read_book
Более 7000 книг и свыше 500 авторов. Русская и зарубежная фантастика, фэнтези, детективы, триллеры, драма, историческая и  приключенческая литература, философия и психология, сказки, любовные романы!!!
главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

Литература
РАЗДЕЛЫ БИБЛИОТЕКИ
Детектив
Детская литература
Драма
Женский роман
Зарубежная фантастика
История
Классика
Приключения
Проза
Русская фантастика
Триллеры
Философия

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ

ПАРТНЕРЫ



ПОИСК
Поиск по фамилии автора:


Ðåéòèíã@Mail.ru liveinternet.ru: ïîêàçàíî ÷èñëî ïðîñìîòðîâ è ïîñåòèòåëåé çà 24 ÷àñà ßíäåêñ öèòèðîâàíèÿ
По всем вопросам писать на allbooks2004(собака)gmail.com



Хан пожал плечами, но на следующий день через русского князя приобрел у местного племени – не везти же скотину через Яик – два десятка овец. Сразу после первого выстрела Бату смог убедиться в том, что картечь сделала свое дело, повалив больше половины отары.
«А если бы на том месте были кони, а на них – мои люди? – подумал хан. – И ведь с одного-единственного раза. Бр-р-р», – и передернулся.
Было с чего.
С таким грозным оружием каан Руси Константин и его люди и впрямь могли держать голову высоко и никого не бояться. До поры до времени.
Он тут же отправил гонца к Угедею с просьбой прислать ему вместе с обещанными туменами еще и мастеров камнеметного дела, которые, как пообещал хан, смогут не только помочь, но и сами кое-чему научатся.
Великий каан не поскупился, выслав ему Сили Цяньбу, Сюэ Талахая и многих других знатоков этого дела. Правда, Аньмухай не прибыл, но зато прислал вместо себя сына Тэмутара, которого Бату, не долго думая, назначил даругачи надо всеми остальными.
Они-то и должны были после взятия Оренбурга как следует разобраться в устройстве пушек и решить, как их дальше использовать. К сожалению, после одержанной победы в живых не осталось ни одного русского пушкаря.
Когда последовал стремительный удар в спину русского войска, то две сотни воинов, которые предназначались для защиты пушкарей, несмотря на внезапность, сумели на какие-то секунды сдержать натиск врага. Этих коротких секунд воеводе Богораду, началующему над всеми пушкарями, хватило на то, чтобы подбежать к запасам огненного зелья и ткнуть в него горящей головней, выхваченной из костра.
Его не смутило, что почти все пушкари находились поблизости от саней с припасами, а некоторые, чтобы лучше разглядеть творящееся впереди, даже забрались на них. К тому же у него имелся строгий приказ государя, который и без того мог быть выполнен лишь наполовину – пушки все равно попали к монголам. Но уж вторую половину Богумир выполнил – попасть-то они попали, но без огненного зелья и без единого умельца, способного на первых порах разъяснить мастерам-камнеметчикам, как с ними обращаться.
Про Оренбург же Бату и не давал никакой особой команды относительно пушкарей – кто ж знал, что их не удастся заполучить в том войске. Получалось, что надо разбираться самостоятельно, а это гораздо дольше.
Бату на всякий случай повелел опросить урусов, уцелевших после резни, учиненной в крепости. Повелел, даже не надеясь на что-то хорошее, но тут судьба преподнесла ему подарок. Знающий человек и впрямь нашелся. Назвавший себя Гайраном в обмен на жизнь и мешок золотых монет пообещал научить монголов «огненному бою».
О том, что случилось дальше, хан не хотел даже вспоминать. Страшное зрелище предстало перед глазами Бату, когда он, услышав чудовищный грохот, самолично поднялся на стену. Какую именно каверзу сотворил пушкарь, было неясно, а узнать не у кого – Гайран погиб вместе со всеми китайцами, чжурчженями и прочими знатоками камнеметного дела. Не нашли даже его тела. Да и немудрено. Он находился ближе всех к злополучному орудию, а потому ему и досталось побольше остальных. Впрочем, это было слабое утешение, поскольку прочим тоже перепало изрядно.
Кислый запах огненного зелья витал в морозном воздухе, смешиваясь с тошнотворной вонью человеческой крови и вырванных внутренностей. Не уцелело ни одного человека из числа тех, кто находился рядом с пушкарем, включая Тэмутара, который руководил всеми.
Гайран все рассчитал отменно. Он поминутно спрашивал у Тэмутара, не обманет ли его великий хан при расчете, сдержит ли свое обещание про мешок золота, да как велик этот мешок, вызвав к себе легкую брезгливость и окончательно притупив бдительность. К тому же знатоки не боялись страшного грохота, поскольку и раньше не раз сталкивались с порохом, а потому все, как один, пожелали присутствовать на испытаниях.
К тому же он так важно распинался о том, как хорошо он ведает в пушкарском деле, так деловито рассказывал о всех пропорциях, которые нужно закладывать, что не верить ему не имело смысла. Не утаил он и об особенностях стрельбы.
– Ежели надобно отбиться от воев, лезущих на стены,—тут послабже заряд, – вещал он уверенно. – А ежели огнь требуется вести тяжелыми чугунными ядрами, дабы пробить ворота али сотворить дыру в стене, – тут уж от души бухай, но тож с умом. Однако у нас в народе сказывают, что лучше разок узреть самолично, нежели сто раз про то услыхать. Вот я покажу, а вы и сами все поймете.
Проведав, что Тэмутар у монголов за главного, Гайран сделал все, чтобы тот погиб в первую очередь, поставив его рядом с собой. Да и остальных он разместил таким образом, чтобы шансов на спасение у них не осталось. Что уж он там им наплел – теперь не расскажет никто, но воины из числа часовых, стоящих неподалеку, видели, что храбрый Тэмутар даже нагнулся к орудию, когда пушкарь поджигал фитиль.
Это был уже второй выстрел – первый произвели картечью. Затем, чтобы показать наглядно, как ядро сносит ворота, Гайран попросил установить в степи их подобие, после чего заложил в пушку целых пять мешочков с порохом.
Он не допустил ошибки. Никто из монголов не мог и предположить, что в каждом из этих кульков уже содержится строго отмеренное количество пороха, достаточное для выстрела, что закладка даже двух мешков одновременно уже чревата, невзирая на имеющийся у пушек запас прочности, а пять – это чистой воды самоубийство, причем самоубийство, совершаемое наверняка…
Но всего этого Бату не знал и потому, справедливо рассудив, что где сыскался один Гайран, там непременно найдется и второй, решил поступить следующим образом. Оставив пять сотен в Оренбурге, он, не желая тратить время, забрал с собой все пушки и ядра, которые имелись в крепости, а Святозара вместе с княжичем Николаем направил в Яик. Их сопровождал тумен Бурунчи.
Темника он строго-настрого предупредил, чтобы тот не поступал так безрассудно, как тысячник Кар-ши, не вырезал всех огульно, а часть оставил бы в живых. Главное же, чтобы он как зеницу ока берег самого князя, которому теперь отводилась чуть ли не самая главная роль как в захвате Яика, так и в последующей работе с пленными пушкарями, которых надо заманить, улестить, соблазнить и прочее – лишь бы они согласились вступить в монгольское войско.
Срок хан отвел для Бурунчи на все про все самый малый – две недели. Учитывая, что расстояние до Яика составляло не меньше шести дневных переходов – и впрямь впритык. Бурунчи клятвенно заверил Бату в том, что управится, но что еще ему оставалось?!
Пока же они не прибыли, Бату мог только пугать противника этими пушками, которые он вез в своем обозе, а вот воспользоваться новым оружием – увы. Дожидаться же Бурунчи ему не хотелось, тем более представлялся удобный случай овладеть крепостью без боя.
Немного подумав, он смягчил требования для жителей Сувара:
– Ворота пусть откроют лишь для того, чтобы выдать мне русичей, вместе с их пушками и припасами. Сам же я заходить в город не собираюсь.
Обо всем этом Мультек и сказал старейшинам и имамам. Ну и от себя немного прибавил – не без того. Мол, не глупцы же вы – пропадать из-за каких-то русичей. Пользуйтесь, пока хан такой добрый.
По здравому размышлению жители так и поступили бы. В конце концов, своя рубаха к телу завсегда поближе. Коли чужой жизнью можно откупиться – цена невелика. Потом что угодно кричи, предатели, мол, клятвопреступники и прочее. Ответ на все это готов – зато мы живые.
И про предательство, если уж так разбираться, – напраслина. Они сами ничего никому не обещали и клятвы на верность не давали. Хан Абдулла с царем Константином уговор заключал – вот с него и спрашивай. А мы что ж – люди маленькие.
Да и кто сумеет отбиться от такой силищи? Вот и выходит, что этим пушкарям, когда город возьмут, все одно пропадать, только тогда уже вместе с ними самими. А не лучше ли, чтобы эти русичи, как оно в их святых книгах прописано, сами на себя мученический венец надели? Их пророк Христос, которого они по недомыслию считают богом, за такое на том свете непременно всем воздаст, да еще с лихвой. Стало быть, и им хорошо будет на небесах, и нам неплохо.
Но Мультек забыл одно. Дело-то происходило в Суваре. В любом другом городе, кроме разве что Саксина, именно так все и вышло бы, а тут…
Давняя это история. Когда-то булгары жили вроде и дружно, но каждое племя все равно на своей территории. Барсилы больше селились по правобережью Камы, они же основали и город Биляр. Эсегелы жили вниз по Итилю[63 - Автор намеренно приводит булгарское наименование Волги.], их столица называлась Ислой или еще Ошелем.
Сувары же размещались чуть южнее барсил, но севернее эсегелов. Словом, посередке. Самый главный град у них так и назвался по имени племени – Сувар. Напротив них, на правом берегу Итиля, сидели бургасы, о прочих же говорить долго, да и ни к чему. Речь о другом.
В те же стародавние времена у племен шел негласный спор – какое из них главнее. А как его разрешить? Да проще простого. Из какого племени эмир или хан, как его в народе называли, у того и старшинство. И как-то так вышло, что ханы все больше из барсил были. Они и сами о том не забывали, именовали себя ханами булгар и барсил, то есть все прочие племена в кучку, а свое – наособицу. А потом для солидности и еще кое-что придумали – мы-де из рода серебряных булгар. А все прочие – медные, что ли?
Дольше всех этому возвышению барсил противились именно сувары. У вас Биляр, а у нас Сувар, вы в Булгаре, а мы в Саскине. Однако лет двести назад и они сдались, признав над собой верховенство властителя Булгара.
Но при правлении последнего хана в них вновь проснулась гордость, поскольку по отцу Ильгам ибн Салиху Абдулла был самым настоящим барсилом, зато по матери он доводился сродни жителям Сувара.
Если бы у Мультека мать тоже была суваркой, тогда еще куда ни шло. Но у них с Абдуллой родство имелось лишь по отцу, а потому очень уж обидно показалось горожанам. Пришел из степи какой-то неведомый чужак и начинает свой порядок устанавливать – ни за что одного хана скидывает, другого ставит, дань требует, да еще с Русью рассорить норовит.
А наш родной хан Абдулла, между прочим, старинную клятву дал князю Константину, который тогда еще в князьях хаживал, да не простую, а священную[64 - Речь идет о торжественной клятве булгар, которая заканчивается словами: «разве тогда нарушим договор свой, когда камень начнет плавать, а хмель тонуть». Именно так, заключая союзный договор, поклялся Абдулла князю Константину.]. Ее нарушить нельзя, Аллах не простит.
Так что теперь получается – камень всплыл, или, может, хмель утонул? А если нет, тогда разве могут они с русичами так поступить? Или суварцы наособицу от хана? Да нет, наоборот как раз.
Начинались разговоры тихо, мирно, степенно, без излишней суеты, как и подобает торговым людям. Закончились же криком, шумом, гамом… как и подобает торговым людям. Словом, отправили горожане людей Мультека обратно несолоно хлебавши. Можно сказать, послали, и лишь Аллаху ведомо – куда именно. Ишь, нахватались от пушкарей.
К тому же хан Абдулла по совету и примеру русского друга успел за два десятка лет одеть стены самых крупных своих городов в каменные рубашки, хотя сделать это было задачей не из легких. Абдулла из-за этого вынужден был даже отказаться от строительства насыпных валов по рекам Черемшану, Кондурае, Ику и Шешме.
А куда деваться, если только периметр стен столицы Булгарии – Биляра составлял около шести километров, а у града Булгара и того больше. Но чего у местных жителей было не отнять, так это трудолюбия. Если уж даже лентяй, когда речь идет о сохранении собственной жизни, не задумываясь, закатает рукава и будет вкалывать до седьмого пота, то что уж говорить о булгарах.
У хана Абдуллы стимулов имелось целых два. Помимо того, что камень и впрямь прочнее дерева, царь обещал выделить на каждый из перестроенных городов не меньше десятка пушек, отливать которые булгарские ремесленники еще не умели, а Константин учить их этому не спешил.
Слово он свое сдержал с лихвой. Для Сувара государь дополнительно выделил еще двадцать малокалиберных орудий, специально приспособленных для ведения фланкирующего[65 - Фланкирующий – боковой.] огня картечью из башен, выступающих из стен.
На Биляр и Булгар он дал и вовсе по пятьдесят, отчего Вячеслав даже ворчал на друга, поскольку такого количества не имели даже его войска. Первую полусотню малокалиберных полевых пушек верховный воевода получил давно, еще лет семь назад, но после этого все орудия отправлялись только в города, да и то…
Санкт-Петербург, Динаминде с Ригой и Ревель на севере, Судак, Азов, Корчев и еще пяток городов в Крыму, а также Дербент на Кавказе, Ярославль, Червень, Ростиславль Красный на Пруте и Дунайск в устье Дуная их имели, а вот внутри страны пушками ощетинились лишь стены Рязани, Ряжска и Ожска, да еще Мурома – из-за близости с неспокойной мордвой, а также Нижнего Новгорода, который также считался рубежным городом.
Восточные форпосты на Волге и Яике, разумеется, тоже получили артиллерию, причем в первую очередь. Сразу после них Константин принялся снабжать орудиями своего союзника, но пушкарским делом в Булгарии заправляли исключительно присланные русичи.
Для их проживания в своих городах Абдулла выделил по целому кварталу. В них же разместились литейные мастерские, в которых десятки булгарских ремесленников трудились над изготовлением гранат и ядер, а также заготавливали порох. В подвалах башен были устроены склады, где все это хранилось.
А еще Абдулла, согласно договора, выстроил в каждом из этих кварталов прекрасную баню, уступающую Ак-пулату[66 - Ак-пулат – самая знаменитая и роскошная баня Булгара. Ее длина составляла тридцать метров, высота – шесть. Она имела не только пол с подогревом, но и специальный бассейн для омовения.] разве что в роскоши внешней и внутренней отделки, да в размерах. Там же он поставил каменные храмы, высота куполов у которых была всего на пару-тройку метров поменьше, чем у главного минарета города.
Словом, пушкари жили под двойным благословением. К одному они приобщались в церкви, а другое призывали на них сами горожане, прекрасно понимая, что Аллах слишком далеко и чересчур высоко, так что когда придут монголы, то реальной помощи они гораздо быстрее дождутся от русичей, чем от своего небесного покровителя.
Как назло, именно в то время, когда суварцы решили показать кукиш великому джихангиру, в шатре у Мультека сидел сам Бату. Увидев расстроенные лица послов, он сразу понял, с чем они явились к своему господину и какой ответ с собой принесли. Разве что в словах ошибся, да и то не угадал самую малость.
Посмотрев на разгневанного чингизида, Мультек заторопился с просьбой дать ему еще одну попытку.
– В гордости, да сгоряча, чего только не скажешь, – убеждал он монгола, обиженно надувшего губы. – Вот завтра проснутся и непременно каяться начнут. Глядишь, сами на поклон прибегут.
– А не прибегут, тогда шесть моих и два твоих тумена живо научат их вежливости, – добавил Вату, но новую попытку разрешил.
Не из-за доброты – ею и не пахло. Во-первых, хан хотел соблазнить жителей всех прочих городов примером Сувара, а во-вторых – заполучить русских пушкарей. Очень уж он опасался, что во время штурма его рассвирепевшие воины снова забудут о предупреждении и вырежут всех, тем более что русичи, как пить дать, встретят монголов, держа в руках не хлеб-соль, а оружие.
Мультек выждал сутки – пусть горячие головы немного остынут – после чего вновь подослал к городу своих людей. Народ к тому времени и впрямь успокоился, но совсем не так, как надеялся новоявленный союзник монголов. На смену отчаянной решимости пришло хладнокровие и трезвое осознание того, что просто так враг не отступит, а значит – быть осаде.
Горожане трудились деловито и споро. Кто тащил на стены котлы и смолу, кто волок туда дрова, а кто уже примерял старую дедову кольчугу, сокрушаясь, что она маловата, и точил мечи да сабли. Словом, без дела никто не сидел.
Даже женщинам нашлась работенка – заготавливать чистые тряпки и драть на полосы льняные полотнища, дабы было чем перевязывать раненых. Тут же суетились и дети. И им дело нашлось. Одного снегу сколько перелопатили, собирая огромные кучи поблизости каждого дома. Было бы лето – бегали бы с ведрами за водой, заполняя здоровенные бочки, но зимой этим заниматься глупо – ударит мороз посильнее, и сразу ни бочек, ни воды, которая, смерзшись в лед, тут же их разорвет.
Хотя с водой тоже пришлось побегать. От колодца к стене, подняться наверх, выплеснуть ее наружу и бегом назад. Один раз легко, другой – не страшно, да и третий тоже, а если целый день напролет? К вечеру еле плелись, расходясь по домам, но на лицах – радость. А как же иначе. Теперь и их вклад в оборону имеется – не один враг, поскользнувшись на обледенелой земле, свалится обратно в ров.
Узнав о повторном отказе суварцев, Бату только скрипнул зубами и повелел изготавливать камнеметы. Не зря старый Субудай учил малолетнего хана, что настоящий полководец должен знать и уметь все. Лишь тогда ему ласково улыбнется с высокого Вечного Неба суровый, но справедливый Тенгри. Бату умел.
Да, да, изготавливать. Это ведь спустя века на картинках в книжках будут нарисованы бесконечные вереницы катапульт, таранов и прочих орудий, которые следуют в длинном монгольском обозе к очередной вражеской крепости.
На самом же деле все было гораздо проще. В поход монголы брали только то, что долго делать или чего могло не оказаться под рукой, например крепкие кунжутные веревки или какие-нибудь редкие ингредиенты горючих смесей. Все же остальное они быстро и споро добывали по прибытию на место, потому что дерево, камень, сыромятная кожа и прочее лежало, росло и паслось возле любого осажденного города.

Строительство велось споро и даже нагло, то есть в непосредственной близости от Сувара. Хан надеялся, что осажденные не выдержат и сделают вылазку, чтобы попытаться разрушить камнеметы, но воевода, который руководил горожанами, видимо, знал, как легко во время отступления принести врага в город на своих собственных плечах.
К тому же, как оказалось, у осажденных было и еще одно средство борьбы, гораздо более эффективное и безопасное. В этом Бату убедился на третьи сутки, когда его воины соорудили первый десяток камнеметов. Конечно, такого количества было явно мало[67 - Для сравнения – при взятии Нишапура (города в государстве хорезмшахов) войска Чингисхана подогнали к его стенам 200 катапульт.], так что их изготовление продолжалось вовсю, но не простаивать же тем, которые уже готовы к стрельбе. Начать ее было решено еще в предрассветных сумерках, чтобы все жители города испуганно вздрогнули, пробуждаясь от каменного грохота, и пожалели, что оказались такими упрямыми и заносчивыми.
Но раннее пробуждение ждало в то утро самого Бату. Кошма, на которой он спал, ощутимо содрогнулась, передав недовольную дрожь потревоженной земли, и Бату вылетел наружу в чем был. Зрелище, которое предстало перед его глазами, порадовать не могло. Пять мощных пушек, выставленных в рядок, сделали свое черное дело – ядра, выпущенные залпом, изувечили сразу три катапульты. Еще одна была задета вскользь, пятый выстрел пришелся мимо цели.
Пока Бату остолбенело разглядывал разрушения, грянул второй залп. Он оказался не таким удачным, как первый, изувечив только две катапульты, включая задетую первым выстрелом.
Но больше всего хана взбесили даже не эти разрушения, а ликующие крики горожан. Казалось, на стены вышли все от мала до велика, ибо это был их час – час торжества и первой, пусть пока маленькой, победы над врагом.
– Скачи к Мультеку и передай, что я повелел немедля откатить камнеметы подальше, – повелел он одному из караульных, прекрасно понимая, что это далеко не лучший выход из положения.
Действительно, все катапульты стояли в каких-то двухстах метрах от городских стен, отчего пушки и накрыли их своим огнем. Чтобы их спасти, необходимо было немедленно удалить их хотя бы еще на столько же, не меньше, а то и вообще поставить рядом с двумя стрелометами. Вот только зачем? Что толку спасать хлам, который на такой дистанции просто бесполезен.
Тем не менее приказ свой он отменять не стал, с некоторым злорадством наблюдая, как Мультек бестолково суетится и истерично кричит на своих людей. Наконец беку удалось отправить к катапультам несколько десятков воинов, которые сразу после третьего залпа в паническом страхе тут же ринулись обратно.
Дальше смотреть Бату не стал. И без того понятно, что затея с катапультами обречена на провал. Подтянешь на дистанцию выстрела – разобьют в щепки, отодвинешь подальше – они станут непригодны для дела.
Рухнув обратно на кошму, он угрюмо задумался. Прошло только шесть дней из того срока, который он отвел Бурунчи. И что теперь делать? Сидеть в ожидании, сложа руки или…. Хотя зачем сидеть? И мстительная улыбка осветила его лицо.
Булгары не хотят открыть ворота своему хану, которого он, Бату, назначил на эту должность. Так чья это в первую очередь беда – монголов или Мультека? Наверное, все-таки его. Тогда пусть идет и сам берет этот город. В конце концов, у него два с половиной тумена, которые должны не сидеть сиднем, а сражаться. А если не захотят, ну что ж – придется заставить. Эта задача была как раз не из тяжелых.
* * *
По одной из версий, которая звучит достаточно убедительно, Бату принял окончательное решение выступить на стороне Святозара именно после того, как молодой князь нашел еще одного влиятельного союзника, и тоже из числа обиженных судьбой, в лице родителя.
Им оказался бек Волжской Булгарии Мультек – родной брат Абдуллы ибн-Ильгама. Такой тройственный союз в перспективе сулил немалую выгоду монголам, и потому Бату дал согласие, после чего тут же принялся добросовестно отрабатывать взятые на себя обязательства. Поэтому он и был вынужден действовать сразу в двух направлениях, бросив половину туменов на Рязань, а с оставшимися ринулся на булгар.
    Албул О. А. Наиболее полная история российской государственности.
    Т. 3, с. 269. СПб., 1830
Глава 10
Стояние
И вот по долам и холмам
Расползся страх, как призрак серый.
Крестьяне бросили дома,
Ушли в болота и пещеры.
В лес уведены стада,
Мычат в тоске. Беда! Беда!
Грустят невесты, плачут жены,
Но стоек ратник непреклонный.
    Вальтер Скотт
– Ты снова пришел ко мне, хотя не взял своего города! – взревел Бату, увидев перед собой Мультека на четвертый день безуспешных попыток взятия Сувара, и грозно предупредил булгарина: – Если такое продлится и далее, то ты и твои люди можете оказаться рядом с этими непокорными жителями.

Слово «рядом» из уст Бату звучало грозно, особенно если знать, что, согласно Ясе Чингисхана, как только враг, отклонив требование о сдаче, выпускал с крепостных стен хотя бы одну стрелу или в осаждающих летел хотя бы один камень, пущенный из катапульты, защитники города обрекались на смерть. Сабля монголов тут же заносилась над их головами, и даже если потом люди, видя безнадежность своих попыток отстоять крепость, шли к завоевателям с изъявлением покорности, значения это уже не имело. Все равно Чингисхан, а потом его дети и внуки уже не убирали оружие в ножны.
Рассчитывать на что-то могли лишь красивые женщины и ремесленники из числа самых искусных, да и то потом многие горько сожалели о том, что не погибли сразу, – для иного муки рабства зачастую горше смерти. Свирепый сотрясатель вселенной мог и пошутить, дав пленным призрачную надежду на спасение, но все равно они были обречены.
За три дня штурма Бату потерял почти полтысячи своих воинов из числа тех двух с половиной тысяч, которых он дал Мультеку в качестве десятников, сотников и тысячников, и пришел к выводу, что теперь он точно так же подшутит над пленными, как и его дед после взятия Ходжента. Только он не станет устраивать бои между женщинами[68 - Летописцы рассказывают, что, когда Ходжент, сопротивлявшийся четыре месяца, был взят, монголы вывели в степь уцелевших жителей. Там они отделили женщин от мужчин, удержав тех, кто им понравился, а остальных раздели догола, разделили на два отряда, окружив их плотным кольцом вооруженных воинов, и сказали: «В вашем городе хорошо дерутся на кулаках. Хотим посмотреть, как это умеете делать вы». Поначалу неохотно, а затем все больше и больше входя в раж, женщины долгое время избивали друг друга, пока монголам не наскучило это зрелище и они не истребили всех.] – ни к чему повторяться, а придумает что-то свое. Что именно – Бату не знал, но он с этим не спешил. Время у него было. Сувар стоял насмерть и сдаваться не собирался.
Да, он непременно что-то придумает, но пощады не даст никому, вырезав всех от мала до велика. Разве что оставит на время хашар[69 - Хашар (букв, толпа) – бесправное население завоеванной области, используемое монголами на тяжелых вспомогательных работах, включая осадные, и при непосредственном штурме. Это было придумано на Востоке задолго до Чингисхана, но до совершенства доведено именно им. Хашар был четко организован – во главе каждого десятка стоял монгол, который контролировал выполнение приказов.], потому что воинов Мультека, безуспешно штурмующих каменные стены, для взятия всех крепостей Волжской Булгарии будет явно недостаточно. Не меньше половины, если не три четверти из них ляжет под Суваром, а ведь есть еще Саксин, Биляр, Булгар и прочие твердыни.
Нет, хан не жалел этих воинов. Они сами выбрали свою судьбу. Никто не мешал им в точности выполнять все распоряжения Мультека, полученные тем от Бату. Тогда они так и служили бы во вспомогательных туменах, имели бы право не только на жизнь, но и на законную добычу при взятии города или победы над вражеским войском. Таких в монгольском войске было предостаточно. К примеру, тот же уйгурский тумен, ведомый ныне Барчук-нойоном, или отдельные тысячи киданей, чжурчженей, ханьцев, да мало ли кого.
Булгары же, получив приказ штурмовать Сувар, вновь заупрямились, стали негодовать и даже выказывать свое недовольство вслух. Хорошо, что Бату изначально не испытывал к ним доверия и держал все время в окружении своих воинов. К концу дня попытка бунта оказалась подавленной, после чего Бату вызвал к себе в юрту Мультека и при всех братьях и темниках объявил, что он недоволен ханом Волжской Булгарии и его людьми.
– Настоящий воин обязан выполнять все, что ему повелит десятник. Тот повинуется сотнику, а они – тысячнику. Твои воины ослушались самого хана. За это они заслуживают смерти, но у тебя есть выбор, хан. Или я считаю их воинами и предаю смертной казни, или отныне они станут хашаром. Тогда я могу оставить им жизнь.
Бату не сомневался, что выберет Мультек, и угадал. Тот назвал жизнь. Но в качестве утешения Бату пообещал ему:
– Если они возьмут твой Сувар, сражаясь доблестно и храбро, я подумаю над тем, чтобы вернуть им свою милость.
Прошло три дня, а положение дел не менялось. Булгарские воины, подгоняемые сзади монгольскими копьями и осыпаемые защитниками города насмешками и проклятьями, обреченно шли на штурм и теряли сотню за сотней. Скорбный счет погибших приближался к десятку тысяч, а город все равно держался.
Особенно монголам досаждали пушки. Мало того, что они вносили существенный урон уже в число бегущих на штурм, так их фланкирующий огонь буквально сметал лезущих по лестницам воинов. Убийственная картечь с легкостью прогрызала дыры даже в теле, защищенном доспехами из сыромятной кожи.
Бату не думал, что пушек будет так много. Потом его осенило, что, скорее всего, осажденные сконцентрировали их на наиболее опасных участках. Но когда хан решил схитрить и зайти с другой стороны, то проворные пушкари успели перетащить орудия и туда, так что штурм вновь оказался провален.
Бату злобно покосился направо. В той стороне, у небольшого холма стоял его обоз, а в нем на десятках телег лежали точно такие же пушки, привезенные из Оренбурга и захваченные у войска Урусов в степи, – девять больших и семьдесят маленьких. Они ничем не отличались от суварских, но пока были бесполезным грузом и только. Привести их в действие не мог никто.
Хан изнывал в нетерпеливом ожидании своего темника. А как было бы хорошо направить сейчас жерла всех девяти тяжелых орудий на одну из стен и сделать в ней внушительный пролом. Не получится сразу, так бабахнуть еще раз и еще, а уж потом…
Но дальше фантазировать Бату не стал. Картина, возникшая в его воображении, была настолько сладостной, а возвращение в мир яви столь противным, что хан запретил себе предаваться подобного рода наслаждениям. Он не глупец, который, зажмурив глаза, видит, как он метко посылает стрелу в жирного джейрана. Либо стреляй наяву, либо вовсе об этом не думай.
Разумеется, Бату не бездействовал. Его тумены, пользуясь тем, что в Булгарии остались лишь одни городские гарнизоны, пусть и весьма многочисленные, безнаказанно разоряли страну, грабя все подчистую и сжигая непокорные селища, в которых, правда, мало кто остался из жителей. Заранее предупрежденные ханом Абдуллой, они давно ушли на север, укрываясь в дремучих закамских лесах, и искать их там не имело смысла.
Люди уходили в спешке, но успели забрать с собой всю железную утварь, одежду и прочий скарб, а также угнать домашний скот. Так что ни стоящей добычи, ни полона, предназначенного для пополнения хашара Мультека, редевшего с каждым днем, получить не удавалось.
Вестей от Гуюка и прочих чингизидов Бату тоже не получал, но их и не должно было быть – по расчетам джихангира, они еще находились в пути. Однако все равно нужно поторапливаться. До весны ему предстояло покорить всю Волжскую Булгарию, а он до сих пор копошился под Суваром, который неизвестно когда будет взят.
Братья Бату помалкивали, да и что они могли сказать. К тому же самых старших рядом с ним не было. Тумен Орду-ичена осаждал Булгар, а Шейбани с сыном Бахадуром топтался под Биляром, отстоящим чуть восточнее, в сторону Камы. Тангкут, что сидел подле джихангира, был горяч, но ждать от него мудрого совета все равно что пытаться подоить жеребца. Промучаешься долго, а пить выдоенное все равно не станешь. Берке же слишком молод и неопытен.
Впрочем, будь рядом с ним даже старшие – все едино. Орду, при всей своей могучей силе, с трудом справлялся и с собственным улусом – Ак-Ордой[70 - Ак-Орда– Белая Орда. Названа так, поскольку считалось, что она старшая.]. Хорошо, что его подданные, кочующие близ Иртыша, достаточно миролюбивы, дань платят беспрекословно, и особых забот у Орду не возникало.
Шейбани поумнее, но в таком деле, как взятие вражеской крепости, и он не мог посоветовать ничего путного. Да и где ему. Руководить в бою своим туменом, по мере необходимости перенося тяжесть атаки с одного крыла на другое, использовать обходные пути, чтобы ударить в спину, – это да. Тут он в силах потягаться даже с Бату.
Не зря именно своему пятому сыну их отец Джучи тоже выделил отдельный улус, да какой – от самого Хорезмского моря[71 - Хорезмское море – так тогда именовали Аральское море. Империя хорезмшахов рухнула под копытами монголов, но название еще долго оставалось неизменным.] и вплоть до Каменных гор[72 - Каменные горы – Урал.] на северо-западе кочевали племена, подвластные ему[73 - Его улус был назван Ок-Орда – Синяя орда.]. Больше десятка сыновей[74 - «Словом, у государя, покорителя мира Джучи – хана из сокрытий небытия на стоянку существования вступило четырнадцать сыновей…» (Из летописи Шараф-Нама-йи Шахи)] оставил после себя плодовитый Джучи, но улус поделил лишь между троими – первым, вторым и пятым, завещав не обижать остальных.
Говорили, что он хотел урезать в правах и Орду – чувствовал, что тот не годится для больших дел. На этом же настаивал и Субудай, которому Джучи поручил воспитание Бату.
«Как знать, если бы отец прожил подольше и не умер слишком неожиданно даже для самого себя, то он, может быть, и переиначил бы свое завещание, – иной раз думал хан. – А с другой стороны, он поступил мудро, даже очень мудро».
Ведь кому он завещал все земли, лежащие к западу от Хорезмского моря? Именно ему, Бату, и сделал это далеко не случайно, считая сына самым многообещающим, поскольку большую часть этих земель еще предстояло завоевать.
Образно говоря, Джучи щедрой рукой подарил Бату не одну юрту, а несколько. Но в них пока что жили люди, которых ему предстояло оттуда выгнать или заставить платить дань, а такое далеко не каждому под силу. Значит, в него отец верил больше, чем в других сыновей. В него и еще в мудрого наставника Субудая.
Да, именно так. Он не мог не учесть мнение одноглазого барса, когда решал, какими землями кого наделить. Видел, что изо всех его сыновей сам Субудай тоже больше всех тянулся сердцем именно к Бату по той простой причине, что юный хан с каждым годом все больше и больше напоминал ему сына Урянхатая[75 - О его гибели подробнее см. в книге «Красный год».], безвременно погибшего в сече с урусами.
Даже повадки и жесты у них были схожи, не говоря уж об увлечениях. Впрочем, последнее как раз не удивительно, поскольку каждый из них – и Урянхатай, и Бату – с малых лет брали в пример Субудая, старательно копируя повадки и саму манеру поведения «барса с отрубленной лапой», да и не только одни повадки.
С малых лет Бату полюбил то, что нравилось старому полководцу, и возненавидел то, к чему тот относился враждебно, например своевольную непокорную Русь и ее непомерно гордый народец, осмелившийся в своей глупой никчемной любви к свободе дать отпор воинам Субудая.
Точно так же, как и его наставник, а может, и сильнее он мечтал отомстить за кровную обиду, причиненную его учителю, чтобы русичи заплатили десятками тысяч собственных жизней за смерть его сына Урянхатая. Время от времени он даже торопил Субудая идти в их земли, чтобы мстить, мстить и мстить, но всякий раз умудренный опытом полководец остужал его пыл, говоря, что у него для этого пока недостаточно сил.
Это было действительно так, хотя Субудай все равно пытался что-то предпринять. Ему даже удалось раздвинуть западные пределы владений Джучи, когда тот был еще жив, и дойти до Яика, установив границу по реке, но дальше дело застопорилось.
Потери, которые нес его тумен, были огромны, поскольку упрямые башкирские племена, вопреки ожидаемому, оказали отчаянное сопротивление. Они ухитрялись выщипывать изрядные куски из тела монгольского кречета, проявляя такую сноровку, такие навыки и умение, что Субудаю в бессильной злобе оставалось только пить айран, сидя в своей юрте.
Он не удивлялся внезапно проявленному ратному мастерству противника. Умный полководец сразу догадался, откуда «растут ноги» у башкирских побед, – Русь. На такое была способна только Русь и ее князь Константин.
Именно потому он без особых сожалений почти сразу после внезапной смерти Джучи покинул его улус. Дать дополнительные силы мог только великий каан, но лишь после того, как будет покончено с империей чжурчженей. Значит, надо помочь ее завоевать.
С той же далеко идущей целью он прихватил с собой и юного Бату. А где же еще волчонку опробовать молодые клыки, ощутить сладостную горечь горящих вражеских городов и насладиться жалобными воплями беспомощных врагов, умоляющих о пощаде?
До недавнего времени старый Субудай мог только гордиться своим учеником. Его сотня, а потом и тысяча по праву считались одними из лучших во всем войске брата великого каана, смешливого и простого Тули. До недавнего времени…
Ныне же Субудай, сидящий на почетном месте по правую руку от своего джихангира, не знал, что и посоветовать. Все хитрости, которые ему были известны и которые он сам не раз применял ранее, воюя с войсками империи Цзинь, здесь не годились либо потому, что не позволяло время года, либо по иным причинам.
Отпадал подкоп – мерзлый грунт ленивый ха-шар, как его ни подстегивай и ни пугай, будет ковырять до самой весны. Не годилось затопление. Зима прочно сковала льдом реку, да даже если бы и нет, то все равно – плотин рядом не имелось, а изменить русло Итиля… При одном взгляде на эту полноводную реку становилось ясно, что такой затее подходит лишь одно название – безумная.
Зажечь стены своими огненными стрелами? Тоже не подойдет. Нет такого горючего состава, который был бы в состоянии подпалить камень. А применить в помощь живой силе свою осадную технику не получалось – мешали все те же пушки.
Была у Субудая мысль изготовить очередную партию камнеметов подальше от города, ночью перетащить их вплотную к Сувару и начать обстрел стен. Благо камнеметы не нуждаются в особой точности. В какое место стены ни попадет камень – то и хорошо.
Монголы попытались так и сделать, однако и здесь их поджидала неудача. Как осажденные заметили, что там надвигается на них в темноте – не ведомо, однако камнеметы даже не успели докатить до намеченных еще засветло мест, как тяжелые пушки дали пол ним первый убийственный залп, затем, чуть погодя, – второй, потом третий, а четвертого не потребовалось.
Ров перед стенами был давно засыпан при участии все того же хашара из воинов Мультека. Бату даже успел завершить строительство гигантской насыпи, представляющей из себя широкую дорогу с желобом посередине, ведущую под уклон к городским воротам. Затем на дальний высокий конец насыпи воины Мультека с огромным трудом взгромоздили гигантский каменный шар, который тут же покатился вниз.
Поначалу хан и его приближенные ликовали – затея удалась, и камень действительно снес ворота с петель. Но Константин и его воевода Вячеслав честно исполняли союзнический долг перед Абдуллой, порекомендовав для такого случая дополнительные меры предосторожности. Булгарские и армянские мастера при возведении арок над воротами неукоснительно следовали русским чертежам, и теперь, через минуту, а то и меньше, по специальным пазам внутри узкого прохода с громким лязгом рухнули вниз сразу три огромные массивные решетки, наглухо перекрывая вход в крепость. Рухнули и были тут же заблокированы сверху.
Можно было бы попытаться поднять их, хотя бы немного – лишь бы хватило места, чтоб подлезть, но помимо решеток горожане вделали в арку над проходом несколько металлических трубок. Через них-то на атакующих и полилась черная, дурно пахнущая маслянистая жидкость. Случилось это, когда монголы, не доверяя столь ответственное дело хаша-ру, попытались взломать или поднять решетки.
Воины поопытнее сразу сообразили, чем все закончится, а остальные самозабвенно и безуспешно продолжали бороться с железной преградой, отделявшей их от вожделенной добычи, не обращая внимания на черную массу, стекающую по их спинам и противно хлюпающую под ногами, а напрасно.
Когда жижи скопилось в достатке, защитники города, стоя на безопасном расстоянии, пустили в проход горящие стрелы. Огненная вспышка, последовавшая почти мгновенно, сразу ослепила атакующих, а жаркое пламя принялось за дело. Немногие сумели выскочить обратно наружу, очень немногие, да и то…
«Уж лучше бы они вообще остались там, внутри, – мрачно подумал Бату, вспоминая тот день, а главное, тот ужас, который охватил всех остальных воинов при виде заживо горящих товарищей, которые живыми факелами выскакивали навстречу второй волне атакующих.
После этого Бату даже отменил очередной штурм, намеченный на следующий день, чтобы дать воинам прийти в себя после пережитого ужаса. И вот теперь он, нахохлившись наподобие любимого рыжего петуха Субудая, которого тот всюду таскал с собой, сидел в своей юрте и мрачно молчал, абсолютно не представляя, что бы еще предпринять.
Внутри него все кипело от бешенства. Пушки! Проклятые пушки! Если бы он мог их использовать, то все было бы иначе. Но тут вбежал один из тур-хаудов, охранявший ханскую юрту, и произнес всего три слова, но таких желанных, что у Бату от радости даже перехватило дыхание.
– Прибыли гонцы от Бурунчи, – сказал кешик-тен.
Ликуя в душе, но стараясь не подавать виду, хан слегка нахмурился, выждал должную паузу, после чего нехотя произнес:
– Пусть они войдут.
Едва прибывшие переступили порог юрты, как Бату понял, что приятное предчувствие его не обмануло. Несмотря на усталость, обветренные от мороза лица всех трех вестников лучились от предвкушаемого наслаждения порадовать хана, ну и, чего уж тут таить, от надежды на награду.
– Я помню тебя, – благосклонно кивнул Бату воину, стоящему посередине, уже в годах, но выглядевшему, благодаря своей крепкой поджарой фигуре, достаточно молодцевато. – Помнится, ты отличился, когда первым ворвался в ту высокую юрту, про которую мы думали, что она сделана из чистого железа. Многие побоялись заходить вовнутрь, опасаясь, что ржавая труха[76 - Бату имеет в виду знаменитую Железную пагоду – Тэту, расположенную в городе Кайфыне, которая сохранилась до наших дней. Свое название она получила из-за цвета облицовки, узорных глазурованных керамических плит рыже-бурого оттенка, напоминающего цвет ржавчины.] не выдержит и рухнет им на головы, а ты нет. Да и потом, кажется, именно ты был в числе первых, кто ворвался в тот город чжурчженей, где один каан наших врагов повесился, а другого они убили сами[77 - Скорее всего, Бату вспоминает Цайчжоу, последнюю столицу империи Цзинь. Именно в ней покончил самоубийством отрекшийся от престола император Нинъясу, а последнего императора – Чинлиня – убили взбунтовавшиеся воины.]. Ты храбро там дрался, Шингур.
Монгол, польщенный столь лестной характеристикой джихангира, радостно оскалился и выпалил, даже забыв о подобающем приветствии:
– Урусский князь согласился встать на нашу сторону и теперь помогает Бурунчи искать пушкарей. Темник повелел мне передать, что не успеет солнце четырежды уйти с неба, как он двинет к тебе весь свой тумен и тех из урусов-пушкарей, кто захочет вслед за князем перейти к тебе на службу.
Бату, не глядя, протянул руку назад, нащупал небольшой синий мешочек с приятно побрякивавшим содержимым, посмотрел на него, подумал и отбросил обратно, извлекая другой. В синем лежали серебряные дирхемы, а в этом, красном, – золотые динары.
«За столь радостную весть надо награждать щедро, тут скупиться нельзя», – решил он и небрежно швырнул его гонцу.
– Сколько дней ты скакал ко мне? – уточнил хан.



Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 [ 8 ] 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
ВХОД
Логин:
Пароль:
регистрация
забыли пароль?

 

ВЫБОР ЧИТАТЕЛЯ

главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

СЛУЧАЙНАЯ КНИГА
Copyright © 2004 - 2024г.
Библиотека "ВсеКниги". При использовании материалов - ссылка обязательна.