рукой, тем навязчивее делается это подручное, а именно так, что кажется
теряющим характер подручности. Оно обнажается как всего лишь наличное, от
которого невозможно отделаться без недостающего. Растерянному разведению
руками как дефективному модусу озабочения приоткрывается всего-лишь-наличие
подручного.
В обращении с озаботившим миром неподручное может встретиться не только в смысле неприменимого или прямо пропавшего, но как неподручное, которое как раз не пропало и не неприменимо, а "путается под ногами" озабочения. То, на что озабочение не может себя направить, для чего у него "нет времени", не подручно по способу некстати подвернувшегося, того, с чем не управились.
Это
назойливость того, чем ближайшим образом и прежде
всего придется озаботиться. С этой назойливостью по-новому заявляет о себе
наличность подручного как бытие того, что все еще предстоит и зовет
развязаться с ним.
Модусы заметности, навязчивости и назойливости имеют функцию вывести на свет в подручном характер наличия. При этом однако подручное еще не созерцается и не разглядывается просто как наличное, заявляющая о себе наличность еще связана в подручности средства. Последнее еще не завуалировано до голых вещей. Средство становится "средством" в смысле того, что хотелось бы отбросить; в этой тенденции к отбрасыванию подручное однако кажет себя все еще подручным в своей неустраненной наличности.
Что однако должно дать это указание на модифицированную встречность подручного, в котором обнажается его наличность, для прояснения феномена мира И с анализом этой модификации мы тоже стоим еще при бытии внутримирного, ближе к феномену мира мы пока еще не подошли. Схватить мы его еще не схватили, но привели себя теперь к возможности ввести феномен в обзор.
В заметности, навязчивости и назойливости подручное известным образом утрачивает свою подручность. Последняя однако сама понимается, хотя и нетематически, в ходе обращения с подручным. Она не исчезает просто, но в заметности неприменимого как бы с нами расстается. Подручность показывается еще раз, и именно тут показывается также мироразмерность подручного.
Структура бытия подручного как средства определяется через отсылания. Своеобразное и само собой разумеющееся "по-себе" ближайших "вещей" встречает в использующем их и при этом их специально не берущем во внимание озабочении, которое может наткнуться на неприменимое. Средство неприменимо - здесь заложено: конститутивная отсылка от для-того-чтобы к некоему а-для-этого нарушена. Сами отсылки не становятся предметом рассмотрения, но "присутствуют" в озаботившемся помещении себя среди них. В
нарушении отсылания - в его неприменимости
для... -отсылание становится однако явным. Правда и теперь еще не как
онтологическая структура, но онтически для усмотрения, наталкивающегося на
поврежденность средства. С таким пробуждением в усмотрении отсылки к
всегдашнему для-этого последнее входит в поле зрения само
и с ним рабочая взаимосвязь, целая "мастерская", а именно как то, чего
озабочение всегда уже держится. Взаимосвязь средств высвечивается не как
нечто никогда еще не виданное, но как постоянно в усмотрении заранее уже
высматриваемое целое. С этим целым однако заявляет о себе мир.
Равным образом пропажа подручного, чья повседневная подвертываемость сама собой разумелась так, что мы ее даже не замечали, есть слом открытых в усмотрении взаимосвязей отсылания. Усмотрение
толкается в пустоту и только теперь видит, к чему и с чем пропавшее было
под рукой. Опять заявляет о себе окружающий мир. Что так высвечивается, само
не есть подручное среди прочих и уж никак не наличное, которым где-то
фундировано подручное средство. Оно есть в своем "вот" до всякой констатации
и рассмотрения. Оно недоступно даже усмотрению, поскольку последнее всегда
выходит на сущее, а оно для усмотрения всегда уже разомкнуто. "Размыкать" и
"
терминологически и означают "отмыкать" - "отомкнутость". "Размыкать"
соответственно никогда не означает чего-то наподобие "получать косвенно
через умозаключение".
Что мир не "состоит" из подручного, видно м. пр. потому, что высвечиванию мира в интерпретированных модусах озабочения сопутствует размирщение подручного, так что в нем обнаруживается лишь-наличествование. Чтобы в повседневном озабочении "окружающим миром" наличествующее средство смогло встретиться в своем "по-себе-бытии", те отсылки и цельности отсылок, в которых "тонет" усмотрение, для этого последнего и уж подавно для неусматривающего, "тематизирующего" схватывания должны оставаться нетематическими. Не-заявка-о-себе мира есть условие возможности невыступания подручного из его незаметности. И
здесь конституируется феноменальная структура по-себе-бытия этого сущего.
Привативные выражения подобно незаметности, ненавязчивости, не назойливости имеют в виду позитивный феноменальный характер бытия ближайше подручного. Эти "не" подразумевают черту обособленности подручного, то, что мы имеем в виду под по-себе-бытием, но что "обычно" мы характерным образом приписываем наличному как поддающемуся тематической фиксации, В первичной и исключительной ориентации на наличное это "по-себе" онтологически вообще не прояснимо. Толкования однако требовать надо, если речь о "по-себе" должна быть онтологически релевантной. К этому по-себе бытия взывают большей частью онтически эмфатически, и с феноменальной правотой. Но эта онтическая апелляция еще не оправдывает претензий на мнимую онтологичность высказывания с такой апелляцией. Предыдущий анализ делает уже ясным, что по-себе-бытие внутримирного сущего онтологически ухватываемо только на основе феномена мира.
Если однако мир способен известным образом высветиться, он должен быть вообще разомкнут. С доступностью внутримирного подручного мир для усматривающего озабочения всегда уже предразомкнут. Он поэтому есть нечто, "в чем" присутствие как сущее всегда уже было, к чему оно во всяком сколько-нибудь явном продвижении всегда может только возвращаться.
Бытие-в-мире по предыдущей интерпретации значит: нетематическое, усматривающее погружение в конститутивные для подручности всего целого средств отсылания. Озабочение всегда уже есть, как оно есть, на основе свойскости с миром. В этой свойскости присутствие может потерять себя во внутримирно встречном и быть им захвачено. Что это такое, с чем освоилось присутствие, почему может высветиться мироразмерность внутримирного? Как понять цельность отсыланий, внутри которой "движется" усмотрение и возможные разломы которой выталкивают наличность сущего?
Для ответа на эти вопросы, нацеливающие на разработку феномена и проблемы мирности, требуется более конкретный анализ структур, во взаимосвязь строения которых внедряются поставленные вопросы.
=17. Отсылание и знак.
При предварительной интерпретации
("средств") стал виден феномен отсылания, правда так эскизно, что мы сразу
подчеркнули необходимость раскрыть этот пока только обозначенный феномен в
аспекте его онтологического происхождения. Сверх того стало ясно, что
отсылание и целость отсыланий будут в каком-то смысле конститутивными для
самой мирности. Мир мы пока видели высвечивающим только внутри и для
определенных модусов внутримирного озабочения подручным, причем вместе с его
подручностью. Чем дальше мы поэтому будем пробиваться
вперед в понимании бытия внутримирного сущего, тем шире и надежнее станет
феноменальная почва для высвобождения феномена мира.
Мы снова берем отправной точкой бытие подручного, причем теперь с намерением точнее схватить сам феномен отсылания. Для этой цели попытаемся дать онтологический анализ одного такого средства, на котором дают себя обнаружить "отсылания" в разнообразном смысле. Подобное "средство" мы находим в знаке. Этим словом именуется многое: не только разные виды знаков, но бытие-знаком для... само может быть формализовано до
некоего рода универсального типа отнесенности, так что знаковая структура
сама подает онтологическую путеводную нить для ''характеристики" всего
сущего вообще.
Знаки однако сами ближайшим образом суть средства, чей специфический характер средств состоит в указывании. Такого рода знаками являются дорожные указатели, межевые камни, штормовой аэростат в мореходстве, сигналы, знамена, знаки траура и подобное. Указание можно определить как "вид" отсылания. Отсылание, беря крайне формально, есть отнесение. Отношение не служит однако родом для "видов" отсыланий, распадающихся скажем на знак, символ, выражение, значение. Отношение есть формальное определение, которое на пути "формализации" прямо поддается считыванию со всякого вида связей любой содержательности и любого способа бытия.
Всякое отсылание есть отношение, но не всякое отношение есть отсылание. Всякая "указательность" есть отсылание, но не всякое отсылание есть указывание. Тут одновременно заложено: всякая "указательность" есть отношение, но не всякое отнесение есть указывание. Тем самым выходит на свет формально-общий характер отношения. Для исследования феноменов отсылание, знак и тем более значение их характеристикой как отношения не добыто ничего.* В конце концов должно быть показано даже, что само
"отношение" из-за своего формально-общего характера имеет онтологический
источник в отсыланий.
Если настоящий анализ ограничивается интерпретацией знака в отличие от феномена отсылания, то и внутри этого ограничения замкнутая
множественность возможных знаков тоже не может быть адекватно
исследована. Среди знаков есть признаки, пред- и ознаменования, пометы,
опознавательные знаки, чье указывание всегда разное, совершенно отвлекаясь
от того, что всякий раз служит таким знаком. От этих "знаков" надо отличать:
след, рудимент, памятник, документ, свидетельство, символ, выражение,
явление, значение. Эти феномены легко на основе их формального характера
отношения поддаются формализации; мы сегодня особенно легко склонны по
путеводной нити такого "отношения" подвергать все сущее "интерпретации",
которая всегда "согласуется", потому что в основе ничего не говорит, как и
податливая схема формы и содержания.
Образчиком для знака мы выбираем такой, который в позднейшем анализе призван послужить образцом в другом аспекте. На автомобилях последнее время устанавливают красную поворотную стрелку, чье положение всякий раз, к примеру на перекрестке, показывает, какое направление возьмет машина. Положение стрелки регулируется водителем машины. Этот знак средство, подручное не только в озабочении (управлении) водителя машины, И с ним не едущие - причем именно они - делают употребление из этого средства, а именно способом уклонения в соответствующую сторону или остановки на месте. Этот знак внутримирно подручен во взаимосвязном целом транспортных средств и правил уличного движения. В качестве средства это средство указывания конституируется отсыланием. Оно имеет характер для-того-чтобы, свою определенную полезность, он для указывания. Это знаковое указывание может быть схвачено как "отсылание". Причем надо однако заметить: это "отсылание" как указывание не есть онтологическая структура знака как средства.
"Отсылание" как указание основано напротив в бытийной структуре бытия, в полезности для. Последняя еще не делает сущее знаком. Средство "молоток" тоже конституировано полезностью, но через то молоток еще не становится знаком. "Отсылание" указывание есть онтическая
конкретизация для-чего полезности и назначает средство для него. Отсылание
"полезность для" есть напротив онтологически-категориальная определенность
средства как средства. Что для-чего полезности получает свою конкретность в
указывании, для устройства средства как такового случайно. Вчерне уже на
этом примере знака видна разница между отсыланием как полезностью и
отсыланием как указанием. То и другое настолько не
совпадают, что лишь в своем единстве впервые делают возможной конкретность
определенного вида средства. Насколько однако заведомо принципиальное
отличие указания от отсылания как устройства средства, настолько бесспорно
знак опять же имеет все-таки своеобразное и даже исключительное отношение к
способу бытия всякой внутримирно подручной целости средств и ее
мироразмерности. Средство-указатель имеет в озаботившемся обращении
преимущественную применимость. Онтологически опять же простой констатации
этого факта не может быть достаточно. Основание и смысл этого преимущества
должны быть прояснены.
Что значит указание знака? Ответ можно получить только тогда, когда мы определим адекватный способ обращения со средством-указателем. При этом должна генуинно открыться для осмысления также его подручность. Каково адекватное имение-дела со знаком? В ориентации на названный пример (стрелка) надо сказать: соответствующим отношением (бытием) к встречному знаку будет "уклониться" или "остаться стоять" перед близящимся транспортом со стрелкой на нем. Уклонение как взятие направления сущностно принадлежит к бытию-в-мире присутствия. Оно всегда как-то направленно и в пути; остановка и стояние лишь граничные случаи этого направленного "в пути". Знак адресован специфически "пространственному" бытию-в-мире. Собственно не "уловлен" знак именно тогда, когда мы на него глазеем, констатируем как появление вещи-указателя. Даже когда мы следим взглядом в указанном стрелкой направлении и всматриваемся во что-то наличное внутри области, куда указывает стрелка, и тогда тоже знак собственно не встречен. Он повернут к усмотрению озаботившегося обращения, а именно так, что следующее его указке усмотрение, таким образом его провожая, вводит конкретный круг окружающего мира в специальный "обзор". Усматривающее обозрение не постигает подручное; оно достигает вместо этого ориентации внутри окружающего мира. Другая возможность восприятия средства заключается в том, что стрелку встречают как принадлежащее к автомобилю средство; при этом специфический характер средства стрелки не обязательно должен быть раскрыт; что и как она призвана показывать, может оставаться в полной неопределенности, и все равно встречающее не просто вещь. Опыт вещи, в противоположность ближайшему обнаружению многосложно неопределенной множественности средств, требует своей особой определенности.
Знаки описанного рода позволяют подручному встретиться, точнее его взаимосвязи стать доступной так, что озаботившееся обращение создает и
обеспечивает себе некую ориентировку. Знак не вещь, стоящая в
указательном отношении к другой веши, но средство, выражение вводящее ту или
иную целость средств в усмотрение так, что заодно с тем заявляет о себе
мироразмерность
"показывается", "что
будет", но не в смысле простого появления, прибавляющегося к уже наличному;
"что будет" это то, что требует от нас собранности, соотв. на что нам "не
хватило собранности", поскольку мы были заняты иным. В знаках-ознаменованиях
усмотрению делается доступно то, что разыгралось и отошло. Знак-помета
показывает, "на чем" все стало. Знаки кажут первично всегда то, "в чем"
человек живет, чего держится озабочение, в чем с ним дело.
Своеобразный характер средства и знаков становится еще особенно ясен в "учреждении знаков". Оно осуществляется в - и из -усматривающей осмотрительности, которая нуждается в подручной возможности во всякое время дать окружающему миру заявить о себе усмотрению через подручное. Со своей стороны к бытию внутримирно ближайше подручного принадлежит описанный характер по-себе-держащегося невыступания. Отсюда усматривающее обращение в окружающем мире нуждается в подручном средстве, которое при своем характере средства берет на себя "работу" выведения
подручного из незаметности. Поэтому создание такого средства (знаков)
должно быть продумано на их заметность. Как бросающимся так в глаза им
однако не дают наличествовать как попало, но они "устраиваются" известным
образом в видах легкой доступности.
Учреждение знаков не обязательно должно происходить так, чтобы создать вообще еще не подручное средство. Знаки возникают и в за-знак-принятии уже подручного. В этом модусе учреждение знаков обнаруживает еще более исконный смысл. Указыванием обеспечивается не только усматривающе ориентированная распоряжаемость подручного целого средств и окружающего мира вообще, учреждение знаков может даже впервые открывать. Что взято за знак, становится впервые доступно через его подручность. Когда к примеру в земледелии южный ветер "считается" знаком дождя, то это "значение" или "свойственная" этому сущему "ценность" в привесок к чему-то уже наличному, к потоку воздуха и определенному географическому направлению. Как этот только лишь случающийся, каким он может быть доступен метеорологии, южный ветер никогда ближайшим образом не наличен, так чтобы потом по
обстоятельствам взять на себя функцию предзнаменования. Наоборот, южный
ветер в его бытии именно впервые только усмотрением земледелия открывается
по способу принятия его в расчет.
Но, станут возражать, что берется за знак, должно все-таки прежде того само по себе стать доступно и быть схвачено до учреждения знака. Разумеется, оно вообще должно уже каким-то образом быть преднаходимым. Вопросом остается только, как открылось сущее в этой предшествующей встрече, как чистая случающаяся вещь, а не скорее ли как непонятое средство, как подручное, за которое пока не знали "как взяться", что поэтому еще закрывалось усмотрению. И здесь опять же нельзя интерпретировать еще не открытые усмотрением черты средства у подручного просто как голую вещность, якобы воспринимаемую пока только в ее наличии.
Подручное бытие знака в повседневном обращении и принадлежащая знаку, в разных целях и видах создаваемая заметность не только свидетельство конститутивной для ближайше подручного незаметности; знак сам занимает свою заметность у незаметности цельности средств, "само собой разумеется" подручной в повседневности, к примеру известный "узелок в носовом платке" как знак-помета. Что он призван показывать, это всегда что-то озаботившее в повседневном усмотрении. Этот знак может показывать многое и разнообразнейшее. Широте показываемого в таком знаке отвечает узость понимаемости и применения. Мало того что как знак он подручен большей частью только для "учредителя", даже ему он может стать недоступен, так что нуждается для возможной усматривающей применимости во втором знаке. При этом неприменимый как знак узелок не теряет своего знакового характера, но приобретает беспокоящую навязчивость ближайше подручного.
Близко искушение приоритетную роль знаков в повседневном озабочении для понимания самого мира иллюстрировать на обильном применении знаков в первобытном присутствии, скажем на фетише и колдовстве. Разумеется лежащее в основе такого применения знаков учреждение их осуществляется не в теоретических целях и не путем теоретической спекуляции. Применение знаков остается целиком внутри "непосредственного" бытия-в-мире. Но при ближайшем всматривании становится ясно, что интерпретация фетиша и
колдовства по путеводной нити идеи знака вообще недостаточна,
чтобы схватить род "подручности" встречающего в первобытном мире сущего. Во
внимании к феномену знака была бы возможна следующая интерпретация: для
первобытного человека знак совпадает с указываемым. Знак сам может
представлять указываемое не только в смысле замещения, но так, что именно
знак сам есть указываемое. Это странное совпадение знака с указываемым лежит
однако не в том, что знак-вещь уже испытал известную "объективацию",
воспринят как чистая вещь и перенесен с указываемым в ту же бытийную сферу
наличного. "Совпадение" тут не отождествление ранее изолированных, а
еще-не-высвобожденность знака из означаемого. Такое употребление знака еще
полностью погружено в бытие к указываемому, так что знак как таковой вообще
еще не может отслоиться. Совпадение основано не в какой-то первичной
объективации, а в совершенном отсутствии таковой. Это говорит однако, что
знаки вообще не открыты как средство, что в итоге внутримирно "подручное"
вообще не имеет бытийного образа средства. Возможно, что и эта
онтологическая путеводная нить (подручность и средство) тоже не может ничего
дать для интерпретации первобытного мира, и уж подавно онтология вещности не
может. Но если для первобытного присутствия и первобытного мира вообще
конститутивно понимание бытия, то тем настоятельнее нужда в разработке
"формальной" идеи мирности, соотв. феномена, поддающегося такой модификации,
что все онтологические высказывания, именующие его в заданной феноменальной
взаимосвязи чем-то еще не тем или уже не этим, получают позитивный
феноменальный смысл из того, что он не есть.
Предыдущая интерпретация знака должна была только предложить феноменальную опору для характеристики отсылания. Отношение между знаком и отсыланием трояко: 1) Указывание как возможная конкретизация для-чего годности фундировано в структуре средства вообще, в его для-того-чтобы (отсылании). 2) Знаковое указывание принадлежит как черта подручного средства к целому средств, к взаимосвязи отсыланий. 3) Знак не только подручен рядом с другими средствами, но в его подручности всякий раз делается выражение доступен для усмотрения окружающий мир.
Знак есть онтически подручное, которое
как это определенное средство функционирует вместе с тем как нечто
показывающее онтологическую структуру подручности, цельности отсылания и
мирности. Здесь коренится преимущество этого подручного
внутри озаботившего усмотрение окружающего мира. Само отсылание, если в нем
онтологический фундамент для знака, не может поэтому пониматься как знак. Не
в отсылании онтическая определенность подручного, раз оно конституирует саму
подручность. В каком смысле отсылание онтологическая "предпосылка"
подручного и насколько она как онтологический фундамент есть вместе с тем
конститутив мирности вообще?
= 18. Имение-дела и
значимость; мирность мира
Подручное встречает внутримирно. Бытие этою сущего, подручность, стоит потому в каком-то онтологическом отношении к миру и мирности. Мир во всем подручном всегда уже "вот". Мир опережающе со всем встречным, хотя нетематически, уже раскрыт* Он может опять же высвечиваться и в
Посняков Андрей
Семенова Мария
Сапковский Анджей
Лукьяненко Сергей
Березин Федор
Майер Стефани