Чтение 8–й страницы книги ~Из Америки

- Смотря какая и как сломается.

- В тот раз из-за неплотно прикрученного болта с центрифуги слетела крышка.

Я представил себе, как здоровенный стальной диск носится по лаборатории, словно взбесившаяся циркулярная, пила

- Это ж никакой гильотины не надо!

- Именно. И только по очень счастливой случайности в лаборатории никто не пострадал. А особенно повезло самому профессору, который имел обыкновение наблюдать за работой сотрудников-практиков, стоя рядом с мирно гудящей, центрифугой.

Я присвистнул.

- Лихо. Выходит, профессора уже пытались убрать?

- Выходит, так. Конечно, может, этот болт недокрутили по нашей своеобычной халатности, но в свете остального такое совпадение мне представляется чересчур сомнительным.

- Вы мне напомнили одного профессора, который читал нам лекции. Он любил приводить примеры самых диких и невероятных совпадений, а в заключение заявлял, что работник следственных органов обязан не доверять любым совпадениям, даже если ему предъявят справку от всевышнего, заверенную Эйнштейном.

- Хорошее правило, - усмехнулся Щербаков. - Итак, давайте еще раз перечислим все данные, которые у нас уже есть. А заодно закажем кофе. С бутербродами по-датски. У меня возникает недоброе предчувствие, что наша беседа затянется...

Рига, 21 сентября 1979 года, пятница.

Сергей Щербаков

К тому времени, когда четвертьведерный (самый большой в гостинице) термос кофе закончился, а переходить на чай было так же бессмысленно, как принимать ванну под дождем, часы показывали полчетвертого утра.

- Так, - я потер виски и попытался огромным усилием разлепить веки. - Давайте еще раз, по новой, перечислим все данные, которые у нас есть.

Итак, пункт первый - смерть профессора. Пункт второй - профессор занимался рутением. Пункт третий - из двух иностранных ученых того же уровня, работающих над той же темой, один занят работой на год вперед, а второй исчез, предположительно, также скончался. Вывод...

- Вывода нет, - отозвался Анджей. Он уже оставил попытки сохранять хотя бы сидячее положение и развалился на кровати. Думаю, заснуть ему не давал только бьющий в глаза свет лампы.

- Вывода нет, - повторил я тупо - Или вывод есть... Все трое больше над рутением не работают. Анджей приоткрыл глаз. Один.

- Может, в этом и смысл? - предположил он.

- Не верю, - отрезал я. - Римляне в таких случаях интересовались: "Кому выгодно?" Я не знаю, кому выгодно вывести из игры троих ведущих специалистов по рутению, если при этом страдают три ведущие ядерные державы.

- Возможно, Норман жив, - подал идею Анджей, видимо не сообразив, что ко мне она уже забегала. И ушла.

- И искали его англичане для отвода глаз? Не-ет, тоже не верю. Но тогда остается Америка. Соединенным Штатам выгодно все, что ослабляет цивилизованный мир. К тому же идет год семьдесят девятый.

- И что? - не понял Анджей.

- В будущем году выборы, - перевел я. - В следующем ноябре американцы организованно потянутся строем к... как это у них... избирательным урнам. Не думаю, чтобы Джонсон стал серьезным конкурентом Форду, но если устроить провокацию... Нет. Тоже не подходит.

- Почему?

- Очень уж не похоже это на провокацию. Огласки нет Недостаточно шума. Кроме того, зачем тогда исчез Норман. Убийства фон Садовица хватило бы.

И все же Америка прочно заняла первое место в списке подозреваемых. Перед глазами у меня маячили урановые кубики.

Стоп. Мне отчетливо вспомнилась апокрифическая армейская байка про сборку пистолета - когда командиру, обожавшему собственнолично ухаживать за своим "орлом", озверевший денщик подложил лишний винтик. Командира потом долго отпаивали нервными каплями, и больше он уже никем и никогда не командовал. Так, может, и я пытаюсь собрать пистолет с лишним винтиком?

А если профессора убили не потому, что исследования его связаны с ядерной силой?

Анджей мою мысль встретил в штыки. Я отчасти понимал его - по младости лет ему мерещились шпионские страсти в полный рост, перестрелки, погони на авто по скользкой дороге... Но картина обретала смысл при совсем другом раскладе.

Первым исчез Норман. Исчез с концами - или мертв, или выкраден мастерами своего дела. Потом, через полгода, профессору Лю поступает заказ на очень интересные и сугубо теоретические изыскания. А еще через полгода убивают фон Садовица, известного упрямством и самоуверенностью И как же я не разглядел сразу?

Если Норман похищен, то все дальнейшее понятно только в одном случае - если он уже знает - открыл ли, в архиве ли откопал - нечто, имеющее непосредственное применение. Китайца заняли сугубо бессмысленными изысканиями, уплатив вперед, чтобы не вздумал бросить работу. Русского, думаю, попытались перекупить, но не учли склочного характера и верноподданнического пыла, пришлось пристрелить. А англичанин занимается своим делом в... американской? южноафриканской? чем черт не шутит - бразильской лаборатории? Или это союзнички наши пошаливают? С Францией глаз да глаз нужен, им бы волю дать - живо Наполеона вспомнят.

Только вот - что? Я зевнул и позволил векам опуститься.

- Спать, - скомандовал я. - Завтрашний день мы проведем в университатум ригензис.

Рига, 21 сентября 1979 года, пятница.

Анджей Заброцкий

Я осторожно выглянул из ориентовского вестибюля на свежий рижский воздух и тут же зажмурился. Лучи вновь взошедшего солнца били в лицо. Прямо как в песне - "словно бритва рассвет резанул по глазам". А если учесть, что три часа дремы на гостиничной кушетке были довольно слабой компенсацией за бессонную ночь... Я осторожно приоткрыл один глаз и пришел к выводу, что жить на солнце все-таки можно. В конце концов, зрелище затянутого тучами неба за четыре месяца моего рижского бытия уже успело осточертеть мне на всю оставшуюся жизнь.

"Патрульчик" стоял там же, где я его вчера оставил, - на подъездной. Отогнать его ориентовцы так и не удосужились. Или просто надобности не было - не "Империал" все-таки, по ночам на лимузинах никто не разъезжает.

Щербаков спустился из номера, как и обещал, через две минуты. Увидев его заспанное лицо, я на всякий случай взглянул украдкой в зеркальце заднего вида, якобы проверяя на невидимые пылинки - неужели я еще страшнее выгляжу? Он-то ведь брился. Оказалось, не страшнее. Все же в двадцать пять такие вещи проходят легче, чем в тридцать-сколь-ко-там-ему.

- Что, до университета далеко? - спросил Щербаков, Усаживаясь в машину.

- Да нет. Минут пять ходьбы, если быстрым шагом, только не хочется машину оставлять. Мало ли, вдруг куда ехать придется. А... вы не позволите заправиться за казенный счет?

Ляпнув последнюю фразу, я прикусил язык, но было уже поздно.

- Разве управление вас газолином не снабжает? - удивился агент.

- Снабжает, - признался я. - В пределах лимита. Однако я этот лимит, извините, весь выездил еще до вашего появления.

- Кстати, Андрей, а откуда у вас своя машина? - вроде бы мимоходом поинтересовался Щербаков. - Если не секрет, конечно?

- Никакого секрета. Подарок к выпуску. Родители оплатили первый взнос, а брат взял на себя остальные выплаты С учетом скидки для сотрудников полиции получилось, в общем-то, не так уж и много.

- А брат намного старшие вас?

- На семь лет, - ответил я и, не удержавшись, добавил: - Вам его фамилия могла попасться в списках награжденных за Аляску.

- Постойте-ка... - Щербаков на секунду задумался. - Фамилия та же, что и у вас, - Заброцкий? Ян Войцехович. Летчик. Орден Станислава с мечами.

- Именно, - подтвердил я. - Тот самый орден - "На, и отвяжись!"

На самом деле я вовсе не ожидал, что Щербаков знает фамилию и заслуги Януся. Просто дернуло похвастаться.

- Надо же, какая маленькая страна Россия, - задумчиво протянул Щербаков. - Ну, когда увидитесь, передайте ему привет от капитана, который его из сугробов вытаскивал.

О-па! Действительно тесен мир. Хотя о сугробах Ян никогда не рассказывал. А вслед за этой мыслью пришла другая - привет от капитана. А полагалось бы - от штабс-капитана. Девятый ранг. Как сейчас - титулярный советник. С каких это пор из армии увольняют с понижением в чине?

Вот и еще одна загадка.

Я завернул на боковую улочку и ловко пристроил машину к бордюру.

- Приехали, - объявил я с напускной бодростью в голосе. - А вот и ваш, как вы говорите, "университатум".

Рига, 21 сентября 1979 года, пятница.

Сергей Щербаков

Университатум ригензис, а по-русски - Лифляндский университет - за сотню лет своего существования не раз перемещался из дома в дом. Нынешнее пристанище на левом берегу Двины он обрел лет десять назад, как хвастливо объявляла табличка у парадного, и еще не свыкся с ним полностью. Новые стены стесняли его, как человека - неразношенная шинель.

Расчет мой оказался верен. Лучшей библиотеки по естественным наукам я бы не нашел во всем городе. Разве что в Питер ехать, но это полдня туда, полдня обратно... За сутки едва обернулись бы, и то если поиски не займут много времени

Надзиравший за библиотекой старый латыш с первого же взгляда показался мне редкостным стервецом. К сожалению, я не ошибся.

- Нишэм не могу помочь, - заявил этот ходячий скрюченный сучок, даже не взглянув на Андрееве удостоверение сотрудника полиции, хотя тот нарочно вытащил именно удостоверение, а не бляху, которая есть у любого городового. - Польшование пиплиотекой расрешается только стутентам и препотафателям. Опращайтес в ректорат.

- Может, вы попробуете его убедить, Сергей? - взмолился Заброцкий. В глазах его явственно читалось: "Выдай ты старому пню по первое число!"

Очевидно было, что пришло время решительных мер. Я вытащил из бумажника корочку удостоверения со сверкающим позолотой гербовым орлом, распахнул его, поднес прямо к увенчанному очками носу библиотекаря и, подержав так секунду, молниеносно спрятал.

- Я бы попросил вас, - заявил я голосом, в котором слышался лязг защелкиваемых наручников... или мне так казалось? - не чинить препятствий проводимому нами расследованию.

- Та, та, - залепетал старец, отступая. - Я только хотел... инструкция...

- Инструкции надо соблюдать, - наставительно сообщил я, направляясь к каталогам.

Заброцкий за моей спиной сдавленно фыркнул.

Все же из меня не выйдет хорошего агента. Дурная слава Третьего управления создается и поддерживается во многом намеренно. Так же, как терроргруппы сознательно раскатывают на машинах с броской фирменной раскраской. Страх парализует будущую жертву. А я мямлю, чтобы зря людей не обижать.

Однако удостоверение сотрудника тайной полиции открыло перед нами двери и обеспечило неохотное подчинение старого латыша, злобно бубнившего что-то себе под нос на своем неудобопонятном языке. По здравом размышлении, я решил считать бормотание защитным рефлексом, выработанным многими годами общения с наглыми студентами.

- Так что мы все-таки ищем? - поинтересовался Анджей, когда библиотекарь вывалил перед нами на жалобно скрипнувший столик гору пыльных томов и удалился, шаркая языком.

- Отыщи то - не знаю что, - ответил я, осторожно поднимая обтянутую кожей крышку. - Рцы... он, покой, рцы, черт, тут же половина книг по-немецки... Ищем мы области применения и химические свойства рутения. Как у вас с химией?

- Только судебной, - мрачно отозвался Анджей. - Вот эту горку можно сразу отложить. Это справочник Бейльштейна. Аналитическая химия.

- Тогда беритесь за следующие.

Часы пролетали незаметно. Когда желудок настоятельно напомнил мне о своем существовании, я обнаружил, что пора уходить - библиотека уже закрывалась. Стопка исчерканных листов передо мной не уступала высотой Эйфелевой башне.

- Что у вас там, Андрей? - спросил я, поднимая взгляд на своего товарища.

- Интересно получается. - Заброцкий разложил листочки веером, как карты. - Самому по себе рутению не посвящена ни одна книга. Есть только ссылки на упоминание. И В трех из пяти книг в качестве соавтора присутствует наш клиент.

- У меня добыча побольше, - ответил я. - Четыре книги с участием фон Садовица, причем одна из них - некоего господина Чугаева, который в досье указан как учитель и научный руководитель Садовица.

- Все это, конечно, интересно, - заметил Андрей. - Но только разбираться с этим будет очень уж сложно. Поэтому я предлагаю взять наши заметки, вернуться в "Ориент" и свести в единое целое.

- А потом?

- А потом, - ухмыльнулся Заброцкий, - я исполню свою давнюю мечту.

Я вопросительно поднял брови.

- Достану какую-нибудь университетскую шишку, пользуясь служебным положением, - объяснил мой напарник.

Глава 8

"САНКТ-ПЕТЕРБУРЖСКИЕ ВЕДОМОСТИ",

21 сентября 1979 года

"Светская хроника.

Пришедшее сегодня из Лондона известие потрясет даже самое стойкое сердце. Младший сын его королевского величества Вильгельма IV Эдуард Виндзор тайно сочетался морганатическим браком с некой мадемуазель Элизабет Хантфорд, дочерью известного британского промышленника.

Смятение, вызванное этим сообщением в британской королевской семье, порождено не только значительным различием в положении новобрачных, но и чрезвычайной молодостью принца Эдуарда. Восемнадцатилетний потомок рода Виндзоров прославился не только замечательными достижениями в Королевской Космической академии, но и не менее блистательным беспутством, столь необычным в чопорной Англии. Однако последняя выходка стала полной неожиданностью для всех, его знавших.

"Это невероятно, - заявил профессор радарной инженерии Королевской Космической академии сэр Артур Кларк. - Ничего подобного мы и представить себе не могли".

Еще более сурово оценил поступок молодого принца король Норвегии Харальд V, с чьей младшей дочерью тот был обручен с юных лет, однако передать его высказывания дословно мы не решаемся.

Виндзорский дворец пока сохраняет молчание относительно этого инцидента, серьезно нарушающего порядок престолонаследия. Поскольку принц Уэльский Георг отличается слабым здоровьем, то шансы получить британскую корону повышаются для юной принцессы Марии и заставляют вспомнить о боковой ветви Виндзорского рода, ведущей начало от младшего брата Эдуарда VIII принца Георга..."

Рига, 21 сентября 1979 года, пятница.

Анджей Заброцкий

Приподнятое настроение испарилось у меня еще на подъездах к "Ориенту". Возможно, причиной тому была опять испортившаяся погода - на небо наползали с запада серые облачка, одно за другим, точно заполняя мозаику. На Щербакова, очевидно, хандра накатила еще раньше - он кисло озирался по сторонам, видно, выискивая орлиным взором убийц злосчастного профессора.

- Слушайте, Андрей, - проговорил он внезапно, - вам не кажется, что в запарке мы совершили колоссальную ошибку?

- Какую именно? - спросил я невнятно, подавляя гаргантюанский зевок. Нет, положительно, лечь бы сейчас... на летнюю полянку, на травку, под теплое солнышко... У-у, размечтался!

- Мы полезли, как это в народе говорится, со свиным рылом, э-э, в калашный ряд. Признайтесь. Андрей, вы ведь в химии разбираетесь еще меньше моего?

- А вы разбираетесь в химии? - парировал я.

- Немного. Знаете, подпольщики-бомбисты редко закупаются динамитом в магазинах. Но ваша идея - привлечь к мозговому штурму настоящего химика - кажется мне куда разумнее собственной - с сомнительным результатом дышать библиотечной пылью.

Мое мнение о нежданном напарнике продолжало медленный и мучительный альпинистский поход на Джомолунгму. Так он еще и в ошибках признается?

- Только, Сергей Александрович...

- Сергей, - поправил меня педантичный Щербаков.

- Сергей, - взмолился я, - давайте отложим поход по ученым шишкам до завтра. Убийца от нас все равно уже ушел, спешить, в общем-то, некуда, а если я начну зевать во весь рот перед высокоученым химиком, получится неловко.

- Спешить нам, Андрей, есть куда, - поправил Щербаков. - Если ваш Старик закроет дело прежде, чем я напишу свой доклад, вряд ли меня станут слушать даже мои сверхосторожные начальники. Но вы правы - один день ничего не решит. Я и сам э... несколько не выспался.

Судя по тому, как напряглись его скулы сразу же после этой фразы, он тоже подавлял зевок.

У "Ориента" мы распрощались, и я отправился домой - компенсировать нервное напряжение и усталость здоровым сном.

Рига, 21 сентября 1979 года, пятница.

Сергей Щербаков

Придя в свой номер, я окинул взглядом аккуратно уложенную постель. Нет, спать нельзя. Иначе я очнусь в девятом часу вечера, разбитый и все такой же злой, и буду маяться бессонницей до полночи, чтобы проснуться утром непригодным ни к какой осмысленной деятельности. Поэтому я отправился в ресторан - поесть. Иногда все же приходится это делать. Но даже плотный, в немецком стиле обед отнял у меня не так много времени, а до ночи оставалось еще непозволительно долго.

И вечер тянулся невыносимо медленно. Я то и дело поглядывал на часы, пытаясь прикинуть, а движется ли стрелка или вечная пружина, как водится у сложных механизмов, отказала, и теперь мой хронометр так и будет всегда показывать семнадцать сорок.

Когда часы смилостивились и показали без пяти минут шесть, я понял, что дальше терпеть невозможно. Читать не хотелось, хмарь за окном наводила тоску, а если я попытаюсь разогнать сплин чаепитием, то разорю управление и лопну сам, прежде чем добьюсь результата. В конце концов я подошел к элефону и поинтересовался, что может мне предложить на сегодняшний вечер светская жизнь губернского города.

Киносеансы я отмел сразу - поклонником серебряного экрана мне не быть. Для разного рода приемов, куда я мог бы затесаться по тому или иному поводу, недоставало подходящей одежды или хотя бы времени взять ее напрокат - поздно спохватился. К тому же сомнительное удовольствие болтаться в толпе незнакомых людей в смутной надежде нарваться на дуэль тоже не привлекало. Оставались концерты. И тут мне нежданно повезло.

Уже через полчаса, запыхавшийся, но безмерно довольный собой, я стоял у дверей Большой аулы Лифляндского университета, сжимая в кармане заветный билет и удивляясь отсутствию давки у кассы. Даже в моем родном Симбирске на такой концерт собралось бы втрое больше народу, чем мог бы вместить зал, и давали бы его не в ауле, хоть и большой (которой у нас за отсутствием университета и нет), а в зале филармонии. Впрочем, Симбирск - город большой, не чета Риге, хотя и куда более провинциальный. Сборный симфонический оркестр Рижского университета представлял 25-Й опус Джона Лорда, его знаменитый "Concerto Apocaliptico".

Я не знаю человека, который мог бы устоять против чар этой вещи. Думаю, "Апокалиптическому концерту" суждено пережить века и остаться в памяти поколений рядом с Первым фортепьянным концертом Чайковского, Вторым фортепьянным Рахманинова, хором из Девятой симфонии Бетховена и "Маленькой ночной серенадой" - в ряду тех шедевров музыки, не зная которых, человек не может называть себя образованным. И потому полупустой зал стал для меня неприятным сюрпризом. Большинство посетителей концерта составляли, как я понял, пожилые преподаватели - поклонники классической музыки и студиозусы, пришедшие из солидарности с товарищами. Почтеннейшей публики, завсегдатаев концертных залов и опер, я не наблюдал, и только дюжина завзятых меломанов, распознаваемых безошибочно по нездоровому блеску в глазах, несколько нарушала гармонию черных костюмов и зеленых фуражек с черно-белым кантом - очевидно, цвета университетского знамени.

Зал был небольшой, на мой пристрастный взгляд, даже тесный для симфонического концерта, зато обильно украшенный какой-то немыслимой и безвкусной золоченой лепниной. Когда стало понятно, что больше никто не придет - то есть через пять минут после третьего звонка, - свет начал гаснуть.

На мгновение в зале наступила полная тишина, тот миг, когда воздух замирает и твердеет, ожидая рождения музыки. И в эту тишину упала первая нота. Смычки коснулись струн, и по затаившему дыхание залу разнеслись позывные Рока. Скрипкам ответили трубы, грозное пение тромбонов, перекличка Четырех Всадников. Постепенно весь оркестр присоединялся к этому повторяющемуся сигналу, и вот уже простучали копыта барабанной дробью - знак, что близится основная тема.

Первой скрипкой был, видимо, студент, бледный юноша с сальными пейсами и клочьями перхоти на старательно отчищенном, но все равно неновом - видимо, одолженном взаймы - фраке. На второй минуте главной темы я был готов простить ему и пейсы, и перхоть. На пятой я окончательно уверился, что парень зарывает талант в землю. Ему бы следовало учиться в консерватории, играть в Императорской опере или давать сольные концерты по всему миру. "Апокалиптический" трудно исполнить плохо - такова уж особенность гениальных произведений, - но ничуть не легче сыграть так, чтобы каждая грань заиграла отдельно, рассыпая мелодические искры. Скрипачу это удалось.

А вот ударные меня разочаровали. Двадцать пятый опус Лорда - одно из немногих произведений, в которых можно услышать соло барабанщика, и исполнять его надо с чувством, с напором, с радостью, если можно так выразиться, вкладывая душу, а не отстукивая по хронометру. И все же, закрыв глаза, я видел коней, и дробный перестук копыт прокатывался по залу - вот-вот проломят стену всадники на белом коне, и рыжем, и вороном, и последний - на коне вслед, и ад следует за ним... и вот-вот раздастся голос: "Иди и смотри!"

Вторая часть концерта, как это бывает, мне не запомнилась - в ней не было, как в первой, все пронизывающей темы, только переливы сложного многоголосия, напоминающие одновременно кельтские мелодии и церковный распев. Слушатели как бы получали передышку в ожидании финала.

"Тай-ди-тай, тай-ди-та-ТАМ!" - вновь пропела труба, и - вот же штуки вытворяет память! - мне припомнились позывные нашей роты. Только рация наша потише пищала. Но в эту минуту я с недостижимой прежде ясностью понял, откуда черпал вдохновение для своего опуса Джон Лорд. Как вольнодумец Бетховен сохранил для потомков революционное буйство прошлого века - поднимитесь, миллионы! - так Лорд (не хочу сравнивать его с великими, но приходится) Выразил в музыке уродливую красоту современной войны. В ровном, гулком ритме барабана мне слышался голос миномета, и при каждом ударе я вздрагивал, ожидая взрыва и летящих над головой осколков. А перед глазами вставал, как живой, полыхающий лес, подожженный ракетным залпом с винтокрыла, и над заливом Кука плыли клубы темного дыма...

В миг перед финалом, когда весь оркестр включился самозабвенно в апокалиптическую скачку, я вдруг ощутил себя на месте одного из всадников. Только за моей спиной стоял не ад. За моей спиной стояло что-то такое, что я обязан был защитить. Что-то очень важное. И если ради этого я должен разрушать... Что ж, пусть будет так. Всякий сад надо прореживать.

Музыка смолкла, и наваждение рассеялось. Чего только не примерещится. Конь бледный в голубом мундире... М-да. Хотя не так я и не прав. Сколько людей за время службы я отправил в ссылку, на уран, на тот свет? С полсотни, если присчитать и членов семей... Хотя обычно интересующие меня субъекты не связывают себя семейными узами. И не считая тех, кого я убил во время Аляскинской кампании, - но это был противник, это не в счет. Так что добро пожаловать в клуб верховой езды...

Медленно разгорелся свет. Слушатели потянулись к выходу. Я подождал немного, чтобы не толкаться в потоке оживленно обсуждающих достоинства и недостатки исполнения студентов, потом тоже поднялся с просиженного кресла и вышел в проход.

На выходе из зала я приостановился, пропуская вперед милую компанию: немолодой отец семейства, чей благообразный вид потомственного интеллигента несколько портила перебитая в давние, надо полагать, времена переносица, пухленькая его супруга, ростом доходившая мужу едва до плеча, и болтающийся между ними мальчонка лет семи, напевающий себе под нос привязчивую тему "пам-па-паам, пам-пам-па-паам". Я машинально отступил, ощутил под каблуком некое препятствие и услышал за спиной возмущенное "Ой!".

Рефлекс подвел меня. Подобно собаке Павлова, натренированной пускать слюну при каждом звонке, я на всякий резкий звук реагирую весьма бурно. Вот и в тот момент я не стал раздумывать, а резко развернулся, принимая боевую стойку дзит-кун, - хорошо еще, что бить с развороту не стал, иначе непременно сломал бы ребро стоящей за мною девушке.

А так она отделалась лишь легким испугом да отдавленной ногой.

- Простите, сударыня, - пробормотал я, чувствуя, что краснею.

Девушка разглядывала меня без гнева, но с тем особенным любопытством, на которое способны только женщины и ученые. Последние так разглядывают пакостных гадов большой научной ценности в формалине, а первые - малознакомых мужчин.

- Ну что вы, сударь, - проговорила она с легкой насмешкой. - Это мне следует извиниться, что напугала.

"А она красива", - подумалось мне не к месту. Хотя красива - не то слово. Миловидна - так будет вернее. Красота подразумевает нечто симметричное, мраморно-холодное. Девушка - на глаз я дал бы ей чуть более двадцати - была восхитительно живой, и все мелкие недостатки, на которые не преминул бы обратить внимание пурист, таяли в сиянии золотисто-карих глаз. Поначалу я и вовсе не видел на ее лице иных черт, кроме этих огромных глаз, пристально, как с иконы, всматривающихся в меня.

- Отнюдь, сударыня, - ответил я и замялся - что бы такого еще сказать, чтобы продлить разговор, чтобы это эфирное создание не упорхнуло, колыхнув облаком русых волос. - После того как я увидел в губернском городе полупустой концертный зал, меня вряд ли что-то может напугать.

Как говорится, не было бы счастья. Негаданно я зацепил в душе нежданной собеседницы чувствительную струнку.

- И не говорите, - поддержала она меня. - Уже из оркестра жалуются, что в пустой зал музыка не идет. Вы приезжий?

- Да, - не стал отпираться я, пропуская девушку вперед. Мы двинулись по холодному, продутому сквозняком коридору.

- Так я и думала. Я уже помню наизусть всех в Риге, кто хоть иногда посещает концерты в ауле. И знаете что? Их до Ужаса мало.

- Насчет ужаса - это верно подмечено, - согласился я - Кстати, прошу извинения. Я не представился. Титулярный советник Сергей Щербаков.

- Мне вы показались военным, - заметила девушка.