пока ничего не знает..."
свое время.
подбросил его вверх, снова прогнулся и снова подбросил. Как будто приглашал
поиграться.
в оскал - так бывало всегда, когда кто-то ему возражал, не слушал или другим
образом проявлял непочтение.
пьем. Чтоб все - и у всех.
вишней-скороспелкой. Прежде чем взять самому, он протянул банку Байдаку.
А Родику только двадцать два. Зато его папаша работает начальником
квартирного бюро в горисполкоме; в условиях Тиходонска, как и любого
крупного российского города, это все равно что работать на раздаче воды в
пустыне. Дело даже не в самих квартирах - дело в великом множестве больших и
малых людей, которые считают себя обязанными Байдаку-старшему. Они и в самом
деле обязаны. Вот ректор университета Петренко, например, чья дочь недавно
встала на расширение, имея семью в количестве трех человек и двухкомнатную
квартиру площадью тридцать шесть метров. Тесновато, конечно. Но норма для
постановки на квартучет - четыре метра на человека, как в могиле. И в каждом
районе стоят в очереди десятьдвенадцать тысяч таких бедолаг.
безликой серой массы, она торжественно сдала свои две комнаты в пользу
города, а взамен получила три - пятьдесят "квадратов", в старом фонде. Хорош
старый фонд - сталинский дом напротив памятника Ленину, где "Гастроном"!
Самый центр, высоченные потолки, ни одной трещинки, еще сто лет простоит! А
по бумагам выходит вроде бы все законно. В то же самое время Родька написал
сочинение на "двойку", да и устные сдал на "тройки" и при конкурсе четыре
абитуриента на место успешно поступил на первый курс. Так все и решается.
Петренко - и преподавателя зарубежной литературы доцента Лидию Николаевну
Певзнер, чью кафедру в июне - июле ждет плановое сокращение. Лидии
Николаевне пятьдесят шесть, у нее артрит, тахикардия и острый хронический
идеализм. Если ее турнут с работы, вряд ли она сможет открыть кооператив или
хотя бы устроиться на курсы бухгалтеров.
встреть их грудью, и ударим на врагов!.." Весь этот древнегреческий пыл,
весь этот темперамент - херня и говно, Лидия Николаевна только в теории
знает, что это такое. Она загнется через год после увольнения, точно. Пойдет
стеклотару собирать в Кировском сквере, будет предлагать выпивохам
пластмассовые стаканчики. И презервативы... Нет-нет, конечно, Лидия не
захочет увольняться. Нет. Она мысленно заставит злостного прогульщика Родика
выпить чашу с ядовитой цикутой, после чего поставит ему жирный "зачт".
Возможно, процитирует вслух что-нибудь саркастическое из Архилоха, сверкнет
глазами, тонко улыбнется. Никто ничего, конечно, не поймет - и никто не
обидится.
Родик. Он несколько раз значительно подмигнул Сергею.
до сих пор в синяках, говорю тебе! Показать?
не надо.
в желтую полоску - все равно не разглядеть за волосами. Родик взял банку с
вишней и опрокинул ее в трусы Ашоту. Ашот инстинктивно захлопнул трусы, на
ткани проступили пунцовые пятна, ягоды с мягким стуком посыпались из брючин
на пол.
бесцветные глаза выкатились из орбит и налились слезами.
тарелке и рассол совершенно высох, он шумно задышал и собрал пальцы рук
щепотью, покачивая ими при каждом слове.
поступать? Нет! Разве ты меня больше не уважаешь? - горестно причитал он.
он бросил в рот.
стакана с Ашотом.
Родиком; а если с Родиком не пить, то и разговаривать не о чем. И сидеть с
ним в одной комнате тоже необязательно. На свет из-за спинки дивана
появилась еще одна бутылка.
постучались. Ашот оделся и пошел спросить, кто там; споткнулся на вишне,
чуть не упал. За дверью была Салманова, она сдавала зарубежку по высокой
протекции Ашота, а Лидия Николаевна ее хладнокровно зарубила. Салманова
плакала и возмущалась. Ей подали полный стакан.
уголок два раза проколот иголкой. Где были твои глаза, Салманова?
схватила!.. Я как идиотка всю ночь читала этого припыленного Зюскинда, его
"Контрабас" - до сих пор во рту гадко, а кто-то - раз! И получил зачет за
мой счет!
зараза и он получил зачет за счет несчастной Салмановой. Значит, и перед ней
он виноват. В пустом желудке заурчало, в голове разгонялась звонкая
безудержная карусель. Ашот кормил Салманову с рук раздавленными вишнями,
которые минуту назад достал из своих трусов.
нормально.
дела.
рабочую камеру, навел ее на лицо Салмановой. Большой монитор ожил. Жующий
рот крупным планом, маленькие прозрачные усики над верхней губой, пятно сока
в уголке. Салманова высунула свернутый трубочкой красный язык; он был похож
на собачий член, под ним виднелись синие прожилки и тонкая вертикальная
перепонка.
догадаешься по губам, о чем они договариваются?
и вышли на улицу, оставив Ашота и Салманову готовиться к послезавтрашнему
зачету по зарубежной литературе.
непонятной и совершенно логически непостижимой закономерности класс машин
находился в обратно пропорциональной зависимости от социального положения их
владельцев. У профессоров вообще не было личного транспорта, несколько
потрепанных "единиц", "шестерок" и "троек" принадлежали доцентуре, хозяином
разукрашенной двадцать четвертой "Волги" являлся Ашот. На "восьмерках",
"девятках" и даже престижнейших "девяносто девятых" катались студенты.
Имелись тут несколько видавших виды иномарок: два "Пассат-универсала",
убитый "БМВ" - "тройка", "двухсотый" "мере" с проржавевшим кузовом.
"Ланча-тема" цвета вишни-скороспелки. Родику пригнали ее из Италии, прямо с
завода, весь капот и багажник были в беловатой консервирующей смазке - будто
только-только с конвейера. Двадцать две тысячи долларов. Отец Родика,
Дмитрий Павлович, чуть инфаркт не получил, неделю шипел: как смел так
засвечиваться, сукин сын?! Потом еще неделю не разговаривал. Но времена уже
наступали вольготные, безответные, и однажды утречком сам Байдак-старший
уселся за руль иностранной красавицы и поехал на работу - рисануться перед
сослуживцами.
госснабовских оптовых баз и уверенно распределял дефицит. Конечно, меховые
шапки, дубленки и авторезина - это не квартиры, но все же возможности у него
Семенова Мария
Акунин Борис
Володихин Дмитрий
Прозоров Александр
Афанасьев Роман
Ибсен Генрик