Чтение 8–й страницы книги ~Ричард Длинные руки

– Сколько на переодевание? – спросил я.

– Простите, сэр…

– А-а-а, у вас к ужину не переодеваются? Ладно, можно вот так за стол?

Он в некотором колебании кивнул.

– Да, сэр… Гонг означает, что пора в обеденный зал…

– Надо бы с некоторым упреждением, – посоветовал я серьезно. – Один гонг на переодевание, второй – на торжественное и чинное шагание в зал. Ладно, что взять с провинции… Кстати, приведите мою скромную собачку.

В обеденном зале за столом уже все четыре женщины, Даниэлла, как всегда, в голубом платье, Дженифер – в алом с золотом, Изабелла – в темном, Бабетта… ох, у Бабетты каждый раз новое, настоящая женщина, не говоря уже о том, что и прическу всегда меняет: сейчас вот такая вавилонская башня золотых волос, словно Бабетта собралась на войну, а платье настолько открытое, что уже балансирует на грани неприличия.

Она улыбнулась мне заговорщицки, напоминая, что скоро ночь, она здесь свободная женщина и явится ко мне скрасить мое одиночество. Слуги с размеренностью големов расставляют блюда, я поклонился с порога, принес извинения, стараясь сделать их не слишком цветистыми, не поймут, дуры. На широкой белой тарелке со скромно сложенными культяпками громоздится объемная курица, что не курица, вокруг нее зелень, ломти лимона, еще какая-то изысканная хрень, которую я обычно брезгливо отгребаю вилкой или ножом на край тарелки и больше не прикасаюсь. Обойдя стол, понял, почему курица уже и не курица, а вроде даже гусь: из распоротого пуза вываливаются коричневые комочки зажаренных в сухарях перепелов и скворцов.

Я сел, как и в прошлый раз, за самый дальний конец стола. Мне показалось, что леди Изабелла предпочла бы, чтобы я сидел ближе: после моего заявления, что на рассвете поеду дальше, заметно подобрела.

Курица призывно блестит оранжевой шкуркой, я вижу, как кое-где она шевелится, это горячий пар пытается найти выход, и только сделаю первый надрез, вместе со струей горячего пара брызнет обжигающий сок, восхитительно лакомый, настоящий эликсир жизни…

А рядом на зеленой тарелке с фигурно погнутыми краями таких же размеров курица и тоже со скромно сложенными культяпками, но зажаренная круче, корка коричневая, к тому же усыпана чем-то вроде тмина или перца. Я ощутил призывный запах, которому мужчина не в состоянии отказать. Проще отказаться от женщины, чем от такой умело зажаренной птицы, когда шкурка готова хрустнуть под пальцами, выстреливая в разломы тончайшими горячими ароматами.

Эта курица тоже начинена мелкими тушками, перепелиными яйцами вперемешку с горькими травами, красными стручками перца, а по бокам обложена луковицами и чем-то еще, да хрен с ним. Пора начинать…

Дженифер и Даниэлла тихонько переговариваются, поглядывая на меня хитренько, я сказал Псу громким шепотом:

– Как ты думаешь, женщины, которые полагают, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок, метят слишком высоко?.. Или нет?

Женщины переглянулись, я тут же сложил ладони у груди, сказал благочестиво:

– Авэ Мария… Лаудетур Езус Кристос… Отче наш, аминь!.. Спасибо тебе, Господи. С таким ужином никакой враг не страшен. Я вообще-то передумал отдавать его врагу. Леди Дженифер, прошу не принимать на свой счет. Я имел в виду, что жизнь – это борьба! До обеда – с голодом, после обеда – со сном. А сейчас так и вовсе ужин… Кстати, почему зал называется обеденным, если ужинаем?

Леди Изабелла чуть вскинула бровь.

– Вам, сэр Ричард, менестрелем быть.

– Почему?

– Патрик тоже всегда интересуется, почему называется так, а не иначе.

Они все легко и просто брали руками даже самые жирные блюда, я же все-таки старался больше орудовать ножом, и хотя здесь вилок еще нет, все же накалывал на острие и так тащил в пасть, хотя здесь это может выглядеть недостаточно элегантно. А фиг с ним, скажу, мол, зато мужественно. И вообще, может быть, я северный тунгус.

– Вам нравится? – спросила леди Изабелла.

– Еще бы, – ответил я с энтузиазмом. – Белый ужин! Дамы кормят мужчин! Разве это не мечта? Я всегда был против, чтобы ужин отдавать врагам, куда лучше делить с хорошенькими женщинами. Особенно если ужин заканчивается завтраком.

– Понравились ли вам покои? – осведомилась леди Изабелла с материнской заботой, в которой мне почудилось нечто еще. – Не нужно ли что-то добавить, что-то убрать? Говорите, сэр Ричард. Мы вам так обязаны, что если не нравится, то предложим на выбор любую из свободных комнат. У нас их теперь много, очень много.

В последних словах явственно прозвучала горечь, я сказал учтиво:

– Леди Изабелла, я просто поражен роскошью и богатством апартаментов вашего замка!.. Такие ковры, гобелены, шкуры невиданных зверей… А эти двенадцать рыцарей, что как двенадцать паладинов Карла Великого охраняют покои? Это бесподобно!

Она не отрывала от меня внимательного взгляда.

– Вам понравилось? Тогда вас не смутит, надеюсь, упоминание, что это не просто доспехи наших давно ушедших предков.

Я насторожился.

– А что?

– В те времена существовал обычай… не хоронить в земле, а кремировать… хоть это не совсем кремация в том смысле, как понимаем теперь. Для доступности принято считать, что урна с прахом находится внутри доспехов. Но это не совсем так…

– А как? – спросил я.

Дочери молчали, даже перестали таскать с большого блюда тонкие ломти красной рыбы. Я посмотрел, как их челюсти двигаются все медленнее, перевел вопрошающий взгляд на герцогиню.

– Это трудно объяснить, – ответила она с неохотой, вынужденно усмехнулась: – Не хочется признаваться, что не знаю, как это делалось… но прах как-то соединялся с самими доспехами. Так что сами доспехи можно рассматривать как своеобразные урны с прахом…

– … хоть и без праха, – закончил я оптимистически, не могу смотреть, как женщина не то неумело врет, не то стесняется признаться, что дура дурой, а ведь приходится сознаваться в присутствии дочерей, теряя родительский авторитет всезнаемости. – Можно мне вон ту птичку? Благодарю… Летала, чирикала, в Красную книгу мечтала попасть, дура…

– Вам какое вино? – поинтересовалась она. – Красное, белое, крепкое, сладкое…

– Я за рулем, – ответил я. – В смысле с утра в путь. Не хочу, чтобы в крови был алкоголь, он замедляет реакцию.

Леди Бабетта дала понять взглядом, что это же прекрасно. Никуда не нужно торопиться, люди – не кролики, все нужно делать медленно и со вкусом, а леди Дженифер фыркнула:

– Да вы и так какой-то замедленный. Вы не зимой родились?

– У нас всегда зима, – согласился я. – Север, что с нас возьмешь.

– Это заметно, – обронила она с холодком.

– И потому холодные взгляды для нас, – пояснил я, – ну, дальше вы понимаете.

Леди Бабетта одарила меня не то что теплым, обжигающим взглядом, спросила заговорщицки:

– Как мое платье? Смотрится?

– Любое платье лучше всего смотрится на спинке кресла, – ответил я дипломатично. – По платью встречают, коли рожа крива, а у вас с рожей вроде пока хорошо, так что не надо так уж с этими платьями. Мужчины, знаете ли, не совсем на платья смотрят.

– Знаю-знаю, – сообщила она хитренько, – вы стараетесь разглядеть, что у нас под платьем?

– Да, – признался я сокрушенно, – а то дурите нашего брата с этими обручами из китового уса. Может быть, у вас вообще ног нету! Жизнь такая, всего ожидать можно.

Она сказала с наигранным возмущением:

– Это у меня-то ног нет?

– Ну да, – сказал я невинно, – вдруг у вас там рыбий хвост! Уж очень вы на ундину смахиваете.

Она вскинула брови, от чего глаза совсем округлились.

– От меня рыбой пахнет?

– Песнями завлекаете, – пояснил я. – Сколько моряков из-за вас корабли разбили?

Она захохотала, запрокидывая голову, демонстрируя нежную шею, я старался слишком уж не пялиться на ее грудь, а то леди Дженифер совсем уж позеленела от злости, даже Даниэлла поглядывает на меня с укором, только герцогиня улыбается одними глазами, для нее эти пикировки – давно пройденная эпоха.

Глава 10

Повар поставил на середину стола огромный торт, весь в белом креме, сверху как красная корона горят рубины крупных ягод клубники, устремленные острыми кончиками в потолок. Я благовоспитанно похлопал в ладоши, на недоумевающий взгляд герцогини сказал с вежливым удивлением:

– Разве у вас не принято награждать аплодисментами… э-э… проявления высокого искусства?

Герцогиня ответила, на мой взгляд, туповато:

– Искусства?

– Ну да. Патрику ведь хлопали? А здесь то же самое.

Повар метнул на меня взгляд, полный благодарности. Я понял, что теперь у меня и на кухне есть свой человек. Бабетта ухватила нож и лихо разрезала торт на несколько клиньев, управилась умело, мне почему-то показалось, что вот так же легко и с улыбкой она может вспороть и живую ткань, глядя в глаза красивыми смеющимися глазами и выспрашивая явки и пароли.

– Сэр Ричард, – предложила она, – вам, как гостю, самый сладкий кусок.

– Из ваших рук, – ответил я галантно, – даже яд покажется сладким!

Она не уловила двусмысленность, да вообще-то получилось нечаянно, я не такой умный, чтобы на ходу сооружать из слов хитросплетения, улыбнулась мне полными зовущими губами. Молчаливый слуга разнес поставил перед каждым изящную чашу, охваченную сверху золотым ободком, внутри которой будто налито расплавленное золото. Другой опустил передо мной широкую фарфоровую чашку с темным ароматным чаем. Под столом послышался вздох, потом приглушенный стук костей. Я зачерпывал ложечкой мед, прихлебывал горячий напиток, за столом тишина и странное умиротворение, как будто все уже не только решено, но и произошло: я уехал, унося с собой и все проблемы, которые могли бы быть.

Мажордом Жан величественно и торжественно застыл у входа, как кремлевский курсант, что даже не дышит. Суров и строг, само величие, но бдит, когда понадобится он сам или его вмешательство. Пес выбежал из-под стола раньше, чем я поднялся, добежал до мажордома и уставился жуткими глазами.

– Вас проводить, милорд? – спросил мажордом. Он обращался вроде бы ко мне, так как милорд больше я, чем Пес, но смотрел на него, однако я решил принять на свой счет и благодушно отмахнулся.

– Я человек простой, лесной. Как-нить доберусь. Если нет, собачка след возьмет… Отдыхай!

Пес унесся по коридору, исчез, а когда я добрался до выхода на веранду, он стоял там, встав на задние лапы, и, упершись передними в парапет, с интересом наблюдал за двором. Там при свете факелов что-то происходило, слуги выносили во двор бочки и совали туда факелы, в ответ взметывалось яркое пламя.

– Как думаешь, – спросил я, – это не Жофр чудит?

Пес внимательно всматривался в суету, качал головой.

– Если не он, то еще хорошо, – вздохнул я. – А то уже и не знаю, хорошо ли сделал, что наболтал всякое… Вдруг атомную бомбу сотворит в чулане из подручных средств?

Солнце, не дойдя до горизонта, утонуло в зловеще-сизой мути, еще когда я шел ужинать, мир потускнел, золото неба потеряло яростный блеск и обрело сперва цвет хурмы, затем лиловость и налилось грозной вещественной тьмой. В это время купол неба особенно высок, сердце замирает от необъятности того, что угадывается по ту сторону, а звезды выступают торжествующе, победно, их мириады, с каждой минутой они ярче, колючее, от их стоаргусности не спрятаться, не укрыться.

Я стоял в тени и полной тишине, наблюдая, как с наступлением глубокой ночи крылатые звери становятся все крупнее, мелочь как-то затушевалась, а эти гиганты охотятся уже на мелких собратьев, как волки на зайцев. Я наблюдал зачарованно, никогда не видывал столько крылатых тварей так близко. Некоторые пролетают совсем рядом, всякий раз обдает волной нечистого теплого воздуха.

Послышались легкие нерешительные шаги. Из полумрака коридора вышла под лунный свет леди Дженифер. Камешки в золотом венце блестят тихо и таинственно, мириады искорок пробежали по тщательно уложенным волосам, под заколкой блещет темная роза. Пес повернул голову и с интересом смотрел уже на юную леди.

Леди Дженифер изящно оперлась о балюстраду, лунный свет красиво искрится на длинных волосах, убранных в незатейливую прическу, точеное лицо задумчиво и прекрасно.

Я кашлянул, давая понять, что она не одна, нас здесь трое, выждал, пока справится с замешательством, вышел на свет.

– Леди Дженифер, – сказал я галантно, – какой у вас красивый свитер!

Она кивнула с поистине королевской небрежностью.

– Настоящая верблюжья шерсть. Вы, конечно, не догадываетесь, что, кроме коров, которым вы крутили хвосты, бывают и другие животные…

– Что вы, – отмахнулся я, – я сразу это животное узнал по двум горбикам. Или вы что-то подложили, чтобы вас принимали за женщину?

– Вы же паладин, – сказала она язвительно, – вам нельзя смотреть на женщин! И даже думать о них.

– Какое счастье, – сказал я с чувством, – что не вы писали Кодекс Паладинов. Но я не на женщин смотрю, а смотрел на небо. Хотя мог бы солгать, сказав, что любовался вами…

– Еще бы, – сказала она саркастически, – вы просто счастливы солгать женщине!

Я сдвинул плечи.

– Согласен, что нет ничего хуже, чем обманывать женщину… Но зато и ничего нет приятнее, когда это получается. Но я вообще-то, как уже сказал, просто любовался небом. Смотрите, вон звездочка упала… Какая яркая!

– Где?

– Да вон же!.. Порнозвезда, наверное. Тогда на счастье, на счастье!

Она поморщилась.

– Вы, очевидно, не знаете, что звезды вообще-то не падают.

– Как не падают? – сказал я нагло. – Вон как покатилась!

Она мотнула головой, дураков учить – мозоли будут, поинтересовалась ядовито:

– Вы, наверное, ищете, как пройти к дворовым девкам?.. Заблудились?

– Замок зело велик, – согласился я, – заблудиться можно запросто. Строили ведь не по плану, а по творческому вдохновению… творческие люди, как известно, не просыхают. Понятно, что получилось. Но жить где-то надо?

Она поджала губы.

– Вы уж признайтесь лучше, что ориентируетесь только в сараях. Коридоры и залы – не для вас.

– Человек, – сказал я важно, – признающий свою ошибку, когда он не прав, – мудрец. Человек, признающий свою ошибку, когда он прав, – женатый. Так какого же я… ангела ляпну такую глупость? Только ради ваших злобно прищуренных глаз? Да я лучше крокодила поведу на прогулку!

Она не врубилась, при чем тут крокодил, а я объяснять не стал. В небе промелькнуло, мелкий дракончик, размером с синицу, но крыльями втрое шире, с размаху налетел на ее высокую прическу и запутался в волосах. Башня волос рассыпалась, роза упала под ноги. Я торопливо поднял, подал с учтивым поклоном.

– Это он вас принял за что-то доброе и пушистое.

Она с отвращением ухватила за хвост и отшвырнула невежду. Он закувыркался в воздухе, но над самым полом сумел расправить крылья, метнулся прочь, с испугу задел стену, к нам донесся быстро удаляющийся жалобный крик.

– Зря вы так бедную жабу, – упрекнул я мягко. – Наверное, ей гнездо вить пора.

Дженифер огрызнулась:

– Они не вьют гнезда!

– Тогда норку рыть, – рассудил я, – да перестаньте сердиться на пресмыкающееся. Зато я увидел, какие у вас чудесные волосы. Представляю, как они красиво раскидываются по подушке…

Она сверкнула глазами так, что сполохи заплясали по стенам.

– И не мечтайте! Вам такое не увидеть.

Я лицемерно, но довольно натурально вздохнул, женщинам надо льстить, нам это ничего не стоит, молча смотрели на звездное небо. Звезды будто роятся и стрелой взмывают в небесную даль, такую причуду зрения не объяснить, но безумно красиво, признаюсь в глубинах своей мохнатой и очерствевшей души.

– О чем мыслите, сэр Ричард? Вы ведь мыслите… нет-нет, я не смеюсь!

Я вздохнул, ответил галантно:

– Мысли и женщины вместе не приходят.

Она фыркнула.

– А я не пришла. Так, мимо шла. Не думала, что вы здесь стоите с таким мечтательным видом…

– Дурацким? – сказал я понимающе. – Как вы галантны, леди Дженифер. Чувствуется голубая кровь. Мужчины не мечтают, леди Дженифер. Мужчины… э-э… воплощают. Обычно – ваши дурацкие мечты и капризы.

Она поморщилась.

– Промах, сэр Ричард. Я как раз ни о чем не мечтаю.

– Фантазия ни к черту?

– Нет, занятие просто бесполезное. Мечты имеют свойство не сбываться.

Я согласился:

– Не все мечты не сбываются, верно. А бывает, что слишком поздно. Но если не сбываются, то благоразумные леди их уценивают…

Она покачала головой, черты лица в лунном свете трагически заострились, кожа дивно бледная и чистая, широкие брови бросают глубокую тень на глазные впадины, откуда глаза блестят влажно, как в только что приоткрытой раковине, а тень от длинных ресниц красивым частоколом ложится на щеки.

– Я не уцениваю, – ответила она негромко. – Мне либо все, либо ничего.

Я сказал предостерегающе:

– Прежде чем о чем-то мечтать – подумайте, а вдруг сбудется?

Она в самом деле задумалась, лицо стало встревоженным, затем слабая улыбка раздвинула красиво очерченные губы.

– Знаете, об этом как-то не думала. Просто мечтала, мечтала… А потом перестала. Но никогда не думала, что будет потом.

– Это знакомо, – согласился я. – Менестрели воспевают любовь, но только до свадьбы. А что потом? Как будто конец жизни… Я вот слышал, что мужчины в семейной жизни гораздо счастливее женщин. Они и в брак вступают позже, и умирают раньше.

До нее не сразу дошло, даже бровки вскинула и безуспешно попробовала наморщить чистейший лобик, посмотрела на меня с сомнением, затем глаза вспыхнули, засмеялась чисто и звонко:

– Вот вы о чем! Значит, и для вас, мужчин, это бывает… несладко?

Я покачал головой.

– Ой, леди… Неужели и предположить трудно, что и мужчины могут мечтать? Но мужчины твердо знают, что если они встретили женщину своей мечты, то с остальными своими мечтами приходится прощаться.

Она спросила погасшим голосом:

– Неужели у всех так? Неужели неосуществленная мечта лучше, чем осуществленная?

– Не знаю, – ответил я честно. – Но боюсь представить, что Ромео и Джульетта… вы слыхали о них?.. сумели помирить свои тейпы и поженились. Как у них пошло бы дальше?.. Что их ждало бы через пять или десять лет, когда столько соблазнов, а адюльтер в большой моде?

Она молчала, лицо стало совсем грустным. С губ сорвался тихий вздох. Мы стоим рядом, смотрим в одну сторону, и рука сама поднялась и обняла за узкие хрупкие плечи. Пальцы мои ощутили мгновенно напрягшееся тело, я застыл, хотел было осторожно убрать руку, однако ее плоть снова стала мягкой и женственной, я чувствовал тонкие, как у птички, косточки, и осторожно сжал пальцы, так что наши плечи соприкоснулись.

Нежность пошла подниматься толчками, затопила грудь, я держал ее бережно и напоминал себе, даже не напоминал, а долбил: я для нее – брат, родной брат, что долго отсутствовал, а раз брат, то у нас ничего быть не может. Или, как говорят, между нами.

Внезапно она вздрогнула, отстранилась, глаза дикие, вся взъерошенная, как кошка при виде собаки. Моя рука слетела с ее плеча, как перышко под ударами Штормового ветра.

– Что вы себе позволяете? – спросила она неприятным голосом. – Вы, сэр Ричард, знайте свое место!.

– Простите, – ответил я неуклюже. – Задумался и почему-то решил, что это моя собачка рядышком. У нее такая нежная шерстка, ну вы поняли…

Она фыркнула, брезгливо повела плечом, которого касалась моя грязная лапа, повернулась, я услышал только дробный удаляющийся перестук каблучков.

Я постоял в одиночестве, если не считать Пса, но его можно не считать, он почти что часть меня, ведет себя деликатно, ни разу не хихикнул, даже отвернулся в критический момент. Некоторое время мы оба туповато смотрели вслед девушке, я почему-то чувствовал, что обошелся с собой как хреновый колдун – превратился в дерьмо, а как обратно – не знаю.

Хотелось бы жить, как все, мелькнула мысль, да что-то не позволяет. Одни это что-то называют совестью, другие законом внутри нас, некоторые стараются присобачить к зыбкому понятию рыцарской чести, но факт в том, что вообще-то я со своими свободами в интимной сфере и вообще дикой распущенностью, с точки зрения жителей этого мира, мог бы развернуться… ух!.. но что-то сдерживает и в отношении этой колючей красотки, и в отношении тихой леди Даниэллы, и даже герцогини. Разве что с леди Бабеттой не будет никакого обмана…

Дженифер, пожалуй, наиболее востребована именно в этот век. Это в моем королевстве наибольшим спросом на рынке пользуются доступные и компанейские, с которыми ни проблем, ни обязательств, но здесь мужчины еще сильны и чувствуют свою мощь, потому в цене именно эти недоступные. Если простолюдину нужно попотеть, чтобы затащить девку за сарай, то благородному надо переломить немало копий и разбить щитов, чтобы завоевать благосклонный взгляд такой вот гордой и неприступной.

Гордая дочь герцога не представляет, что могут существовать иные ценности, потому приходит в ярость, что не бросаюсь исполнять каждое желание, каждую прихоть. И сам ее облик, строгий и безукоризненный, прямая спина и гордый взгляд, платье без всяких рюшечек и фиговинок, говорит о том, что настоящая красота и великолепие не нуждаются в аксессуарах. Даже прическа крайне проста, что неспроста: ничто не должно отвлекать мужские взоры от ее аристократично приподнятых скул, ясных глаз, обрамленных длинными загнутыми ресницами, и вообще от безукоризненности и утонченности.

Потемнело, я с удивлением поднял взгляд на небо. Звезды исчезли, как и луна, а с севера, подминая мир, двигается, как чудовищный ледник, угольно-черная туча. Внутри изредка озаряется слабыми сполохами, молнии мечутся и не могут вырваться на свободу. Туча закрыла половину неба, мир стал черным и унылым, туча нависает низко, словно свод туннеля, взметнулся ветер, пахнуло свежестью, по двору понесло мусор.

Сама туча уже не туча, а целый пласт со времен палеозоя, мезозоя и мелового периода. Ярко и слепяще полыхнуло, молния наконец вырвалась на свободу и, как бегущая ящерица, извилисто устремилась по всем пластам, перепрыгивая с одного на другой, к притихшей земле. После паузы грянули и прогрохотали тяжелые раскаты, верный знак, что гроза еще далеко, а когда свет и звук сольются, это будет самое то, мало не покажется.

Пес снова встал передними лапами на барьер, но посмотрел сперва во двор, где при свете факелов заметался народ, принялся спешно по-муравьиному утаскивать все, что не должно промокнуть, потом огромная голова поднялась, пасть распахнулась навстречу небу, я услышал приглушенный злобный рык.

– Бобик, – сказал я предостерегающе, – боюсь, с этим нам не справиться. Я рад, что не боишься грозы, впервые встречаю такую собаку, но… это не наш противник.

Хлынул мутно-серый поток, ливень начался сразу, без привычного предупреждения в виде мелкого дождичка. По камням двора побежали пенистые ручьи, понесли сор, ветки, листья, мелкие камешки, и огромное количество песка, неизвестно откуда взявшегося.