Чтение 8–й страницы книги ~Закатный ураган~

Сотник не шагнул, а перетек в сторону, как капелька жидкого серебра, не затратив ни единого движения на пролетевшего у него за спиной и ухнувшего в сугроб Воробья.

— Погоди, Молчун. Кисель донес мне, что ты путешествуешь в компании девочки-арданки — вот она, больной остроухой и пригорянина. Это так?

— Да, госпожа.

— Он весьма сетовал, что не отправился лично добыть голову пригорянина и сиды. Посланные им воины не вернулись... Значит этот пригорянин...

— Да, госпожа. Я — мирный человек. Я не видел сражений и не знал настоящих бойцов. Но вряд ли найдется человек, способный противостоять мастерству Сотника.

— Кого?

— Сотника. Это кличка. Так на прииске мы называли того самого пригорянина. Признаюсь честно, Эван поступил не совсем достойно, пытался ударить в спину...

Я увидел, как Эван мчится звериным, стелящимся над землей шагом, занося в последнем, совершенно невообразимом, прыжке, сжатый двумя руками меч.

— Сзади!!! — не узнавая свой охрипший, срывающийся на фальцет, голос, заорал я.

Услышав мой голос, Сотник вывернулся как камышовый кот, пронзенный стрелой, и ударил наискось сверху вниз. Клинок раскроил капитана от плеча до грудины и застрял в кости...

Волна человеческих тел прокатилась по утоптанному снегу площади и схлынула, оставляя изломанные неподвижные тела.

Я бегом бросился к Сотнику, упавшему вслед за последним ударом на колени и продолжающему стоять над телом поверженного врага. Еще на бегу я разглядел потемневший рассеченный рукав сермяги и растекающееся черное пятно у левого колена.

Приблизившись, я тронул его за плечо:

— Позволь помочь тебе, когда-то меня учили врачевать раны...

Сотник долго молчал. Трещали прогоревшие поленья в остатках костров. В воздухе стоял острый запах гари и свежепролитой крови. А потом он, не отводя взора от мертвого тела, произнес самую длинную фразу за время нашего знакомства. И его пропитанный горечью хриплый голос стоит у меня в ушах и сейчас:

— Врачуешь ли ты раны души, Молчун? Сегодня я убил родного брата.

— ... кто же знал, что Эван и Глан — родные братья?

— Что ты сказал?! — вот тут спокойствие ей изменило. Бейона всем телом подалась вперед, глаза — не меньше серебряных империалов, голос задрожал и сбился на последнем слоге почти что на писк комариный. — Повтори!

— Настоящее имя Сотника — Глан. Они с Эваном были братьями. Не знала ли ты его?

Она молчала, опустив голову. Пальцы с ровными, ухоженными ногтями изо всех сил вцепились в подол дорогого платья. Потом шепнула едва слышно:

— Круг замкнулся. Пророчество исполнилось. От судьбы не убежишь...

— Он-то помнит тебя, госпожа. Сказал — почти сестра.

Быстро, очень быстро эта женщина справляется с мимолетно выглянувшими на поверхность души чувствами. Вот и сейчас глянула твердо. Губы сжаты. Словно кружку ледяной воды в лицо плеснула.

— Еще бы не знала... Где он?

— Откуда ж мне знать? — еще немного и мои плечи болеть начнут как после работы в забое. Еще бы, столько раз пожимать ими за вечер. — Кисель разве ничего тебе не говорил?

— Что он должен был мне сказать?

Тут я обратил внимание, что наша беседа перестала напоминать допрос. Просто разговаривают двое людей. Вспоминают общих знакомых.

— В его ватага было на семь человек больше. Их он послал взять Сотника, то есть Глана, и перворожденную после того, как нас схватили.

— Глана? Всемером? — она едва не рассмеялась. — А что за остроухая с вами была?..

Не успел я открыть рот, чтобы ответить, как дверь распахнулась. Без стука, без предупреждения.

— Это еще что? Кто позволил? — Бейона вскочила, уперев руки в бока.

Ворвались два гвардейца. Не те, что сопровождали ее. Другие. Лица суровые и решительные. На поясах не дубинки, а мечи.

Гелка взвизгнула и забралась на топчан с ногами, вжимаясь в угол. Я скрипнул зубами. Еще десять дней назад она кинулась бы ко мне в поисках защиты.

— Ты арестована, — первый егерь, черноусый с перебитым и криво сросшимся носом, ткнул в грудь Бейоны пальцем. — Не вздумай сопротивляться!

— Что?! Кем арестована? По чьему приказу?

— Там узнаешь... — гвардеец грубо вцепился пятерней в ее плечо, рванул к выходу.

Второй егерь, приземистый, с бычьей шеей и светлыми кудрями, схваченными от падения на глаза тонким кожаным ремешком — похоже, уроженец одного из вольных городов, попятился и заржал не хуже застоявшегося коня.

В первый миг мне показалось, что женщина молитвенно сложила руки перед грудью, стремясь разжалобить воинов, но потом...

Бейона присела, будто в коленях подломилась, а потом стремительно выпрямилась. Такие выкрутасы выделывает на перекатах пятнистый лосось, идущий на нерест вверх по течению из Озера. И, как лососевый плавник, блеснуло нечто в ее руке.

Егерь заорал страшным голосом и схватился за низ живота. Его глаза, и без того малость навыкате, едва на лоб не вылезли от боли. От боли и испуга, надо полагать.

— Прочь, мразь! — выдохнула пригорянка и толкнула раненого плечом в грудь.

Он пошатнулся, не переставая выть от боли, и налетел на второго гвардейца, который попытался высунуться из-за плеча — ростом, как я уже упоминал, не вышел — товарища.

Но едва сумел выглянуть, как Бейона ткнула ему в лицо узким лезвием стиснутого в правой ладони корда. Где она его прятала? Неужто в рукаве?

Низкорослому егерю повезло больше, чем напарнику. Успел отпрянуть. Ну, прямо на волосинку отклонил голову. Острый клинок прошел по краю глазницы, распоров бровь. Он зарычал, оттолкнул черноусого в сторону. Сильно. Тот грянулся плечом о стену и медленно сполз по ней, уже не воя, а так, поскуливая, а крепыш бросился на Бейону. Она повторно ударила кордом, но, видать, противник попался не по зубам. Гвардеец отмахнулся от летящего в груди острия, отклонил его.

Сталь клинка заскрежетала по лезвиям кольчуги. Пригорянка зашипела и саданула егеря каблуком сапожка по голени. Махнула лезвием, на сей раз нанося не колющий, а режущий удар, но опоздала на какое-то мгновение. Воин сжал левой рукой ее запястье, хрипло выдохнув, ударил справа в ухо. Словно не с женщиной дело имел, а с равным ему кулачным бойцом.

Нет, ну нельзя же так!

Голова Бейоны мотнулась из стороны в сторону, как будто шея сломана. Коса затрепыхалась за плечами обезглавленной гадюкой...

Но она продолжала бороться. Стрыгай меня раздери!

Ударила гвардейца локтем, целясь в кадык. Попала в подбородок. Как только кость не сломала. Подбородок у бело-зеленого даже на вид был не мягче камней, из которых стены темницы сложены.

— Ах ты сука, — промычал он сквозь сжатые зубы и принялся выворачивать кисть, сжимающую корд.

Храбростью я никогда не отличался. Скажу больше, чаще труса праздную. Не очень похвальное качество, но чего правду скрывать? В драках — хоть с оружием, хоть голыми руками — мне особо делать нечего. Ну, не боец. Никогда не умел. Даже в детстве, мальцом, кто только меня в пыли не валял. Позже, правда, мои друзья-товарищи подросли и поняли — не стоит над сыном нобиля чересчур уж потешаться. Тем не менее, в схватке на деревянных мечах даже сыновья нашей кухарки — Роко и Дил — частенько забывались и легатскому сынку приходилось прятать здоровущие синяки. Но смотреть спокойно, как бьют женщину, я тоже не могу.

У самого топчана валялся опрокинутый в сутолоке табурет. Вот! Это вам не меч, не копье. Оружие в самый раз для недоучившегося чародея и бывшего старателя. Я сжал ладонями толстые ножки...

Ох и крепкий же череп оказался у светловолосого гвардейца! Первого удара он как будто и не заметил. Отмахнулся головой, словно корова от слепня. Ничего. Я привык к тяжелой нудной работе. Нужно будет — повторим. После четвертого удара, да по-моему еще и Бейона ему добавила коленом по причинному месту, ноги егеря подкосились. Он тяжело рухнул вначале на колени, а затем на бок, приложившись еще виском о дощатый край топчана.

Упал и затих. Долго его пробирало, но уж пробрало, так пробрало...

Пригорянка шагнула к первому, продолжающему подвывать черноусому гвардейцу — под его задом уже растеклась темная лужа, и быстрым движением перерезала ему горло. Нагнулась над светловолосым крепышом и ударила за ворот кольчуги. Выпрямилась, глянула на меня. Аж мурашки меж лопатками побежали — а ну, как за меня теперь возьмется? От пригорянского корда я табуретом не отобьюсь.

Но отбиваться не понадобилось. Бейона опустила глаза и присела на топчан. Поправила упавшую на глаза прядь.

— Что это было, госпожа? — я зачем-то аккуратно поставил табурет. Пошатал. Одна ножка не доставала до пола... Что я делаю? Садиться что ли собрался?

— Думаю, заговор, — тихо ответила она. Твердость из голоса никуда не делась, а вот сил схватка, видно, много отняла. — Брицелл, сучий сын. И Терциел с ним наверняка. Мор и глад!

Где-то я это ругательство уже слышал. Точно, от Сотника. Должно быть, любимое выражение всех пригорян

— Что теперь делать?

— А! — отмахнулась Бейона. Не мешай думать, мол.

Ладно. Думай. Я присел около Гелки. Нащупал ее ладошку. Маленькую, но сильную. Сжал слегка.

— Прости, белочка. Все из-за меня, дурня старого. Только я один и виноват...

Она всхлипнула. Ткнулась носом мне в плечо.

Простила, никак. Вот и славно.

Едва я протянул ладонь — погладить Гелку по голове — Бейона встрепенулась:

— Брицелл, ублюдок осла и шакала! Он меня достанет... Эти двое — не последние. Нужно убегать. Ты поможешь, Молчун?

Я опешил. И от сказанного, и от тона, каким было сказано. Еще недавно черноволосая пригорянка выступала в роли строгого судии. Сурового, но справедливого. Теперь, едва ли не дружески обратилась.

— Как мне помочь, госпожа? Боец из меня никакой. Чародейским талантом тоже Сущий Вовне обделил...

— Тебя-то обделил?

Что-то я не понял — может она чересчур сильно по голове получила?

— Меня, госпожа, меня... — почему-то вспомнилось, как разговаривал с Мак Кехтой, когда она очнулась в чужой рассечке: темнота кругом, Этлен куда-то пропал, а рядом перемазанная кровью и глиной бородатая морда салэх.

— Ну, ты скажешь, Молчун! — усмехнулась пригорянка. — Возьми девочку за руку! — в ее голосе вновь проснулись повелительные нотки.

Сам того не осознавая, я повиновался.

Во имя Сущего!

Сила просто захлестнула меня! Чистая, первородная. Еще не преобразованная ни в одну из стихий. Но сколько ее!

— Понял? — Бейона хитро прищурилась. — Я-то сразу почувствовала. Как только она вошла.

Так вот откуда мои способности. А я, грешным делом, подумал, что в момент опасности просыпаются у бывшего школяра скрытые способности, начинаю Силу тянуть из Аэра. А дело все в Гелке! И когда стуканца, Этлена заевшего, я зажарил Стрелой Пламени, и когда работников, взбунтовавшихся против рудознатца, Бичом Воздуха на порубке охаживал, я ее за руку держал.

— Так значит...

— Значит, значит, — не дала мне договорить женщина. — После объясню. Когда время будет, — запнулась и добавила. — Если оно у нас будет.

— Что нужно делать, госпожа?

— Сплети хорошее заклинание. Молния, Огненная Стрела, Огненный Шар...

— Убивать не буду, — твердо выговорил я и сцепил зубы, ожидая возражений. Довольно с меня. До сих пор совесть гложет за смерть Желвака. А ведь я его ножом пырнул обороняясь. Неизвестно еще, как бы наша драка закончилась, если бы нож под руку не подвернулся. Но умом я это понимаю, а сердце другое говорит. Шепчет, что человека жизни лишил. Уничтожил величайшее из чудес, дарованное нам Сущим Вовне. Пусть даже носитель этого чуда был жадным, мелочным, склочным и вонючим человечишкой. Как раз то самое, что сиды называют "салэх". Во всей красоте проявления.

— Ишь ты... — протянула Бейона. — Не будет он убивать. Добренький. А коли они тебя? Или девочку твою?

— Убивать не буду, — упрямо повторил я. — Защищаться буду. А убивать — нет.

— Ладно, — она глянула на меня, похоже, с уважением. Или почудилось? — Не хочешь убивать — не надо. Неволить не буду. Щит Воздуха сплетешь?

Я кивнул. Отчего же не сплести?

— Хорошо. Держи щит перед нами. А лучше и сзади. Если сумеешь колпаком загнуть...

Ну, не знаю. Не пробовал. Но попытка — не пытка, как говорил один поморянин, работавший лет пять назад на Красной Лошади. Большой шутник и прибауточник. От вина погиб..

— Попытаюсь, госпожа.

— Тут не пытаться надо, а наверняка сработать.

— Сработаю.

— Вот как? Ладно. Я покажу куда идти. Гвардейцев, если Брицелл, крыса его мать, серьезно за переворот взялся, еще много будет. Держи щит. А отогнать я их сама отгоню. Позволишь? — она протянула сильные пальцы к ладошке Гелки.

— Да разве меня спрашивать нужно? — я развел руками. — Белочка? Ты как, не возражаешь?

Вместо ответа Гелка встала с топчана и протянула нам руки. Мне правую, Бейоне — левую.

— Умница, деточка, — одобрила ее решение чародейка. — Вырвемся наверх, бежим в "Каменную курочку". Это...

— Игорный дом, — подсказал я. Не хватало, чтобы при Гелке ляпнула про бордель.

— Игорный дом, — согласно кивнула женщина. — А ты откуда знаешь?

— Мастер Ойхон сказывал.

— Рудознатец, — прибавила Гелка.

— Говорила моя бабка, что мир тесен, — задумчиво проговорила пригорянка. — Так я вот что скажу — она о его тесноте и вполовину не догадывалась. Пойдем!

Прежде, чем выйти в коридор, я сплел Щит Воздуха. Точнее, не сплел — это неправильное выражение. Кто его первым пустил, не знаю. Щит воздуха не плетут. Как можно плести из пустоты? Его лепят. Так гончар лепит тарелку из глины, хозяйка — пирог, чтобы набить его начинкой, а детвора в северных королевствах — снежки в долгую зиму. Сила сжимает, спрессовывает воздух в чуть выпуклый плотный блин — он и в самом деле напоминает щит. Да и хозяина оберегает и от оружия, и от вражьей магии — чем не щит? Вот только, убейте меня на месте, если я понимаю, из чего он делается. Ведь пустота же! Но, тем не менее, защитные заклинания у меня всегда получались лучше, чем атакующие.

Бейона шагала рядом. Напряженная, сосредоточенная. Интересно, какой удар она приготовила по возможным врагам? И где ее корд? Исчез так же незаметно, как и появился.

Когда мы прошагали до конца коридора и остановились перед закрытой дверью со смазанным жиром стальным засовом, она бросила мне, не оборачиваясь:

— Да. Еще. Слышь, Молчун. Госпожой меня не зови. Не надо. Просто Бейона.

Кто бы возражал?

— А теперь вышиби дверь, Молчун.

Вначале я подумал о магии. Кулак Воздуха мог бы открыть любой запертый проход с легкостью. Хоть десяток замков на засовы повесь. А потом решил — не стоит. И с размаху врезал правой ногой в самую середку двери.

ГЛАВА IV

Ард'э'Клуэн, Фан-Белл, переулок Кошкодера,

златолист, день двадцать первый, сумерки

Осенний закат не чета летнему. Если в теплое время года темнеет быстро, то в слякотную погоду, кажется, и сумерки размазаны по уходящему дню, раскисшие от противного мелкого дождика, как кожаная сбруя, не пропитанная жиром.

Белый день в конце златолиста переходит в ночь медленно, постепенно, опасаясь спугнуть. Хорошо — глаза успевают привыкнуть к темноте. Ведь Фан-Белл, да и Трегетройм тоже, не Соль-—Эльрин. Это в столице Приозерной империи на ночь зажигают масляные светильники, выстроенные в ряд по главным улицам, по краю больших площадей, у фасадов самых важных зданий, вроде Священного Синклита, Библиотеки, Амфитеатра, Адмиралтейства. Горят фонари в стольном граде озерников до рассвета. Нарочно для того приставленные люди осматривают их, проверяют, подливают масла, чистят. И люди не боятся по улицам гулять даже после заката. Понятное дело, все сказанное относится к центральной части города. Есть в Соль-Эльрине и кварталы ремесленников, и трущобы, населенные вольноотпущенниками-бессребрениками, и вовсе необузданная припортовая часть, куда даже наряды городской стражи без особой надобности не суются. Так что гордые заверения жителей империи — мы де цивилизованный народ, а вы там у себя на Севере все до одного варвары — встречают всякий раз возражения ушлых купцов-северян — главная улица — еще не весь город, а столица — еще не вся Империя. Целуйте, мол, свои светильники куда попадете, а захотят на нож ростовщика поставить, подловят на темной улочке.

Вот только в северных королевствах и той малости нет. Никто никогда улиц не освещал. Ни в Трегетройме, ни в Фан-Белле, не говоря уже о столице Повесья — Весеграде.

Да и то сказать, как их осветишь?

Дома в северных городах теснятся внутри городской крепостной стены. У трейгов она каменная, высотой двенадцать локтей — предмет постоянной гордости правящей династии. У арданов вместо стены — вал, покрытый сверху обожженной глиной, а по самому гребню — частокол. Каждое бревно — обхват, сверху обтесано на остряк, и высоты тоже немалой — около десятка локтей. Из-за тесноты никакого порядка в застройке не соблюдается. Каждый лепит себе жилище, как попало. Потому улицы и переулки получаются узкими и кривыми — в народе говорят: словно бычок струйку пустил. Так что ни фонарщиков, ни фонарей не напасешься.

Так это внутри города! Не говоря уже о слободах ремесленных — Кузнечной, Портовой, Кожевенной и других.

Вообще-то в Фан-Белле имелись всего три улицы, настолько широкие, чтоб по ним две колесницы в ряд могли проехать. Или конница с пехотой, в колонну построившись, прошагать. Они ведут от городских ворот к королевскому замку, что примостился на холме, выпученном посреди города, словно чирей. Чуть южнее замка, а значит, ближе к Ауд Мору, расположена городская площадь, на которой во все дни, кроме определенных королем Экхардом для проведения показательных казней и правежа, идет бойкая торговля привозимыми из окрестных сел харчами, а так же всякой полезной в хозяйстве мелочевкой. Неподалеку от рыночной площади стояли конюшни и казармы конных егерей — гвардии Ард'э'Клуэна; оружейные склады; тюрьма.

За порядком на этих улицах — Портовой, тянущейся от Южных или Портовых ворот; Конюшенной, проходящей мимо приземистого здания, где стояли кони бело-зеленых гвардейцев; Вонючке, названной так по имени узкого, загаженного сверх всякой меры ручья, сборника нечистот из доброй половины Фан-Белла, вдоль которого она вытянулась, — еще следила городская стража. Ходили не меньше, чем по десятку, под началом опытных командиров из бойцов, прошедших и войны с трейгами в Железных горах, и последнюю кампанию. Освещали путь факелами. Если и находился среди воров и разбойников полный придурок, чтоб на глаза патрулю попасть, его никто не жалел. А впрочем, за небольшую мзду могли стражники и мимо убийства прошагать, дружно отвернув усы в противоположную сторону.

Прочие улицы даже улицами называть язык не поворачивался. Так, переулки. Узкие — на некоторых даже пешеход мог лишь бочком пробираться, темные даже днем — вторые этажи тянущихся вверх из-за отсутствия места домов зачастую смыкались над головами горожан, извилистые — кто как хотел, тот так и строил. И названия у них, исторически сложившиеся, не радовали ухо особым благозвучием. Улица Выбитого Клыка, проулок Гнилая Жижа, тупик Корд-под-Ребро, или переулок Кошкодера.

Отчего последнюю улицу, проходящую кружным путем по задам оружейных складов, изгибающуюся три раза вправо и четыре раза влево, назвали так чудно и заковыристо, не помнил уже ни один из ее жителей. Да и вряд ли кто-нибудь из них горел желанием поделиться своими воспоминаниями об истории градоустройства столицы Ард'э'Клуэна с двумя пробирающимися мимо величественных груд мусора прохожими. Обитатели угрюмых домов с закопченными и залитыми потеками помоев стенами прикрыли окна ставнями, а двери — заперли на крепкие засовы, и сидели, не высовывая носов наружу. Как сказал один бродячий певец: "И кому какое дело, кто там бродит под дождем?"

А вышагивающие на манер цапель (попробуй, походи по-другому, когда сапоги увязают в липкой грязи и неизвестно от дождевой воды земля раскисла или ватага возвращавшихся из ближайшей пивной скорняков помочилась под угол) прохожие меньше всего интересовались названием улицы, на которую завело их провидение.

Один из них отличался почти детским росточком. Едва до плеча второму дотягивался макушкой. Но даже и у него под скрывавшим очертания фигуры темно-коричневым дорожным плащом угадывалась рукоять меча. Легкого, одноручного, таким часто пользуются в паре со щитом. У его спутника меч был подлиннее и постоянно показывал обшитые бронзовыми бляхами ножны из-под края плаща. Меч полутораручный. Рукоять его рассчитана на ширину одной ладони и три пальцы второй руки. Оружие, требующее более серьезных навыков обращения.

Человек с полутораручником шагал размеренно и широко, с кошачьей грацией перепрыгивая кучи мусора и вонючие лужи. Тот, что пониже, не поспевал за ним, частил на шагу, а потому оступался и уже промочил правый сапог. Влага противно чавкала, ступня стыла, а неудачник бормотал под нос витиеватые ругательства.

Его спутник остановился, сбросил капюшон с головы, открыв молодое лицо, обрамленное темной бородкой, поправил удерживающую волосы вышитую повязку.

— Ты, Вейтар, молодой еще так загибать. Знать бы, что ты...

— Ну, и что б ты сделал? — задорным голосом воскликнул Вейтар, нисколько не заботясь о лишних ушах. — Кто еще в твоей ватаге Фан-Белл знает?

— На худой конец, один пошел бы, — отозвался высокий. Тут на нос ему упала тяжелая капля и он встревожено глянул вверх — если с неба, это одно, а вот если из окна... Повезло. Это оказалась дождинка. — Похоже, тучи расходятся.

— Твои слова, да Пастырю Оленей в уши.

— Хорошо бы.

Вейтар тоже отбросил на плечи капюшон. Его русые волосы слиплись от влаги, растворенной в воздухе. Лицо совсем мальчишеское — ни бороды, ни усов.

— Нет, Кейлин, ну чего мы кружляем по городу? Чего ждем, чего ищем? Не ответит тебе Экхард!

— Злой ты на него, Вейтар, — Кейлин смахнул ладонью с каштановой бороды капли влаги. — Вот сколько тебя знаю, зло таишь на короля Ард'э'Клуэнского. А ведь я его давно знаю. Тугодум, понятное дело, да и недалекий. Это верно. Но не предатель...

— Урод он!

— Да ну? А я слышал —девки на Хардвара, тьфу ты, на Экхарда так и виснут.

— Знаю я что это за девки!

— Откуда? Ты что, в королевский замок вхож?

— Ну... — замялся юноша.

— Вот и не трепи языком. Молод еще.

— Может, и молод. Да только с головой дружен.

— Не понял, — Кейлин замедлил шаг, подозрительно прищурился. — А кто не дружен?

— А кто Некраса в замок отправил? Сам говорил — каждый ватажник тебе дороже брата. А сам что?

— Стой, парень, — трегетренский принц, вынужденный нынче скрываться в ватаге лесных молодцев, остановился, повернулся к Вейтару и крепко взял его за плечо. — Ты в чем меня обвиняешь?

— Не тебя, — парень попытался вырваться, но безуспешно. Хватка у трейга была что надо — не разжать, не скинуть пальцы.

— А кого?

— Экхарда Второго!