Чтение 8–й страницы книги ~Бузуцкие игры~

Игра закончилась ближе к вечеру, когда над рекой поплыл сизый туман и хмуро заухали в камышах затона выпи. На спокойной донской воде расходились многочисленные круги от играющей рыбы, над водой зазвенели, затачивая свои жала, бесчисленные комары, которые подбадривали друг друга, еще не решаясь напасть на закончивших состязаться спортсменов, плещущихся вдоль берега с веселыми возгласами и солеными шутками.

С наступившими сумерками разгорелись меж корпусов пионерлагеря костры, потянуло дымом и шашлыками, а еще через некоторое время от песчаного берега тихого Дона донеслась грустная и протяжная песня, в которой тоска легионеров по утраченной родине переплелась с мечтой бузулуцких милиционеров о загадочной загранице, которой они никогда в жизни не видели и скорее всего не увидят, так как каждый из них давал подписку о хранении служебной и государственной тайны, а следовательно, был невыездной.

Гляжу я на нибо, та и думку гадаю,

чому ж я не сокол, чому ж не летаю.

А был бы я сокол, направился б к югу,

обнять полетел бы я римскага друга.

По мягким голосам было слышно, что поют кацапы, а подпевают им и римляне, и казаки.

- Ну, что мне с ним делать? - думал вслух начальник районной милиции, прислушиваясь к песне. - Ох, Семушкин...

- Да выпори ты его, и все дела, - предложил Птолемей Прист.

- Скажешь тоже - выпори! - возразил Федор Борисович. - У нас, Квинтыч, телесные наказания запрещены. У нас за это по головке не погладят!

Центурион подумал.

- Тогда давай я его выпорю, - снова предложил он. - Моим ликторам только мигни! И ты чист, я ведь порол, а ты ж и не знал про это!

Гладышев переводил все с тонкой усмешкой на губах.

- Чего щеришься? - обрушился на него начальник милиции. - Это тебе не бюсты из гипса лепить. Людьми руководить - не лаптем щи хлебать! Тут, как говорится, семь раз отмерь, один хрен криво получится!

- Так сказать ликторам? - снова спросил Птолемей Прист. - Я от себя прикажу, все будет нормально. Федор Борисович Дыряев подумал.

- А прикажи! - согласился он неожиданно. - Пусть, стервец, за все свои грехи ответит. А то выговора ему как гусю речка, отряхнется - и сух!

Птолемей Прист поднялся на ноги, открыл дверь медпункта и зычно позвал корникулярия Феста. В ожидании корникулярия все молчали, но каждый в это молчание вкладывал свой тайный смысл.

А над Доном стелился белесый ползучий туман, чавкало в камышах обнаглевшее сазанье, звенели в высоте, ожидая своего пиршественного часа, ненасытные комары, и лягушки, словно оперные певцы, уже пробовали голоса, готовясь к бесконечным ночным ариям. Сияла в небесах полная луна, в далекой деревушке по ту сторону Дона лениво брехали собаки, и Бог щедро солил крупной звездной солью потемневшие уже небеса.

Лейтенант милиции Валера Абросимов, окончивший в прошлом году Астраханскую среднюю школу милиции и направленный в Бузулуцк по распределению, был влюблен в Леночку Широкову уже полгода. Дважды он делал ей предложение, но Леночка только смеялась и взаимностью на лейтенантскую любовь не отвечала. Узнав, что Леночка тайно встречается с итальянским донжуаном по кличке Челентано, Абросимов почернел от ревности. Сейчас, перебрав настойки, а может быть, и более крепких напитков, Валера Абросимов бродил среди корпусов, гневно раздувая черные казачьи усики, и искал Гнея Квина Муса:

- Где этот итальянский козел? Я ему пасть порву! Мало ему разведенок, нет, сволота, к порядочным девочкам клинья бьет! Где этот сучок?

Сидящие у костров пожимали плечами и с усмешками смотрели лейтенанту вслед. Ясный перец, Гнея Квина Муса следовало искать не у костров, а в Бузулуцке, у дома Широковых. Что ему делать вечером в лагере с амикусами вдали от той, чьим пылким мираторисом он был.

Но товарищи ошибались. В этот вечер Гней Квин Мус полулежал на берегу в ожидании, когда зазвенит колокольчик на донке и возвестит, что очередной подлещик или сазан глупо соблазнится на нехитрую наживку из дождевого червя. Колокольчики на донках молчали, и Гней Квин Мус сладостно мечтал о сероглазой и длиннобедрой Леночке Широковой.

И привиделось Гнею, что они с Леночкой входят в храм с пузатым желтым куполом. Леночка в белом платье до пят и в белой же шляпке, а он, Гней Мус, в начищенных до блеска доспехах и в медном, сверкающем, как солнце, шлеме. Вот идут они по ступенях, а с обеих сторон стоят улыбающиеся легионеры. Стоп, легионеры стоят с лравой стороны, а с левой стоят сплошь милиционеры в своих парадных мундирах, при белых рубашках и в начищенных сапогах. Идут они с Леночкой, глядя в глаза друг другу, а у входа в бузулуцкий храм стоит ихний жрец в малиново-золотых одеждах, а рядом со жрецом мать и отец Леночки, и с ними его, Гнея Муса, посаженный отец Птолемей Прист. Улыбаясь, они ожидают брачующейся пары. И в это время легионеры с милиционерами начинают реветь свадебный римский крик:

- Талассию! Талассию!

Гней Квин Мус открыл глаза и с удивлением обнаружил, что лежит на берегу Дона. "Задремал, - с огорчением подумал легионер. - А жаль, сон был таким сладким!"

От пионерлагеря снова закричали:

- Калашников! Калашников, твою мать! Иди быстрее, тебя Федор Борисович ищет!

- Сон! - окончательно уверился Гней Мус, но разочарование и огорчение, постигшее его, тут же улетучились: от воды послышался прерывистый звон колокольчика донки. Гней Мус торопливо вскочил и азартно принялся выбирать лесу, на другом конце которой упруго сопротивлялась попавшая на крючок рыбина.

А над потемневшим Доном, в плесах которого купалась желтолицая Луна, плавно и спокойно катилась песня:

Начальства там мало, а земли богаты.

Вот там бы поставить казачии хаты.

Чтоб мы вечерами, гуляя близ Тибру,

С тоской вспоминали прошедшие Игры...

И по хрипловатым простецким голосам было слышно что поют песню казаки, а подтягивают им и кацапы, и римские легионеры. Глава двадцать первая,

в которой руководство района обдумывает антиримские планы,

рассказывается о последствиях встреч Р. К. Скубатиева с небесными

посланниками, а Ромул Луций и Плиний Кнехт задумывают

ужасное преступление

- А я тебе говорю, Федор Борисыч, что от них нужно избавляться. И как можно быстрее. И так эта история со Скубатиевым наделала шуму!

- А что он отмочил? - Отдохнувший и оттого доброжелательный начальник районной милиции открыл бутылку "Боржоми", налил полстакана и выпил мелкими осторожными глотками.

- Видение ему случилось в Бузулуцке. Архангел с неба спустился и говорит ему, мол, заканчивай, Рудя, свои непотребства, Бог, понимаешь, все с неба видит и за все с тебя спросит. Ну, Рудольф Константинович прибежал ночью в гостиницу, растолкал Цыцыгуню с Небабиным, водителя поднял и прямо ночью умотал в область. Я его остановить пытался, так куда там! Хватит, кричит, жизнь прожигать, надо и о душе подумать.

- А где ему видение-то было? - благодушно поинтересовался Дыряев. - Если у Клавдиного дома, то он на Центуриона нарвался. Он в ту ночь к ней бегал.

- Из пионерлагеря? - не поверил Пригода. - За пятнадцать верст?

Дыряев хитро улыбнулся в усы.

- Вот потому Клавка к нему и потянулась. Ты, Митрофан Николаич, только помады с пудрами дарить горазд, а чтобы по темноте да пятнадцать верст на своих двоих отмахать, это тебе и в голову не пришло бы.

- Какая помада? Какие пудры? - гневно порозовел первый секретарь. - Ты, Федор, эти намеки брось. Нечего, понимаешь, бросать тень на руководящего работника района. Я к Клавдии Ивановне всегда относился как к товарищу по работе!

- Как же, как же, - снова засмеялся Дыряев - Помню я, как ты в прошлом году медаль ей на грудь вешал, Руки тряслись, как у лесника Дисамова. Да ты, Митрофан Николаевич, не тушуйся, я про все это, как говорится, с белой завистью говорю. Выдающийся бюст у твоей секретарши, это надо честно признать.

- Я вас попрошу! - петушком вскинулся Пригода. - Не забывайтесь, товарищ подполковник! Не в пивной, понимаете ли!

Он схватил бутылку, отхлебнул прямо из горлышка и сел в кресло. По круглому лицу его гуляли красные пятна.

- Отвлеклись, значит, и хватит, - сказал он. - Бог с ней, с Клавдией, поздно мне уже на баб заглядываться, да и Аглая, понимаешь, вполне покалечить может. Насмотрелась, значит, бразильских сериалов. Давай, Федор Борисыч, к нашим баранам вернемся.

Он схватил со стола какой-то казенный циркуляр и принялся им обмахиваться.

- Надо нам с этими римлянами расставаться, - жарко выдохнул он. - Скубатиев, понимаешь, это еще семечки. Мне из области первый звонил. У него, понимаешь, сестра в Лифановке. Совсем рядом. То ли от нее пошло, то ли разведка первому доложила, только он меня, понимаешь, прямо спросил. Что ты там, говорит, Митрофан Николаевич, у себя в районе древних греков развел? Я ему, значит, рублю по-партийному прямо: нет у нас в районе никаких древних греков. И заметь, Федор Борисович, чистую правду сказал - нет у нас в районе древних греков. Ни одного не имеется, хоть весь район протруси. А кто у тебя с ножиками по Бузулуцку бегает? - спрашивает первый. Студенты из стройотряда - отвечаю. Начитались, говорю, про хоббитов и эльфов, мечей настругали и чудят, понимаешь.

Федор Борисович довольно засмеялся. Истории о толкиенутых он уже слышал на коллегиях и совещаниях, да и в прессе о них не раз писалось, и тут эта история как нельзя кстати пришлась. Бегают по Бузулуцку студентики с бутафорскими мечами и в белых хламидах, а что ты со студентов возьмешь? Свободное племя!

- Смеешься? - по-своему понял начальника милиции Пригода. - А мне, понимаешь, не до смеха. Мало что Скубатиев двинулся, тут еще неизвестные информаторы объявились. Стучать в область начали, доброхоты хреновы! Пришлют комиссию и - суши весла! Тебе, Федя, один черт скоро на пенсию идти, а мне еще до нее трудиться и трудиться! Нет, Федор Борисович, думай. Думай, дорогой! У тебя фуражка на голове, погоны на плечах, личный состав вооружен, тебе и карты в руки. Мужики они, конечно, правильные, дисциплину блюдут, ворье поприжали, хулиганам окорот дали. Но своя рубашка, понимаешь, она ближе к телу! Избавляться нам от них надо, пока, товарищ начальник, от нас не избавились. Жили мы без них раньше, и, надо сказать, неплохо жили... - Митрофан Николаевич подошел к окну и задумчиво побарабанил пальцами по подоконнику.

На подоконнике зеленели осиротевшие без секретарши Клавочки кактусы.

- Баню они мировую поставили, - сказал Пригода, не оборачиваясь.

- Термы, - поправил Дыряев.

- Нехай термы! - легко согласился первый секретарь. - Только вот понаедут, понимаешь, комиссии, объясняй им потом, почему фондовые материалы на баню истратили.

- Ну а вы что предлагаете? - перешел с начальством на "вы" подполковник Дыряев. - Вывезти их из района?

Или из АКСов на яру пострелять, и пусть себе плывут в сторону Калача? Так что ли? А патроны на учебные стрельбы списать.

Пригода страдальчески сморщился.

- Да не знаю я, Федя, - признался он. - Не знаю я, как нам от них, понимаешь, избавиться. Только мы с тобой, Феденька, не Дисамовы, грянет гром, а креститься некогда будет!

Именно в то время, когда первый секретарь Бузулуцкого райкома партии Митрофан Николаевич Двигун советовался в своем кабинете с начальником районной милиции, Гней Плиний Кнехт сменялся с суточного дежурства и еще не освободился от доспехов. Носить их Плиний Кнехт не умел, поэтому был похож в своем одеянии на железную куклу. Меч неприлично топорщился вперед, но Плиний Кнехт, не обращая внимания на беспорядок в одеяниях, что-то чертил на листке, косо выдранном из школьной тетрадки.

- Здесь оружейка, здесь вот - мешки кожаные с сестерциями. Казначей на них каждый день печати проверяет. Обычно он это делает с утра, при смене дежурства. Поэтому, когда мы казну хапнем, надо будет сразу когти рвать. Я уже узнавал, у их за кражи, как у китайцев, сразу руки рубят. Хрясть - и ты уже инвалид труда!

Ромул Луций с сомнением оглядел свои руки. Чистотой они не блистали, но были привычными, а главное - родными.

- А на хрен нам эти сестерции? - спросил он. - И потом, врешь ты все, Плиний! Помнишь, как мы медные котлы сперли? Что же нам с тобой тогда руки не отрубили?

- Мы с тобой тогда вроде как курс молодого бойца проходили, - процедил Кнехт. - А салагам у них руки не рубят, у них салаг... - Он снова склонился над криво вычерченной схемкой. - Смотри сюда! Я заступаю в караул, понял? Ты приходишь к двенадцати. В полночь, как вампир, понял? - Он коротко и нервно хохотнул. - Не боись, Рома! Напарника моего мы резать не будем, напарник мой к тому времени мирно спать будет. Я ему снотворного в вино подмешаю. Ты заходишь в оружейку, понял? Берешь мешки с сестерциями, а я стою на атасе. Ты выходишь, и мы делаем ноги. К утру, когда они нас хватятся, мы уже в Царицыне будем, понял? Там у меня доцент знакомый есть, он поможет нам эти сестерции барыгам антикварным пихануть. И - гуляй, Вася, пей пиво на солнечном побережье Черного моря! "О море в Гаграх! - пропел Кнехт, кривляясь. - О пальмы в Гаграх!" Дамочек длинноногих любить будем, Рома, шашлычки и сациви "Хванчкарой" запивать будем! Любишь "Хванчкару"?

- Не знаю, - сказал Ромул Луций. - Я дальше Бузулуцка ни разу не бывал. А здесь у нас, сам знаешь, кроме самогона, наливок да бормотухи, отродясь ничего не было.

- Полюбишь! - горячо заверил Плиний Кнехт. - Мы еще увидим небо в алмазах, Рома!

- Чего ты ко мне с этим Ромой привязался? - неожиданно обиделся Ромул Луций. - Юрой меня зовут.

Юрий Николаевич Севырин я, а не Рома. Тьфу, блин, кличка какая-то собачья, а не имя!

Кнехт засмеялся - гаденько и тонко.

- Сам выбирал, - заметил он. - У собак имен нет, у них, как у зеков, одни клички.

Упоминание о зеках бодрости бывшему Юрию Севырину, ставшему в легионе Ромулом Луцием, не прибавило.

- Повяжут нас, - поделился он с Кнехтом сомнениями. - Если не римляне, так менты повяжут. Они с римлянами заодно. Чувствую я, блин, что нам эти сестерции боком выйдут. Может, ну их на хрен? Не были мы богатыми, нечего и привыкать.

Кнехт выпятил нижнюю губу и презрительно оглядел товарища.

- Дрейфишь, братила? Тогда я сам бабки возьму! В одного!

Севырин заколебался. По природе он был "бакланом", обычным уличным хулиганом, могущим, а главное - любящим подраться после хорошей выпивки. Шпанское счастье улыбалось ему не всегда - иногда бил он, но чаще в драке доставалось именно ему. К общественно-полезному труду Севырина школа не приучила по причине того, что большая часть учебного времени пришлась на школьные коридоры. По лености своей Севырин ни на одной работе дольше аванса не задерживался, поэтому пятьдесят рублей были той предельной суммой, которую Севырин когда-то держал в руках.

Предложение Коровина пугало Севырина и манило. Пугало оно тем, что воровать намеревались не комбикорм со свинарника, что в случае поимки запросто могли оттяпать руку, а не условный срок дать. Вместе с тем предложение было заманчивым: Гагры, девочки, неведомая "Хванчкара", море, которого Севырин не видел ни разу в жизни. Дух захватывало от открывающихся перспектив!

- Ты в долю идешь? - спросил искуситель. - Или мне на тебя не рассчитывать?

Ромул Луций, еще вчера бывший деревенским хулиганом Юркой Севыриным, громко глотнул слюну.

- А этот твой доцент... он нас не наколет?

- Дело верное, - уверил Коровин. - Мы с этим доцентом в одной зоне парились, он за взятку, а я за кражу из киоска. Не дрейфь, Ромуля, все будет путем!

- Юрой меня зовут, - поправил Ромул Луций.

- Рома твоя кликуха, - поправил Плиний Кнехт. - Привыкай, братила, в воровское братство вступаешь! Глава двадцать вторая,

в которой Федору Борисовичу Дыряеву

звонит областное руководство и над легионерами сверкают молнии

закона, а Плиния Кнехта и Ромула Луция вновь наказывают

за поведение, недостойное звания легионера

В Бузулуцком отделе внутренних дел шла утренняя планерка, когда зазвонил телефон. Это был первый звонок за последние две недели. Обычно ожившие телефоны радовали сотрудников отдела внутренних дел, но сейчас Федор Борисович Дыряев снял телефонную трубку с тайным страхом и ожиданием неприятностей. Предчувствия, как говорится, его не обманули. Звонил куратор отдела по линии общественной безопасности Андрей Григорьевич Куманев.

После взаимных приветствий и дежурных пожеланий успехов в нелегкой службе Куманев спросил:

- Борисыч, ты скажи, у тебя в районе такой торгаш по кличке Вован имеется?

- Есть такой, - после недолгого молчания признался Дыряев. - Да ты его сам должен помнить, Андрей Григорьевич, он в январе нам помогал кустовое совещание обслуживать. Бывший наш комсомольский лидер, Владимир Богунов. Ну, "форд" еще у него, мы с тобой на нем к Дисамову ездили...

В трубке задумчиво посопели.

- Вон оно как, - сказал Куманев. - Тогда плохи дела.

- Да что случилось-то? - забеспокоился начальник милиции.

- Ты Костю Шаповалова знаешь? Который из Витютинска?

- Слышал, - без особой радости признался Дыряев. - Шпана.

- Шпана-то шпана, - загадочно дохнул в трубку куратор. - Только он племянник нашего Новикова, понимаешь?

Дыряев засмеялся.

- Ну и что? Витютинск где? Не у меня же в районе? Мне-то это каким боком выходит?

- А таким, - сказал Куманев. - Отметелили Костю у тебя в Бузулуцке четыре дня назад!

Начальник бузулуцкой милиции начал подозревать, что неприятности уже начались.

- "Чигули"? - спросил он.

- Какие чигули! - Куратор замолчал, и было слышно, как он шелестит у себя на столе какими-то бумагами. - Мордовороты в "адидасовских" костюмчиках! У тебя "чигули" в таких ходят?

Вот! Федор Борисович едва не застонал. Вот где собака порылась! Ай да Вован! Нашел себе "крышу"!

- Сильно отметелили? - спросил он в трубку.

- Разве в том дело? - вздохнул Куманев. - Наш-то сразу за показатели схватился. А у тебя по всем линиям снижение!

Дыряев подумал.

- А может, это не наши? - осторожно предположил он.

- Конечно, не ваши, - согласился куратор. - Племяш дяде сказал, что это была поворинская "крыша" Вована.

- А пусть он к нам приедет, - предложил Дыряев. - Оформим, как полагается, заявление, дело возбудим по факту хулиганства.

Областной куратор сухо засмеялся в телефонной трубке.

- К вам его теперь под пистолетом не затащишь, - сообщил он. - Костя, говорят, от одного названия вашего города белым становится. Не будет он заявление писать. А вот Новиков приказал с вами серьезно разобраться. По всем показателям. Ногами топал, кричал, что вы всю область валите!

- Ты же сам, Григорьич, знаешь, что это брехня! - тоскливо сказал Федор Борисович. - Какая у нас уличная, чтобы это на область влияло?

- Да не в преступности дело, - досадливо объяснил начальнику милиции областной куратор. - В племяше дело-то!

- А он к нам что, грибы собирать приезжал? - разозлился Дыряев. - Сам небось Вована данью облагать приезжал! Ну и нарвался, как говорится, развязали ему тут мешок с... с пряниками!

- Ладно, - сказал далекий Куманев. - Я тебе так позвонил, чтобы предупредить. Мы тут пока отбрехиваемся, все на бездорожье ссылаемся, но ведь пошлет на проверку, обязательно в ближайшее время пошлет. Он вообще вам хочет комплексную проверку устроить. Ну ладно, Борисыч, ко мне тут люди пришли. До встречи!

Дыряев положил трубку и некоторое время тупо разглядывал бумаги, лежащие на столе. Ну, Вован, ну скотина! Только этого нам не хватало! Он осмотрел присутствующих. Заместитель еле заметно усмехался, злорадствовал, подлец. Остальные начальника понимали, любая проверка ничего хорошего не сулит. Даже если проверяющие будут лояльны, то затраты на обеспечение этой лояльности обязательно лягут, как говорится, на плечи трудящихся.

- Хопров, - Федор Борисович взглядом нашел начальника ОБХСС, - возьмешь своего опера, и чтобы сегодня все киоски Вована были опечатаны. Комплексную ревизию назначь, а то разжирел Вован, совсем мух не ловит.

Начальник ОБХСС Хопров удивился, но спрашивать ничего не стал. Начальству виднее, что делать. Приказано, значит, будем исполнять. Тем более что исполнять можно вдумчиво, с пониманием, так сказать, обеих сторон.

Федор Борисович снова поймал змеиную улыбку заместителя и разозлился. Настроение у тебя хорошее, говоришь? Сейчас мы тебе его испортим, настроение твое.

- Владимир Михайлович, - сказал он заместителю. - Занесите мне сейчас оперативно-поисковые дела по нераскрытым кражам. Посмотрим, что ваши подчиненные по нераскрытым преступлениям делают!

И с удовлетворением заметил, что насмешливый огонек в глазах заместителя погас.

Обэхээсники из кабинета не успели выйти, а Владимир Богунов уже припарковал свой "форд" у здания райотдела.

- За что, Борисыч? - с порога заныл он. - Я же всегда, Борисыч, в любое время! И водкой у меня не торгуют, и крупу я малоимущим по пятницам выдаю!

- Не ной. - Начальник милиции указал Богунову на стул. - Кого четыре дня назад у твоего киоска отметелили? Богунов присел.

- А я здесь при чем? - удивился он. - Это приезжие какие-то с легионерами поцапались, те им и ввалили от души. Я-то при чем?

- А почему говорят, что это "крыша" твоя поворинская была? - продолжал Дыряев колоть комсомольского торгаша.

- А это я ляпнул им, - признался Богунов. - Не буду же я им рассказывать, что у нас римляне в городе живут. Они меня спрашивают, поворинские, мол, я и подтвердил. А кто это был, не знаете?

- Витютинские это были, - объяснил Федор Борисович. - Костя Шаповалов с дружками. Вован поскучнел.

- Вон оно что, - догадливо сказал он. - А теперь вас его дядя за жабры берет, требует, чтобы вы Вову Богунова придушили. Так?

- Так, - согласился начальник милиции. - Ох, Вовка, выпороть бы тебя, за все проделки! Вован болезненно сморщился.

- Опоздали, дядя Федя, - сказал он. - Выпороли уже. Вчера в гимнасии ликторы и выпороли. Птолемей Квинтович приказал. Теперь вот в "форд" сажусь, полчаса на сиденье умащиваюсь. Танька подушечку специальную сшила.

- За что же он тебя? - благодушно поинтересовался Федор Борисович, про себя отметив энергию и быструю реакцию центуриона. В вопросах поддержания дисциплины и порядка центурион был явно на голову выше начальника районной милиции.

- За дело, - признался Вован, покрываясь багровыми пятнами. - Жалко же самогон, дядя Федя! Люди в него столько труда вложили, а они его свиньям выливают! Вот... - Вован замолчал, глядя в окно.

- А дальше-то что? - заинтересованно спросил Дыряев. - Договорился, что ли, с кем? Вован вздохнул.

- С Юркой Севыриным и Санькой Коровиным, - признался он. - А чего добру пропадать? Я пустую тару собрал и цех по розливу открыл, а они сырье должны были поставлять. Самогон, значит. Поначалу все хорошо было, а потом цех кто-то центуриону вломил, или разведчики его выпасли. В общем... - Он махнул рукой. - Мне пятьдесят, а им по семьдесят пять каждому... Глава двадцать третья

- Как заказывали, Митрофан Николаевич, - сказал председатель райпотребкооперации Иван Семенович Сафонов. - Крутой экстрасекс! У него народ на полгода вперед в очереди расписан. Насилу уговорил. - Сафонов понизил голос. - Не даром, конечно. Этому экстрасексу палец в рот не клади, оттяпает всю руку.

- Деньги - это твоя проблема, - хмуро сказал При-года. - Естественную убыль пару месяцев в карман не положишь!

Сафонов засмеялся угодливо.

- Уж вы скажете, Митрофан Николаевич, - убыль! Откуда ей взяться, если в магазинах товар больше трех дней не залеживается?

- Оттуда и берется, - продемонстрировал Пригода знание законов советской торговли. - Товар на прилавках не залеживается, а убыль все равно списывается.

Возражать ему главный районный кооператор благоразумно не стал. С начальством спорить все равно что против ветра плевать. Никому ничего не докажешь, только оплеванным останешься. Иван Семенович Сафонов был мудр и гибок, как всякий торговый работник. Первый секретарь торговых институтов да техникумов не кончал, где ж ему знать о всех финансовых ухищрениях и хозяйственных лазейках? Уж лучше пусть в естественную убыль верит, хотя что такое, собственно, естественная убыль? Гроши, детям на молочишко. И то, наверное, не хватит. Однако мыслей этих предусмотрительный Иван Семенович вслух высказывать не стал, а воспользовался случаем, чтобы польстить руководителю.

- Вы, Митрофан Николаевич, нас, грешных, насквозь видите!

- Ты мне тут не сиропничай, - устало вздохнул Пригода. - Уж кого-кого, а тебя-то я, Ванька, насквозь вижу. Ладно, тащи своего... экстрасекса!

Андрей Васильевич Ухваткин к тридцати пяти годам попробовал себя не в одной профессии, но нигде себя не нашел. Поработал он официантом, но работа эта ему не понравилась - хотелось самому сидеть за столом, а не стоять подле него в угодливой позе. "Нет, Андрюша, - говаривал метрдотель Соломон Яковлевич Мезис. - Не годишься ты для нашей работы. Гордыни много, похоже, что нищим помрешь!" После некоторых колебаний - все-таки давали неплохие чаевые - Ухваткин подался в санитары областного морга. Обстановка здесь, разумеется, была не ресторанная, пахло отвратно, но убитые горем родственники не скупились. И все было бы хорошо, но Ухваткин постепенно начал наглеть, повышая негласную таксу морга до совсем уж немыслимых высот. Нервы последнего клиента не выдержали, и все завершилось изгнанием из Царства мертвых. Народный суд проявил гуманность, дав Андрею Ухваткину условный срок. После этого незадачливый последователь Харона некоторое время проработал униформистом Царицынского цирка, продавцом пивного ларька, грузчиком мебельного магазина и фасовщиком в сахарофасовочном цехе Он катился по наклонной, пока не оказался в зеленой фуражке и синей гимнастерке вохровца на проходной Царицынского мясокомбината.

Жизнь катилась мимо. Не ему улыбались девицы в барах, не перед ним расшаркивались официанты царицынских кабаков, даже солнце - черт его побери - оно тоже светило не ему.

И тут в одной из газет Ухваткин прочитал заметку о Джуне Давиташвили, Кашпировском, филиппинских знахарях и прочей чертовщине. Прочитав заметку, Ухваткин ощутил восторженный холодок в груди: вот она, искомая жар-птица!

Остальное было делом техники. Он уволился с мясокомбината, отпустил черную бородку, придававшую ему мефистофельский вид, заказал в ателье Военторга черную мантию с золотыми звездами, после чего объявил себя любимым учеником тибетских махатм и верным последователем Рабиндраната Тагора. На три месяца он выехал из Царицына, собирая в Придонье под руководством старушки знахарки целебные травы и корешки. В городе он уже объявился в новом качестве. Всем знакомым он говорил, чго окончил курсы черной и белой магии, учился у знаменитого воронежского колдуна Варуги и вошел в десятку лучших целителей России Псевдоним Ухваткин избрал себе звучный и непонятный - "Онгора", объясняя всем, что "Онго" на древнесарматском обозначает "мудрый", а окончание "ра" указывает на то, что происхождение свое он ведет от арабско-ведических богов Египта. Он завел обширную переписку с другими целителями и даже набрался нахальства, чтобы написать письма сибирскому шаману Пантелеймону и самой Джуне. Пантелеймон прислал ему из далекой Якутии божка, вырезанного из моржового клыка, и нитку сушеных тундровых мухоморов, а Джуна коротким посланием скупо поздравила новоявленного целителя и экстрасенса со вступлением на Великую Дорогу Познания, приближающую живущих к пониманию Истины. Письмо это Онгора в золоченой рамке повесил над письменным столом, чуть ниже на маленьком гвоздике висела связочка сушеных мухоморов, а под ними на узенькой полке желтела фигурка неведомого сибирского божка