Чтение 8–й страницы книги ~Журналист для Брежнева~

- За что? - спросил Сашка Шах.

- За то, что я украл стекло!

- А разве это вы украли? - удивленно сказал Сашка.

- Потрясающе! - раскачивался Изя. - Потрясающе!..

- Слушайте, Изя. Это стекло на черном рынке стоит двести рублей. Я их никогда не тибрил, ну, то есть, не воровал, потому что это бизнес ребят из Черного города. Поэтому, если у вас спросят на автостанции, где вы взяли стекло, скажите, что случайно купили в Черном городе. И все, и перестаньте переживать, давайте лучше чай пить. Отнесите соседям эту присоску.

И когда Изя вышел, Сашка сказал:

- Мне нужно с вами поговорить. Но при Изе нельзя. Может, мы пойдем погуляем?

- Пошли. Но нужно позвонить твоей матери, чтобы не волновалась, что ты дома не ночуешь.

- Обойдется, - жестко отмахнулся Сашка.

Минут через десять, на ночной бакинской набережной я понял, откуда эта жесткость в его голосе. Тихо журчали полуопавшие фонтаны Приморского бульвара, молча и бесшумно лежало за гранитной набережной Каспийское море, пополам разделенное сияющей лунной дорожкой, пряно пахли олеандры, и аллеи Приморского парка были усыпаны спелыми ягодами черного и зеленого тутовника. Изредка на скамейках под обезглавленными фонарными столбами угадывались в черноте ночи базальтово-застывшие фигуры влюбленных парочек. Мы шли с Сашкой из аллеи в аллею, он рассказывал:

- Я решил уехать из Баку. Совсем. Я люблю Лину, и она - меня. Мы хотим жить вместе. Всегда. Я сказал матери, что хочу уехать с Линой в Вильнюс. Я не могу здесь остаться. Если я останусь, я завтра опять колоться начну, воровать в трамваях. Ведь тут это на каждом углу! Я знаю всех, все знают меня, и мне от них не уйти. Или я пришью Мосола, или он - меня. Вчера утром я сказал это матери. Что я должен уехать с Линой - насовсем. Я хочу снять в Вильнюсе комнату или квартиру, мы поженимся, я пойду на какую-нибудь работу и кончу вечернюю школу. А там - или институт, или армия - будет видно. Короче, я попросил у матери деньги, хотя бы в долг, две тыщи. Чтобы поехать в Вильнюс, найти квартиру, ну - чтобы начать там жить. Так вы бы видели, что началось! Как она ее обзывала! И "прибалтийская шлюха", и "распутная девка", и "проститутка" - ужас! Что она не для того меня кормила семнадцать лет, чтобы отдавать какой-то шлюхе! Что лучше бы я остался в тюрьме! Что она сама на меня в милицию донесет, чтоб меня опять посадили - только не отдаст этой "развратной девке". И все из-за чего? Из-за двух тысяч!

- Подожди! Я не думаю, что это из-за денег. Просто вам по 17 лет, еще рано жениться...

- Это наше дело, - жестко сказал Сашка. - Это наше дело! Нам семнадцать лет, мы не дети, и мы уже живем как муж и жена. Но почему мы должны жить так, тайком, на чужих квартирах, на пляжах? Мы хотим жить как люди, нормально, нам нечего прятать. Что мы украли? Я ее люблю, она любит меня. И это все. Я попросил у матери две тысячи - я же знаю, сколько у них с отцом лежит на книжке! Что они будут делать с этими деньгами? Кому они копят?

Он умолк. Мы шли вдоль яхт-клуба. На фоне черно-лунно-желтого моря острые мачты парусных яхт казались поднятыми в небо плавниками доисторических рыб, и наши шаги мягко таяли в тишине южной ночи. Сашка долго молчал, я не торопил его, я понимал, что он вытащил меня на эту прогулку не для того, чтобы пожаловаться на мать. Наконец, Сашка продолжил

- уже совсем другим, спокойным тоном:

- Короче, денег она мне не дала. Даже на билет до Москвы. Но я достал эти деньги. У Генерала. Конечно, такие деньги он даром не дает, но это будет мое последнее дело. Я знаю, что вам нельзя об этом рассказывать, вы корреспондент газеты, но вы меня спасли, меня и Лину, и мне некого больше просить. Если что-то со мной случится, если меня заметут и посадят, - помогите Лине ждать меня, а? Поможете?

- Что это за дело, Саша?

- Я не могу вам сказать.

- Как хочешь. Но это глупо. Ты доверяешь мне самое дорогое, что у тебя есть - любимую девушку, и не доверяешь какую-то темную историю с Генералом. Как хочешь...

- Хорошо, я скажу. Хотя это... Хотя, конечно, нельзя, но ладно! Только дайте мне слово, что вы - никому! А то нас пришьют обоих. Дайте мне честное слово!

- Хорошо. Даю честное слово.

- Генерал мне сказал: вот тебе тыща рублей аванса, а еще десять получишь, когда сделаешь дело. А дело такое: отвезти в Москву чемодан с деньгами и в условленном месте обменять на рюкзак с наркотиками. Я привожу туда деньги, а мне дают рюкзак с наркотиками. С рюкзаком я похож на студента, каких сейчас тысячи. Поездом привожу этот рюкзак в Баку, отдаю Генералу и самолетом - опять к Лине. Нужно только на несколько дней устроить Лину в Москве в гостинице и придумать, куда я делся на три-четыре дня. Вы можете мне помочь?

Хорошенькая история! Корреспондент "Комсомольской правды" помогает нелегальным поставкам наркотиков! Впрочем, я для того и нырнул на дно бакинской жизни, чтобы выйти на эти сферы. Но кто знал, что круг замыкается на Сашке Шахе! Конечно, заманчиво принять участие в этой операции, а потом описать ее в "Комсомолке", во втором очерке, но тут уж точно Сашка Шах загремит на восемь лет в тюрьму. Нет, остановись, Гарин, тебя уже однажды остановили в КПЗ, а на этот раз лучше остановись сам и останови этого парня...

- Саша, - сказал я после паузы. - Давай начнем с самого начала, с причины. Тебе нужны деньги, чтобы начать новую жизнь в Вильнюсе, так?

- Я у вас денег одалживать не буду! - тут же сказал он.

- Я тебе и не предлагаю. У меня нет таких денег. Хотя если бы были - почему бы тебе не взять? Но ладно, я не об этом. Я предлагаю другое. Я беру тебе билет до Москвы. За счет редакции. Там, в "Комсомолке" ты дашь мне интервью - расскажешь о себе все, что тогда ночью рассказал в КПЗ. Если хочешь, мы в газете изменим тебе фамилию. В интервью ты скажешь, что отказываешься от своего прошлого, завязываешь, начинаешь новую жизнь.

- Нет! Я ни кого стучать не буду!

- Подожди, - сказал я с досадой. - Никто тебя не просит "стучать"...

- Но я же должен называть ребят - с кем кололся, воровал...

- Им тоже можно изменить фамилии, для читателя это все равно - Ашот с тобой кололся или Расим, важна суть. После этого "Комсомолка" берет шефство над тобой и над Линой. В Вильнюсе через Литовское ЦК комсомола мы устраиваем вас в какое-нибудь общежитие, помогаем тебе с работой, играем свадьбу - в общем, делаем из тебя газетного героя, и даже первое время немного помогаем деньгами - от редакции, от ЦК комсомола. Это я беру на себя, - я уже представил, как будет смотреться на полосе "Комсомольской правды" интервью с бывшим наркоманом, полюбившим вильнюсскую девчонку и начавшего новую, честную, правильную жизнь. Еще один ударный материал Андрея Гарина, конечно, не такой сенсационный, каким мог бы стать очерк о тайных перевозках наркотиков, но тоже - ничего, в ЦК, в отделе пропаганды на Старой площади такие положительные материалы любят куда больше, не зря за три мои очерка мне передали благодарность от Замятина, зав. идеологическим отделом ЦК, и теперь, когда борьба с подростковой преступностью и наркоманией стала чуть ли не государственной проблемой, пора и газете заговорить об этом, и именно такой материал, такой положительный материал может прорвать табу цензуры на эту тему.

Но я зря размечтался раньше времени. Сашка сказал: - Это все уже поздно. Я уже взял у него деньги. - Их можно отдать!

- Нет. Дело не в том - взять или отдать. Я уже посвящен, понимаете? Я два года работал на Генерала, но я не знал, что он приучил нас всех к наркотикам, чтобы нам же эти наркотики сбывать. А оказывается, и Толик Хачмас, и Магомед Гоголь, и все остальные торговцы берут наркотики у него же, у Генерала. Раньше я этого не замечал, а теперь - знаю. Даже если я отдам ему сейчас все деньги - это неважно, это даже еще хуже, потому что я еще не в замазке, а уже все знаю. Они меня пришьют в два счета, если я выйду теперь из игры. Нет, я уже в этом деле, спасибо моей матери, - он саркастически усмехнулся. - Андрей, я вам доверяю. Если вы можете мне помочь - помогите, а нет - я вам ничего не говорил, вообще. Иначе они пришьют и меня и вас. Это не какой-нибудь Мосол со старым браунингом, это мафия, имейте ввиду.

Глава седьмая. (Без заглавия, недописана)

Назавтра я вылетел в Москву. Саша и Лена поехали поездом (так приказал Генерал), чтобы избежать досмотра вещей, который ввели теперь на всех аэровокзалах.

Передавая Саше чемоданчик с деньгами, Генерал поехал с ним на вокзал, купил ему и Лине билеты на поезд номер 5 "Баку - Москва", купированный вагон, и распорядился чемоданчик с деньгами уложить в другой чемодан, побольше, с Сашкиными вещами, и держать этот чемоданчик под нижней полкой, и с полки этой не вставать всю дорогу. По приезде в Москву прямо с вокзала ехать в гостиницу "Турист", что за ВДНХ, в пятый корпус, там, вложив в каждый паспорт по 25 рублей, получить два одноместных номера (получить один номер на двоих, не имея в паспорте штампа о браке, у нас невозможно ни за какие деньги!). И после этого сидеть в номере, ждать звонка. Только в крайнем случае, если не будет номера в гостинице или еще что - в этот же день, в шесть вечера, подъехать на такси к кассам цирка, что у Центрального Колхозного рынка.

Мне это все не нравилось, я вообще устал от этой командировки: сначала вершины Памира, самолеты с угольной пылью, ледники, гляциологи, маки и эдельвейсы, а затем с небесных высот - в бакинское КПЗ, мордобой в милиции, подводная охота, мимолетная шестнадцатилетняя нимфа, четыре дня беспрерывного секса, и снова - наркоманы, трамвайные кражи, драка на Песчаной Косе, пуля в двух сантиметрах от виска. Не слишком ли много для каких-нибудь двадцати дней командировки? И еще за это же время передать в редакцию два очерка и вести этот дневник-повесть!

Ладно, я отвлекся. На следующий день после драки на Песчаной Косе и ночного разговора с Сашкой Шахом я вылетел в Москву. Даже не зашел к бабушке на родную Бондарную улицу, а ведь специально из Ташкента летел в Баку только только для того, чтобы пожить у нее, отдохнуть. Отдохнул, называется!..

В Москве с аэродрома - в редакцию. В приемной главного редактора за своим столом сидела секретарша Женечка. Женечке было под сорок. Как все секретарши, она любила комплименты и мелкие или крупные подарки. Я вытащил из кармана шариковую авторучку в прозрачном розовом корпусе с плавающим внутри лебедем - производство бакинского ширпотреба, верх художественного вкуса.

- Женечка, это как раз к вашим перламутровым ногтям, делают только в Баку.

- Спасибо! - Женечка взяла ручку и поманила меня поближе. - Поди сюда.

Я обошел стол, подошел к Женечке почти вплотную. Сверху, через строго-скромный мысик выреза ее официального серого платья угадывались, как сказал Жерар Филипп в фильме "Фанфан-Тюльпан", "два холма и между ними лощина". Что-что, а грудь у Женечки была действительно секретарская. Она перехватила мой взгляд, сказала укоризненно:

- Андрюша!

- Потрясающе! - нагло сказал я. - С таким бюстом и на свободе - потрясающе!

- Ты совершенно сдурел на своем Кавказе. Слушай, только между нами, я вчера пробежала твой очерк про наркоманов - неужели это все правда? Это же ужас!

Ага! Значит, очерк уже у Главного.

- И ты правда курил там с ними наркотики? А? Расскажи! - теребила меня Женечка. - Это приятно? Ты привез хоть попробовать?

- Женя! - теперь я перешел на укоризненный тон. - Что за наклонности?! Попроси наших загранкоров - тебе из Нью-Йорка вышлют ЛСД.

- Ладно! - отмахнулась она. - А продолжение будет?

Ну, если секретарша Главного просит продолжение очерка - можно идти спать спокойно. Я кивнул на обитую кожей дверь Главного:

- У себя?

- Нет. В ЦК с твоим очерком. Только я тебе ничего не говорила.

- В ЦК - где? На Хмельницкого или на Старой площади? - я имел в виду, поехал ли он в ЦК ВЛКСМ или сразу в ЦК КПСС, к своим покровителям Замятину и Суслову, занимающимся нашей идеологией вообще.

- На Хмельницкого, - сказала Женя. - Ты знаешь, что ты уже окончательно утвержден в пресс-группу Брежнева? От "Правды" три человека, от нас ты и Агарышев из иностранного отдела. Двенадцатого инструктаж у Замятина и Суслова, 14-го обед у Брежнева, а 15-го отлет. - И схватилась за трубку зазвонившего телефона: - Редакция...

Я чмокнул ее куда-то выше уха и, размахивая оттиском своей статьи, пошел к себе. Все было замечательно. Очерк о гляциологах, 370 строк, шел на завтра, материал о наркоманах уже вентилировался в ЦК комсомола, а 15-го я лечу в Вену на встречу Брежнева с Картером! Нет, мы им еще покажем кузькину мать, этим бакинским милиционерам! Завтра я еще поеду на вокзал, встречу Сашку Шаха и уговорю его дать интервью газете. А после этого можно и в Вену лететь...

Тот же вечер, 23 часа 50 минут.

На этом рукопись Белкина обрывалась. Я отложил последнюю страницу и задумался. Кое-что прояснялось, а кое-что запутывалось. "Генерал", он же Гридасов, дал Сашке Шаху (он же Юрий Рыбаков) чемодан с деньгами для обмена в Москве на рюкзак с опиумом или другим наркотиком.

Но по каким-то причинам этот же Генерал оказался в Москве раньше Шаха и был на Курском вокзале в момент приезда в Москву Шаха и Лины. Не исключено, что передача наркотиков должна была произойти прямо на вокзале вместо гостиницы "Турист" или цирка на Цветном бульваре. Но на вокзале оказался непредусмотрительный Белкин. Этого Белкина Генерал уже видел на бакинском аэродроме и знал, кто он и что. Белкин мешал им, путал игру и вообще - опасен. Вот они и взяли их обоих. Ну, хорошо, допустим - я более-менее выстроил логическую картину похищения - что мне это дает? Где найти Белкина? Кто остальные трое? Этот Генерал уже шесть лет в бегах - он и еще шесть лет может пробегать, как его искать? Нужно искать остальных участников похищения, но как? где их приметы? Нужна Айна Силиня - черт побери, в этой круговерти я забыл дать телеграмму в рижскую милицию, чтобы ее срочно прислали снова в Москву...

Забывшись, что я не дома, достал сигарету, чиркнул спичкой и тут же спохватился - неуклюжий черт! Но было поздно - Инна проснулась, проворно вскочила с софы:

- Ой! Который час?

- Около одиннадцати. Инна, как фамилия вашего бакинского корреспондента?

- Радий Свердлов. Вообще-то он Радий Аухман, но по материнской линии Свердлов. А Вадик здесь его называет Котовским.

- Инна, можно я от вас позвоню?

- Да, конечно.

Я набрал междугороднюю, сказал пароль прокуратуры и попросил срочно соединить с Баку, с корреспондентом "Комсомольской правды" Свердловым. И сказал Инне:

- Инна, садитесь. Возьмите вторую рюмку. Это прекрасное вино "Черные глаза", как раз сегодня приятель привез из отпуска. Я весь день таскал его в портфеле, а теперь пригодилось. - И в телефонную трубку: - Алло! Товарищ Свердлов? Беспокоят из прокуратуры Союза, следователь Шамраев. Извините, что поздно звоню. С двенадцатого по двадцать третье мая у вас жил Вадим Белкин. Я хотел бы узнать...

- Жил Бекин? - перебил недоумевающий голос. - У меня? Белкин? Я его уже год не видел. С прошлого лета...

- То есть? - оторопел я. - Он был в Баку с 12-го мая.

- Да, я слышал, что он был в Баку вроде бы проездом. Но ко мне он не заходил. То есть, может, он мне звонил, но я все время по районам мотаюсь, сейчас ведь лето, много работы... - голос был извиняющийся, но твердый.

Вот тебе и раз!

- Хорошо, извините, - Я положил трубку, посмотрел на Инну.

Она не прикоснулась к вину, она так и стояла посреди комнаты, освещенной лишь настольной лампой, и из этого полумрака на меня смотрели черные и глубокие, полные тревоги глаза этой обиженной, явно брошенной Белкиным, но все еще любящей его женщины.

- Что он сказал?

- Он сказал, что не видел Белкина с прошлого лета. Скажите, Инна, Вадим Белкин - он вообще выдумщик? Да вы садитесь, попробуйте вино. Ну, как?

- Вкусно, - сказала она, пригубив вино. - Выдумщик? Я не знаю. Когда он рассказывал всякие истории из своих командировок, получалось очень складно, как в книжке. И даже если это не было правдой, то хотелось, чтоб было. А как вы думаете, он жив?

Вопрос был задан быстро, как выстрел в упор. Но что я мог ей сказать?

- Знаете, Инна, я скажу вам честно. Я бы сам хотел это знать. - Я видел, что ее глаза сразу угасли, и поспешил добавить: - Но, Инна, я ведь занимаюсь этим делом только один день. Всего-навсего с сегодняшнего утра. И мы уже знаем, что Генерал - это некто Семен Гридасов, ему 53 года, рост один метр 72 сантиметра, глаза блекло-голубые, ну и так далее. На него уже объявлен всесоюзный розыск и кроме того, говоря между нами, с завтрашнего дня во всех тюрьмах Союза будут опрашивать всех уголовников - знает ли кто-нибудь что-нибудь об этом Гридасове. У нас это называется - оперативный метод...

В ее глазах вспыхнула надежда и уважение к моей персоне, и я не сказал ей, что всесоюзный розыск объявлен на этого Гридасова шесть лет назад, а толку нет. Но, каюсь, уж очень хотелось произвести на нее впечатление настоящего сыщика, а-ля актер Мартынюк из телесерии "Следствие ведут знатоки". Интересно, что бы сказали эти "знатоки", если бы вдруг выяснилось, что рукопись, в которой подробно описан целый ряд преступлений

- сплошные враки. Если Белкин не жил у Свердлова-Котовского, то не было острова Рыбачий и шестнадцатилетней каспийской нимфы. Не было маскарада с переодеванием Белкина в спортивные брюки и майку, "горки" с наркоманами, погони на "Жигулях" за Мосолом и выстрелов на Песчаной косе. Не было ночного откровенного разговора Белкина с Сашкой Шахом и - выходит, Белкин не мог знать, что Рыбаков и Айна Силиня едут в Москву. Бакинская милиция отрицает историю с гробом и арест Белкина, а корреспондент "Комсомольской правды" Радий Свердлов вообще не видел Белкина в Баку. Так был ли Белкин в Баку на самом деле или не был? Если бы не труп Рыбакова, если бы не похищение Белкина Генералом Гридасовым, если бы Белкин не передал по телефону из Баку в редакцию "Комсомольской правды" два своих очерка - "Черные ледники" и "Бакинские наркоманы" и если бы не тревожные черные глаза этой Инны, можно было бы спросить - да был ли вообще Белкин?..

Мы выпили с Инной еще по рюмке вина, договорились, что я буду держать ее в курсе дела, а она - звонить мне, если узнает что-то новое. Взяв рукопись Белкина, я ушел домой. На столе осталась недопитая бутылка моих любимых "Черных глаз". Инна настаивала, чтобы я забрал эту бутылку с собой, но я отказался.

- Допьем как-нибудь после, когда найдем Белкина. Мы ведь соседи, я у Измайловского парка живу...

А потом я шел пешком от 12-й Парковой до Измайловской и думал об этой Инне больше, чем о Белкине. Первый день следствия начался с "Черных глаз" и кончился черными глазами. К добру ли это?..

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Вторник, 5 июня 1979 г., после полудня

В первой половине дня ничего интересного не произошло. Отправив телеграмму в рижскую милицию о срочном направлении в Москву свидетельницы Айны Силиня, я подробно проинструктировал двух улетающих в Баку "архаровцев" Светлова: а) сверить полученный в Аэрофлоте список пассажиров рейса "Ташкент-Баку" с архивом школы N-171, где учился Белкин; б) исподволь, неофициально прощупать грузчиков бакинского аэропорта и выяснить, была ли история с гробом; в) войти в контакт с бакинской шпаной и навести справки о Генерале-Гридасове. Для двоих этой работы было больше, чем достаточно, особенно если учесть, что действовать они должны были в чужом городе без помощи местной милиции. Едва за ними закрылась дверь, я занялся скучнейшей канцелярской работой, без которой не обходится ни одно расследование дела, каким бы срочным оно не было.

Бакланов опять хотел вытащить меня в пивной бар, ему явно хотелось потрепаться за кружкой пива о его новом деле, но мне было недосуг - я корпел на планом расследования уголовного дела.

Бакланов ушел обиженный, я опять застучал на машинке, и в эту минуту дверь с грохотом распахнулась, в кабинет буквально вломился Марат Светлов.

- Трижды в Бога, в душу, в холеру! - понес он с порога, потный, взъерошенный, в расхристанной штатской рубашке. - На кой сдалась эта работа?! Уже вышел на эту старуху, а она дуба дала! Офигеть можно!

Ничего не понимая, я смотрел на него, ждал, когда он выкипит. Минуты через две он поостыл, и я услышал действительно "офигительную" историю.

Сегодня ровно в десять утра Марат Светлов, отправив двух своих подчиненных в Баку, собрал остальных, чтобы дать им задания на день. В основном, его второе отделение занималось раскрытием запутанных убийств и других особо опасных преступлений, и поэтому тех "архаровцев", на ком висели "мокрые дела", Светлов не стал трогать. А остальным, свободным - было их пятеро, - Светлов роздал по пачке фотографий. Снимки были как из музея - на каждой фотограф муровского НТО запечатлел броши, шпильки, булавки, серьги и кулоны, найденные в "дипломате" Сашки Шаха-Рыбакова. Светлов приказал своим сыщикам порыскать по московским скупкам золота и драгоценностей и ювелирным магазинам и с помощью "своих людей" среди фарцы, яманщиков, темщиков и прочей шушеры "примерить" эти драгоценности - а вдруг кто-то назовет их владельцев. Каждому досталось по пять-шесть периферийных магазинов, себе Светлов взял центр.

Доехав до Сретенки и приткнув служебную "Волгу" возле "Спортивной книги", Светлов с чемоданчиком в руках прошествовал к дверям скупки золота и бриллиантов, вызвал из-за стойки заведующего и заперся с ним в клетушке-кабинете. Место было первым, поэтому завмаг как бы выполнял функции эксперта-специалиста. Увидев тончайшую ювелирную работу - все эти золотые броши, шпильки и кулоны, украшенные хризолитами, перламутром, гранатами и бриллиантами явно музейного достоинства, Гильтбург всплеснул руками:

- Марат Алексеич, где взяли? Музейные вещи... Нет, никогда не видел и в руках ничего подобного не держал. Разве что во время войны, при конфискации, но тоже не то было, не такая работа...

Короче, визит этот не продвинул Светлова к цели ни на миллиметр. Но Светлов не сдавался. Он съездил на Старый Арбат в один из старейших ювелирных магазинов, на Красную Пресню, в Столешников переулок, заглянул и к экспертам музея Алмазного фонда, но кроме того, что эти драгоценности - работа явно одного и не современного мастера, а по крайней мере, XIX века мастера, - кроме этих общих данных, никто нечего сказать не мог. Даже самым старым и опытным скупщикам драгоценностей в Москве эти броши и кулоны никогда на глаза не попадались.

К двенадцати дня, прервав свое путешествие, Светлов пообедал в ресторане Союза художников. Выйдя из ресторана на Гоголевский бульвар, Светлов вдруг схватился за свою лысеющую голову: "Мама родная! Как же я забыл?!". Он стоял возле старого дома, где знаменитая кропоткинская булочная, и в этом доме чуть ли не с дореволюционных времен живет один из искуснейших ювелиров столицы - Эммануил Исаакович Синайский.

Светлов почти бегом взбежал на второй этаж. Так и есть, вот почерневшая медная табличка "Ювелир Э.И.Синайский". Светлов нетерпеливо нажал звонок.

- Ма-а-ар-рат А-ле-ексе-ич! Да-ара-агу-уша! Какими судьбами? - Высокий подтянутый старикан, одно лицо с Вертинским, широкими театральными жестами обнимает старого знакомого, грассируя и чуть заикаясь.

И пока молоденькая пышечка ("Племянница, Марат Алексеич, племянница из Владикавказа, не подумайте что-нибудь эдакое!") привычно сервировала закуску под коньячок, водочку и наливку, Синайский, рассказывая какие-то байки, которых он знал тысячи, рассматривал в лупу драгоценности.

- Послушайте, моой дрр-рагой, откуда эти сокр-ррровища? Поделитесь с глупым стар-рр-рикашкой.

- Вы меня спрашиваете? - в тон ему ответил Светлов. - А для чего же я к вам пришел?

- Нет, правда. Вы поймали какую-нибудь кр-рр-рупную золотую рр-рыбку?

- Мелких не ловим, Эммануил Исаакович.

- Да уж, да-аа-агадываюсь! А что же нужно от меня?

- Вы когда-нибудь видели эти вещицы?

- Ка-анкр-рр-ретный вопр-рр-росик, пр-рр-рямо скажем. Слушайте, Марат Алексеевич, я от дел отошел, тихо себе живу на скр-рр-ромную пенсию и оч-чень небольшие сбер-рр-режения. Конечно, некоторые вам скажут: Синайский - жук, денег ку-рр-ры не клюют, обеспечил и детей и внуков и пр-рр-равнуков! Какой-нибудь жлоб всегда найдется доносик настр-рр-рочить! И - начнут тр-рр-рясти старика. Но я могу в этом случае рассчитывать на вашу защиту от этой клеветы, Марат Алексеевич?

- Безусловно. - улыбнулся Светлов. Он был готов к этому торгу. Уж если старик ставил какие-то условия, значит, знал что-то.

- Тогда выпьем, дар-рр-рагой. Р-рыбонька, племянничка моя золотая, налей нам по рюмочке...

Они выпили за "др-рружбу и взаимопонимание". Затем Синайский сказал:

- Поскольку вы уже взяли последнего владельца этих драгоценностей, то я не вижу причин скрывать предыдущего. Она-то уж во всяком случае честный человек, и ее судить не за что. Живет себе на фамильные ценности, припрятанные с прадедовских времен. Скромно живет, тихо. Одной такой вещицы ей на год жизни хватает.

- Кто же это?

- Это моя самая стар-рр-ринная клиентка Ольга Петровна Долго-Сабурова, ей теперь уже девяносто второй годок пошел, но она еще очень бодра-с, оч-чень! У них в роду все были долгожители. Графского происхождения потому что. Сестры ее младшие на военном кр-ррейсере уехали в 17-м из Петрограда, и поныне здравствуют, а в Риме пансионат держат. А она не поехала с ними, у нее фамильные ценности были где-то припрятаны. Вот эти самые. Ни в одном музее не сыщете! Знаете, чья это работа? Их крепостного ювелира Алексея Трофимова. Вот она на эти вещицы и живет все годы пролетарской власти. С перерывом, конечно, с тридцать седьмого по пятьдесят шестой. Тогда она была на казенном довольствии. А как выпустили, так раз в годок, примерно, стала она меня к себе приглашать, на Мещанку. И я ей эти безделушки оценивал. То есть, в те годы, может, и почаще, очень она после лагеря к нашему брату-мужику была горячая, ну да теперь уже лет десять как поостыла. Не так, чтобы совсем, но все-таки девяносто годов не шутка-с! Налей нам, р-рыбонька, еще по р-рюмашке.

- А кто продавал для нее эти вещицы? Вы?

- Нет, батюшка, увольте. Я - нет. Она сама пр-родавала, я ей только цену называл и имел свои комиссионные - три процента, как положено. Но только моя цена была ответственная, покупатель ей в эту цену верил, это она мне много раз говорила.

- А кто покупатель? Вы его знаете?

- Мар-рат Алексеевич! Тут у нас недопонимание. Я думал, что вы как раз и взяли этого покупателя и, может быть, даже мне покажете. Я уж сколько лет хочу посмотреть на человека, который, не торгуясь, берет по моей цене все эти вещицы. Графиня от меня его все в секрете держит. А теперь, выходит, вы сами его ищите.

- Ищем, - сознался Светлов. - Где она живет, ваша Долго-Сабурова?

- Н-да, накололи вы старичка, пр-рр-раво-слово. Графиня Ольга Петровна Долго-Сабурова последние девяносто лет за вычетом годов заключения живет в своем бывшем собственном доме на Первой Мещанской. По-новому, это Проспект Мира, 17. Квартиру ей, можно сказать, от всего трехэтажного дома оставили - только одну комнату на третьем этаже. Извольте коньячку?

- Не обижайтесь, Эммануил Исаакович. Мне ехать пора.

- К графине? Не смею задерживать. Рр-рыбонька, налей посошок Мар-рр-рату Алексеевичу...

Через двадцать минут Светлов был на Проспекте Мира, а еще через десять минут выяснилось, что жилица квартиры-комнаты N-17 графиня Ольга Петровна Долго-Сабурова скончалась неделю назад и квартиру теперь занимает жэковский слесарь-водопроводчик Раков.

Светлов ринулся в ЖЭК, в кабинет начальницы:

- Где вещи старухи Долго-Сабуровой? Кто ее хоронил? Где ваш слесарь-водопроводчик?

- Старуху хоронили мы сами, за счет ЖЭКа, - сказала дебелая начальница ЖЭКа. - Где-то у нее есть племянник, железнодорожник или бригадир поезда. Мы звонили ему, а он в рейсе. Пришлось самим отвезти ее на кладбище, на Востряковское, на жэковские деньги.

- А вещи где ее? Как комнату можно открыть? Где ваш слесарь?

- Да какие там были вещи?! Матрац обделанный и тряпье старое. Не знаю, может, Раков и выкинул уже все. Я его еле упросила эту комнату взять, временно. Они теперь иначе как за двухкомнатную и работать не хотят. Он вчерась вселялся...

Разыскав слесаря, Светлов и начальница вошли в комнату старухи Долго-Сабуровой. Комната была пуста, если не считать полдюжины бутылок водки, приготовленных к новоселью.

- А где ее мебель? Вещи?

- Мебель? - сказал слесарь Раков. - Рухлядь была, а не мебель! Седни утром я все на свалку снес - альбомы всякие, Библию, матрац, мочой вонючий. Все вчистую на свалку выгреб и окна пооткрывал, чтоб дух вынесло. Вона эта свалка, пошли покажу.

Когда Светлов, слесарь и начальница ЖЭКа подошли к жэковской свалке, они увидели пламя костра, в котором горели альбомы, Библия, тряпье, одежда и грязно-серый матрац старухи Долго-Сабуровой. Вокруг веселились ребятишки, тормошили этот матрац, чтобы он поскорей разгорелся. И тут на глазах у Светлова произошло нечто. Обшивка матраца лопнула и... и к ногам ребятишек покатились броши, кулоны, серьги, украшенные рубинами, хризолитом, бриллиантами. Украшений было немного - всего семь штук, - но за то какие это были изделия: ажурные, действительно музейные вещицы!

- Смотри! - и Светлов высыпал их мне на стол. - Ты видишь, какая невезуха! Всего неделю не дожила старуха-графинюшка, ети ее мать! Мы бы знали, кому она сбывала эти игрушки...

Я молча смотрел на него, потом сказал:

- Какого числа скончалась графиня, сэр?

- Двадцать восьмого мая. А что?

- А тебе не кажется это странным? Такая нелепая случайность: двадцать шестого погибает Сашка Шах, у которого были проданные старухой кому-то драгоценности. А через два дня ни с того, ни с сего умирает сама старуха, у которой остальная часть коллекции.

- Ну, когда-то она должна была умереть? - Светлов уже догадывался, куда я клоню, но сопротивлялся.

- Да, конечно, должна была, - говорю я, - но почему сразу после того, как с частью ее вещей погиб человек? И что это за племянник-железнодорожник, который не приехал на похороны тети? Это ты выяснил?

- Выяснил. Долго-Сабуров Герман Вениаминович. Работает бригадиром проводников на Курской железной дороге. Больше пока ничего не знаю.

- Уже немало.

Тут раздался телефонный звонок. Звонил Пшеничный.

- Игорь Есич, вы не могли бы подскочить на Курский, есть свидетель похищения Белкина.

Я бросаю на Светлова короткий взгляд. - Сейчас подскочим, - говорю я Пшеничному. - И у меня к тебе, Валентин, еще просьба. Запиши: Долго-Сабуров Герман Вениаминович, бригадир проводников Курской жэдэ. Наведи справки - каким рейсом ездит, график дежурств в этом месяце и вообще все, что можешь.

15 часов 00 минут

Курский вокзал не только самый модерновый в Москве. Он соперничает с Бухарестским за право считаться самым крупным вокзалом в Европе. Бесшумные эскалаторы, сверкающие указатели, бесконечные ряды камер хранения и самые длинные в мире очереди в билетные кассы. Сейчас, летом, вокзал гудит, как армия на походе - тысячи людей снуют по залам и эскалаторам, сидят и лежат на всех скамейках и креслах, на полу и в подземных переходах, и стометровая змеевидная очередь стоит к женскому туалету.

Я и Светлов продираемся через чемоданы, тюки, мешки, ведра, корзины, детей, стариков и пассажиров среднего транзитного возраста к отсеку с табличкой "Линейный отдел милиции". Линейный отдел Курского вокзала оказывается таким же зашарпанным, как и его собратья на Казанском, Павелецком и всех остальных московских вокзалах. Ничего не попишешь, такова уж специфика милицейской работы - превращать в хлев любое, пусть самое современное помещение.

Стандартный зал дежурной части уставлен стандартными дубовыми скамьями. На них жулье, воры, вокзальные пьяницы и проститутки, спекулянты, обворованные и потерявшиеся пассажиры, зареванные дети. Одних милиция задержала, другие сами пришли или привели кого-то. И все эти люди галдят, требуют, оправдываются, матерятся и наседают на дежурного по отделу - краснолицего, с тройным подбородком, капитана:

"Товарищ капитан, я уже третий день не могу в этом хаосе отыскать свою жену, встали в разные кассы и потерялись. Может, ее ограбили, может, еще хуже... Помогите найти, прошу вас..."

"Паслюшай, дарагой! Три мешка урюк вез, мой урюк, нэпродажний. Дэвочку такой бэленький, такой харошенький папрасил: пастереги, дарагой, в туалэт схадить нужно. И что думаешь? Через дэсять минут пришел - нет дэвушки, нет три мешка урюк, нет чемодана. Как такой дэвушка поднял три мешка - не понимаю..."

"Я им говорю: я в Одессу везу польскую косметику, для подруг. А они налетели - продай, продай! Я не хотела продавать, а они просят: у нас поезд уходит, ты еще купишь, у вас в Одессе все есть, а у них в Норильске ничего нет... Ну, ладно, мне жалко их стало. А тут старшина приходит: "Спекуляция!"..."

Ясно, что среди такого бедлама, когда каждый час пропадают и теряются чемоданы, дети, невесты, мужья и жены, к заявлению Айна Силиня о похищении ее жениха и еще какого-то корреспондента тут отнеслись, как и ко всем прочим: мол, ничего страшного, найдется жених, наверно, водку поехал пить...

Не успели мы со Светловым представиться дежурному капитану, как перед нами словно из-под земли вырастает Пшеничный. Он утомлен, худые щеки ввалились, глаза красные от бессонницы, но по тому, как держится, движется и отвечает на вопросы, чувствуется, что он тут уже, как рыба в воде.

- Давно ты здесь? - спрашиваю.

- Почти сутки, со вчерашнего вечера. Идемте, - слегка волоча левую ногу, Пшеничный приводит нас в угловой кабинет, мы закуриваем и он докладывает о том, что ему удалось за эти двадцать часов.