня в человека? Не она ли привела меня в город. Пусть будет она посмешищем среди женщин! Пусть валяется она, как овца, в нечистотах! Шамхат, пусть будут тебе жилищем перекрестки дорог, пусть ты будешь вечно бродить среди людей и ногам твоим не будет отдыха, пусть любой пьяный, голодный, нищий будет бить тебя по щекам, пусть сойдет твоя красота, а тело покроется зловонными язвами. Слышишь, Шамхат, это из-за тебя я умираю!

Безумную речь его хотел прервать Гильгамеш. Он-то знал, как опасны проклятья, как нужно быть осторожным со словом. Слово, особенно сказанное со зла, сбывается чаще, чем думают некоторые. За словом прячется тайна, не постигнутая людьми.

Но вмешался не царь, вмешался сам Шамаш.

-- Зачем, Энкиду, ты проклял Шамхат! -- заговорил великий бог. -- Разве она не кормила тебя хлебом и не поила питьем, которые были достойны царя? Или она не одела тебя в одежды? Или не дала тебе в добрые товарищи самого Гильгамеша. Ты бегал по степи со зверьем и, не будь Шамхат, кончил бы жизнь как зверь. Твои кости чернели бы где-нибудь рядом с костями шакала. Теперь же Гильгамеш, брат и друг твой, поселит тебя в почетном жилище рядом со своими предками. По его повелению народ Урука станет тебя оплакивать. Тебя похоронят с торжественной скорбью. Сам же Гильгамеш, мне известна и эта тайна, она уже предначертана ему богами, сам он, простившись с тобой, наденет рубище, набросит львиную шкуру и будет бежать от тоски в пустыню.

Человека в любое мгновение поджидают и радость и горе. Только идет он по тропе своей жизни, словно незрячий, и никто не скажет, что принесет ему следующий шаг. Никто, кроме великих богов.

* * *

Никто, кроме великих богов не скажет человеку о будущем.

Услышав голос Шамаша, Энкиду смирился, успокоилось его гневное сердце. И устыдился он того, что наговорил о Шамхат. Поспешил он сменить проклятия на добрые пожелания.

-- Шамхат, пусть теб полюбят цари и владыки, -- сказал он, -- не держи на меня зла, и пусть ты всегда будешь так же красива, как в тот день, когда я тебя увидел. -- Так говорил Энкиду и голос его постепенно затихал, успокаивалось дыхание.

Гильгамеш решил уже, что друг его заснул и тревога была напрасной. Но Энкиду вновь рванулся неожиданно, словно от боли, застонал и открыл глаза.

-- ДЖруг мой, Гильгамеш, скажи мне, все ли еще я в мире живых?

-- Энкиду, ты жив и жив я, стерегущий твой сон. Будь спокоен, уйми свои страхи.

-- Нет, Гильгамеш, покоя теперь мне уже не увидеть. Я только что видел новый сон, и был он ужасен, как первый. Мне привиделось, что кричало от боли небо и ему со стоном отвечала земля. А я стоял посередине, между землей и небом один в темной ночи. Потом появился челолвек, лицо его было мрачным. Он протянул ко мне руки, и я увидел, что вместо пальцев у него орлиные когти. Этими когтями он попытался схватить меня. И я понял, что это -- сам демон из подземного царства. Я стал с ним бороться, но земля подо мною раскрылась, и я очутился в жилище холодном, сыром и мрачном. Он повел меня куда-то, и по дороге я встретил немало царей, живших прежде. Там, в Доме праха живет царь Этана, тот, что летал на орле к верхнему небу, там живет немало царей и жрецов, а простого люда там еще больше. Потом меня ввели в зал, где на троне сидела сама царица той мрачной земли, Эрешкигаль. Рядом сидела дева-писец и перед ней на коленях лежала таблица судеб, которую дева читала своей царице. Меня поставили перед нею, она подняла на меня голову и удивленно спросила: "Разве смерть уже взяла этого человека?" И тут боль пронзила мое тело, я открыл глаза и увидел тебя.

Уже рассветало. Но Гильгамеш просил лишь об одном:

-- Друг мой, постарайся заснуть. Спокойно лежи и вспоминай те радости, что были в жизни, вспомни наши походы. ведь мы с тобой победили чудовищ, неужели невозможно победить и смерть?

Ночь кончалась, но это была лишь первая из тех двенадцати ночей, что провел царь у ложа больного друга. Первая из тех двенадцати ночей, что провел друг царя в страшных мучениях.

Был Энкиду богатырем, а теперь стал немощным больным. Тело его становилось все меньше, ссыхалось. А друг его сидел неотлучно рядом. И лучшие лекари тихо входили, приносили отвары целебных трав. Но какие лекарства помогут, если судьба человека уже решена богами!

В последнюю ночь жизни Энкиду встрепенулся, тихо позвал Гильгамеша, отыскал его взглядом и проговорил:

-- Наконец, я понял, почему меня проклял великий бог. Ведь он уважает лишь смелых, а я -- испугался. Помнишь, когда ты в Уруке позвал меня драться с Хумбабой, я испугался сначала и стал тебя отговаривать. И был еще миг, когда я вновь испугался перед самым сражением. Я боялся смерти и потому умираю с позором.

-- Друг мой, -- печально ответил Гильгамеш. -- Нет на тебе позора. Кто из героев не испытывал страха? На земле нет такого. По тебе же будут плакать все -- и мужи моего города, и жены, и жрецы, и люди, живущие в других городах. Будут оплакивать все, кто знал тебя и слышал о твоих подвигах. Знал же о тебе каждый. Но первым из них зарыдаю я, если ты покинешь наш мир.

Гильгамеш говорил, но Энкиду уже не слышал его. И когда царь коснулся руки друга, рука та была холодна. Царь дотронулся до груди -- сердце друга не билось.

Гильгамеш сам закрыл глаза тому, кто был недавно богатырем, накрыл лицо дорогим одеянием и в смертельной тоске вышел из дворца. Кончилась двенадцатая ночь.

* * *

Кончилась двенадцатая ночь из тех, что царь провел рядом с умирающим другом.

Едва началось утро, царь приказал собрать скульпторов, медников, кузнецов, камнерезов.

И был еще один человек, который почти все ночи находился рядом со своим царем и умирающим героем. Это -- умаститель священного сосуда, старший жрец храма великого бога Ану, Аннабидуг. Тот, кто сам был свидетелем многих подвигов Гильгамеша. Кто смотрел в эти дни на лицо молодого царя и видел, как ужасно оно меняется.

Мастера же, собравшись на площади, в первый миг едва узнали царя. Столь скорбно было его лицо. Можно было сказать, что от скорби оно почернело.

-- Все вы помните моего друга, -- сказал Гильгамеш мастерам. -- Сделайте же статую его в полный рост. И пусть он будет таким, каким явился в наш город -- могучим и добрым великаном. Пусть постамент будет из камня, лицо вы сделаете из алебастра, тело -- из золота, волосы из лазурита.

Мастера взялись за работу. А царь метался по дворцу, но горе всюду находило его.

Весь город плакал, узнав о смерти героя. Но Гильгамеш запретил его хоронить. Он, верховный жрец, задумал то, о чем не сказал никому. Лишь один Аннабидуг, молча следовавший за ним повсюду в те дни, мог догадываться.

Едва началось сияние утра, Гильгамеш сам слепил из глины фигуру, которая поместилась на ладони, но напоминала видом Энкиду. Сам он поднял на башню храма Шамаша деревянный стол. Потом принес два сосуда из сердолика -- один был наполнен медом, другой -- ароматным елеем. Фигурку, которую он постарался украсить, поставил между сосудами на стол, а сам, опустившись на колени, обратил лицо к Шамашу и стал молить о том, что не свершалось ни с кем на земле.

-- Бог мой, Шамаш, прошу тебя, выслушай же мои слова! -- говорил он после тайного заклинания. -- Великие боги! Сколько раз просил я вас о милостях. И вы помогали мне. Но тогда я умолял вас быть милостивыми ко мне. Теперь же прошу не для себя! Сжальтесь над Энкиду. Верните его в солнечный мир. Я, Гильгамеш, готов заменить его в подземном царстве!

Боги не были равнодушными. Они собрались к жертве героя, они с волнением слушали слова молитвы. Но и они были бессильны.

Первым не выдерхал Эллиль.

-- Гильгамеш, ты просишь о невозможном. Мы, боги, сотворив людей, назначили каждому свое дело. Земледелец пашет землю, собирает урожай. Скотовод и охотник -- их удел быть рядом со зверьем. Охотник ходит в звериных шкурах, ест мясо. Рыбак -- ловит рыбу и чаще питается ею. Слуги богов, жрецы, разговаривают с нами в храмах. Они же следят, чтобы кладовые всегда были полны запасов для нас и для своего народа. Но дважды в жизни становятся одинаковы все люди, цари они или нищие. Любого рождает мать и любой уходит в царство мрака. Не проси нас за своего друга, нельзя вернуть его в жизнь.

И великий Шамаш печально добавил:

-- Я и сам грущу о смерти Энкиду. Одумайся же, Гильгамеш, куда ты стремишься напрасно! Лучше похорони его с честью!

Спустился Гильгамеш с верхней площадки храма. Казалось, боги все ему объяснили. Но снова запретил он хоронить друга. Вновь дождался утра и снова поднялся с мольбою к богам.

Так продолжалось день за днем.

В городе удивлялись. Уже все оплакали любимого богатыря. Но по-прежнему не был он предан земле.

Лишь после шести дней и ночей Гильгамеш понял, что боги не согласятся никогда вернуть на землю Энкиду.

И тогда он устроил похороны, каких Урук не видел. Даже отца его, Лугальбанду, хоронили с меньшими почестями.

А потом царь приказал положить тело усопшего героя рядом с телами предков -- царями, потомками великого бога.

В те дни народ Урука, занятый бедою, не заметил другого несчастья.

Веселая женщина Шамхат, та, что красотою своею могла бы сравниться с богиней Иштар, исчезла из города навсегда. Но прежде, в день смерти героя, она в один миг потеряла свою красоту. Тоска погнала ее из ворот по степи. Порой пастухи встречали одинокую женщину в рваных одеждах, ту, что брела неизвестно куда и откуда, но никто в ней уже не смог бы узнать Шамхат.

Лишь спустя много лет, когда в городе давно забыли о ней, она вернулась в семью своей сестры, доброй Алайи, жены Аннабидуга. Вернулась, чтобы в тот же день встретить смерть. А умерев, вновь превратилась в красавицу.

И только Аннабидуг знал, куда исчез из города царь Гильгамеш.

* * *

Только Аннабидуг знал, куда исчез из города царь Гильгамеш.

Царь поставил статую во дворце и несколько дней жил ряджом с нею, разговаривал как с живым Энкиду.

Царю было странно: он думал, что весь мир будет оплакивать смерть героя. Но мир, оплакав, вернулся к обычной жизни. Так же всходило солнце. Так же сияли звезды. И люди постепенно вернулись к веселью. Они словно не знали, что каждый из них смертен. Словно не думали о судьбе, которая каждого поджидает за любым из поворотов.

Гильгамеш стал единственным в городе человеком, который не мог улыбаться. И радости жизни его больше не трогали. Он думал только о смерти.

Лишь Аннабидуг знал малую часть его мыслей. С ним и простился царь, когда на рассвете вышел из города в простой одежде.

Часть четвертая

На рассвете вышел из города в простой одежде царь Гильгамеш и бежал в пустыню. Здесь, среди белых песчаных холмов он позволил себе наконец, громко рыдать и разговаривать с самим собою.

В городе он должен был постоянно помнить о том, что он царь, что цари и вести себя среди людей должны по царски. А еще не мог он смотреть на веселье людей, хотя понимал их право на радость.

Одна мысль преследовала царя все дни после смерти героя, и она же погнала его в пустыню.

-- Не так ли и я умру, как Энкиду? -- вопрошал царь небо и землю. -- Стоило ли создавать людей, о боги, не дав им бессмертия?

Прежде царь знал про себя, что он здоров, красив и могуч. И что смерть когда-нибудь будет и у него. Но нескоро. Он считал ее справедливой как жизнь. А еще ему часто казалось, что он будет жить всегда. Теперь же, когда на глазах его умер друг, он увидел: смерть несправедлива и неминуема. И он, жрец, не сумевший выпросить у богов одну-единственную жизнь для Энкиду, задумал сделать людей бессмертными.

Одежда его в пустыне быстро изорвалась о колючий кустарник. Другой при нем не было. А были только боевой топор да меч.

Смертельная тоска прогнала его сквозь пустыню, и теперь он брел по горам.

Он ночевал где придется, под открытым небом. И однажды проснулся от львиного рыка. Большая семья львов окружила его и смотрела на него как на свою добычу.

И тогда впервые к нему вернулась сила жизни. Он поднял боевой топор, выхватил из-за пояса меч и бросился на самого рослого льва.

Он рубанул мечом львиную шею, густо заросшую гривой, и мгновенно развернулся, потому что сзади на него прыгнули разом оба льва помоложе. Одного он ударил топором. На третьего оружия не хватило, потому что меч его согнулся. Третьего он ударил кулаком в ухо, и лев сел, замотал головой. Но был еще четвертый, была львица.

Львица, самая хитрая из стаи бросилась на него в тот миг, когда он дотянулся топором до четвертого. Если бы он не успел отклониться во время ее прыжка, она бы его подмяла. Но, промахнувшись, и увидев, что четверо львов лежат распластавшись на каменистой земле, она стала уходить от него, косясь, и поэтому двигалась боком, в сторону.

Гильгамеш не стал гнаться за нею. Ему хватило и этой победы. Он сел на камень и немного передохнул, чтобы успокоить бешено бьющееся сердце. А потом обратился с благодарственной молитвой к великим богам за то, что как и прежде, они ему помогли.

Он снял шкуру с самого могучего из львов, выпрямив меч, соскоблил с нее остатки мышц и жил, размял, просушил на солнце и набросил ее на себя.

На это ушел весь день. Утром же снова двинулся в путь. Но знал, что ищет, но дорога была ему неизвестна.

* * *

Дорога была ему неизвестна. Старый жрец, обучавший его в детстве когда-то, что в мире есть горы, их называют Машу. Вершины тех гор достигают до небес. Основой своей они упираются в царство мертвых. Эти горы стерегут собой восход и закат. В горах есть только один проход, остальные места неприступны. Но проход стерегут особые существа -- полулюди, полускорпионы.

Так говорил когда-то жрец, ведавший обучением царя. Была ли то правда, Гильгамеш не знал. Но знал, что где-то за горами, за морем живет его предок Утнапишти. И предок этот -- единственный на земле, кому боги сохранили вечную жизнь. С ним о тайне богов и хотел поговорить Гильгамеш. Но сначала надо было его отыскать. А еще раньше -- найти горы, подпирающие небеса и единственный в них проход.

Он нашел проход после долгих скитаний. В небеса уходили вершины, покрытые снегом. Где-то на половине их высоты плавали тучи. Под тучами в угрюмых ущельях бродил человек. И имя ему было Гильгамеш.

Давно уже он не слышал другого голоса -- только свой, звериный, да голос грозы, голоса ветров, бурлящих потоков в ущельях и звук камнепадов с высоких круч.

Не раз горные барсы, жители этихмест, как незадолго и львы, желали сделать царя своей добычей. Меч Гильгамеша обломился в частых схватках со зверьем, но с боевым топором он не расставался ни на миг.

Он мог бы миновать проход, не заметив, если бы не охраняли его чудовищные люди-скорпионы.

Гильгамеш увидел их издали, сразу понял, кто они, столь ужасен был их вид.

* * *

Ужасен был их вид, и даже сам Гильгамеш, храбрейший из воинов испугался.

Он мог повернуть бы назад, отыскать дорогу в свой город, и никто никогда не узнал бы о том, что их царь однажды свернул с половины пути.

Гильгамеш победил свои страхи и приблизился к омерзительным сторожам.

Вид сторожей был обманчив. Они хранили великие знания -- не зря сам Шамаш уходил с последним лучом через горный проход, а потом по нему возвращался назад.

У ворот их было двое: муж и жена.

И Гильгамеш слышал, как крикнул человек-скорпион:

-- Взгляни, кто подходит к нам! Уверен, это какой-то бог в странной одежде!

-- Он на две трети бог, а на одну -- человек, -- ответила жена.

Гильгамеш приблизился к ним и старался не показать отвращения.

Любой человек с детства знает, как выглядят скорпионы, и нет нужды описывать их в подробностях. Их убивают камнем, палкой, едва лишь приметят. В ответ они жалят своим шипом и горе тому, кто босою ногой наступит на скорпиона. Их особенно много в те дни, когда разливаются реки. Тогда они заполняют дома, прячутся в щелях, поджидая добычу.

У сторожей были тела скорпионов-гигантов, но один из них был бородат, с человечьим лицом. У жены его было лицо здоровой и сильной старухи. Тела их были обнажены, от них исходил запах яда.

Муж и жена-скорпионы с удивлением разглядывали Гильгамеша.

Он же постарался им улыбнуться.

-- Откуда ты взялся, странный путник? -- спросил, наконец, человек-скорпион. -- Зачем тебе надо идти столь дальней дорогой, по которой не ходит никто, кроме Солнца? Что ты здесь потерял и что ищешь?

-- Да-да, -- повторила жена-скорпион, -- скажи нам, что ты здесь ищешь?

Голоса их были скрипучи, словно скрежетали кинжалом о меч, но Гильгамеш различил в них человеческие слова.

-- У меня был любимый друг, тот, кого я назвал братом. Вместе мы всех побеждали, делили многие тяготы, а потом он стал умирать. Дни и ночи я сидел у его ложа, молился богам, но они от него отвернулись. -- Долго рассказывал Гильгамеш свою историю сторожам-скорпионам. И увидел, как женщина лапой своею нечеловеческой утирает человеческую слезу. -- Шесть дней я запрещал его хоронить, все надеялся, что боги сжалятся и вернут любимого друга к жизни. И теперь мысль о герое не даст мне покоя. Дальними путями бродил я в пустыне, пока не нашел ваши горы. Я не могу молчать, не могу жить в радости и довольстве, потому что знаю: каждое мгновение на земле кто-нибудь умирает. Я хочу отыскать своего предка, Утнапишти. Хочу спросить у него о жизни и смерти. Быть может он подарит мне великую тайну, которой когда-то одарили его боги, оставив навсегда жить на земле.

Внимательно слушали сторожа-скорпионы царя во рваных одеждах, накрытого львиной шкурой.

Смотрели они задумчиво то на него, то друг на друга. Потом сторож-муж проговорил:

-- Ты хорошо сделал, Гильгамеш, что честно нам о себе рассказал. Мы многое слышали про тебя от великого Шамаша. Но послушай, никто никогда из людей не ходил этим горным проходом. Там в глубине под горами вечная тьма. Мы открываем ворота при заходе солнца и сразу их закрываем. При восходе боги оттуда выводят Шамаша и снова мы открываем ему ворота, а потом опять закрываем. Сам подумай, как ты можешь пройти этим ходом? Даже если ты и войдешь, то назад тебе будет не выбраться!

-- Сторож, ты уже понял, что в жизни мне не будет покоя, пока не найду я своего предка. Тьма, о которой ты рассказал, мне не страшна. Страшнее ночи тоска моя и печаль сердца. Я готов идти в любую жару и в любую стужу, пойду во мраке, сколько бы он ни длился, об одном лишь прошу: откройте мне ворота в проход под горами!

Снова переглянулись муж и жена-скорпионы. Молча, но согласно кивнули друг другу.

-- Иди, Гильгамеш, своим трудным путем, выполняй то, что задумал. А мы будем молить богов, чтобы ты благополучно прошел через все горы и леса и чтобы у тебя хватило отваги вернуться обратно. Ворота уже открыты, иди!

Гильгамеш шагнул в горный тоннель и погрузился в сумерки. Света становилось все меньше, а потом наступила густая темнота. Лишь хрустел под ногами камень, да слышалось собственное дыхание.

Сначала он надеялся: глаза привыкнут к темноте и что-нибудь он различит. Но тьма становилась все гуще. Казалось, он ее разводит, словно воду, руками.

Могильный холод пронизал его тело. И неожиданно он почувствовал себя малой песчинкой, затерявшейся в океане тьмы. Мощная всесильная волна подхватила его и повлекла назад, к тому месту, где стояли на страже муж и жена скорпионы.

Он заставил ноги свои остановиться, не пятиться. И снова двинулся вперед.

Быть может на земле прошел день, а может мгновение, Гильгамеш не знал, давно ли вошел он в проход под горами и сколько осталось идти.

Однажды он попробовал крикнуть, долго прислушивался, как голос тонет во тьме. Порой ему мерещились чьи-то шорохи, стоны, всхлипы. Он замирал и сразу звук прекращался.