Чтение 8–й страницы книги ~Никто не заплачет~

такой торт был неповторимым произведением кондитерского искусства.

Для себя немец выстроил двухэтажный пряничный домик с широкой винтовой
лестницей внутри.

После революции потомки кондитера эмигрировали, фабричка была объявлена
народным достоянием и стала вместо кондитерских изысков производить серые
макаронные изделия для голодных трудящихся.

В пряничном домике разместились бухгалтерия, отдел кадров, партком,
фабком и прочая администрация. Пожилая секретарша нынешнего директора,
натура тонкая и впечатлительная, любила рассказывать шепотом, как поздними
вечерами бродит по гулкой винтовой лестнице прозрачное привидение,
немец-кондитер в белой рубахе до пят, в ночном колпаке с кисточкой, и его
страшное лицо подсвечено снизу дрожащим огоньком сальной свечи. Никто ей,
конечно, не верил, но допоздна в пустом административном здании старались не
засиживаться.

Впрочем, в последние годы администрации фабрички и днем делать было
нечего. Бухгалтерия и плановый отдел, полдюжины пожилых женщин с трудными
судьбами, гоняли чаи, обсуждали мексиканские телесериалы, недостатки своих
зятьев и невесток, рост цен и преступности.

Войдя в свой маленький кабинет, все еще украшенный портретом Ленина и
почетными грамотами в деревянных рамках, Головкин первым делом снял пиджак,
брезгливо осмотрел полинявший ворот. Даже на пальцах остались мерзкие
голубоватые пятна.

- Вот ведь дрянь какая, - пробормотал он себе под нос, повесил пиджак на
плечики, надел синий сатиновый халат и уселся за стол.

Позавчера вечером, наглотавшись снотворного в купе поезда Прага - Москва,
засыпая тяжелым, нездоровым сном, он сказал себе: "Потом. Все потом. Я
отдохну после безумной гонки, приду в себя и попробую спокойно обдумать
ситуацию".

Потом он ехал еще день, до вечера, и вроде было у него время подумать. Но
соседи по купе громко разговаривали, играли в карты, настойчиво предлагали
ему выпить. Он убеждал себя, что это мешает думать, что в такой обстановке
невозможно сосредоточиться, но уже ясно понимал: вранье, отговорки.
Вариантов нет, думай не думай, хоть мозги вывихни, на этот раз нет никаких
вариантов.

Выйдя из поезда в Москве на Белорусском вокзале, он продолжал малодушно
врать себе, что дома он тоже не сумеет собраться с мыслями. Мрачное,
нервозное молчание жены не даст ему сосредоточиться. И действительно, за две
недели, пока он был в Праге, дома ничего не изменилось. Жена продолжала свой
демонстративный бойкот, холодильник был пуст.

Илья Андреевич опять выпил сильное снотворное и забылся тяжелым сном.
Проснулся он рано, по дороге на работу позавтракал в пиццерии и опять сказал
себе, что вот наконец сейчас, заперевшись в своем тихом уютном кабинете, он
сумеет сосредоточиться. Выход должен быть. Надо только как следует
пошевелить мозгами.

Но, когда он остался один и ничего уже не мешало шевелить мозгами, ему
вдруг почудилось, что в окошко кабинета за ним неотрывно следят, наблюдают и
видят не только выражение его лица, но даже мысли могут прочитать.

Паника, которая жила в нем все эти дни, поднялась в душе новой
тошнотворной волной. Илья Андреевич считал себя человеком трезвым, разумным,
крайне осторожным. И не мог понять, почему на пятьдесят седьмом году жизни,
пройдя огонь и воды, выбравшись живым и невредимым из самых немыслимых
передряг, он умудрился так смертельно вляпаться.

***

Антону Курбатову приснился совершенно идиотский сон. Сны ему вообще
снились редко, и были они обычно какие-то мутные, черно-белые,
бессмысленные. Просыпаясь, он уже ничего не помнил. А тут - вскочил среди
ночи в холодном поту, стал хлопать глазами в темноте.

Рядом, приоткрыв рот и по-детски положив ладонь под щеку, крепко спала
Оля. Из шикарных Галюшиных хором пришлось перебраться сюда, в однокомнатную
Ольгину квартирку в Чертанове. Сановный Галин супруг вернулся из Стокгольма.
А у Ольги никакого супруга не было. Клетушка в Чертанове и ее
тридцатипятилетняя хозяйка всегда были к услугам Антона. В любое время суток
он мог заявиться сюда и жить, сколько захочется. Но Антон старался не
злоупотреблять Ольгиным гостеприимством. Одинокая независимая дама,
врач-уролог, кандидат наук, Ольга Тихонова больше всего на свете хотела
стать женой красивого легкомысленного предпринимателя Антона Курбатова,
который был младше ее на четыре года и к семейной жизни совершенно не
пригоден.

Как женщина умная и тактичная, Ольга никогда не заводила разговоров о
браке впрямую. Но она постоянно намекала, мягко, тонко, как бы между прочим.
Однако для свободолюбивого Антона этих намеков было вполне достаточно, чтобы
появляться в Чертанове редко и не задерживаться надолго.

Стараясь не разбудить Ольгу, он тихонько вылез из-под одеяла, накинул на
голое тело махровый Ольгин халат, висевший на стуле, отправился на кухню,
зажег маленькое бра под соломенным абажуром, налил в кружку воды из
холодного чайника, выпил залпом, уселся на широкую деревянную лавку и
закурил.

Идиотский сон не выходил из головы. Он был такой яркий и конкретный, что
Антон даже познабливать стало от ужаса. Ему приснилось, будто они с Дениской
несутся по старой Праге, по знакомым улицам. Бежать тяжело, ноги во сне
кажутся ватными, не слушаются, но за ними гонится кто-то страшный, с черными
провалами вместо глаз. Антону хотелось закричать, позвать на помощь, но
вместо крика получался какой-то беззвучный хрип. А Денис отставал, без конца
спотыкался и вдруг исчез совсем. Антон оглянулся, а брата нет рядом. Во сне
Антону показалось, что брата вообще больше нет, никогда не будет.

- Чушь, фигня какая-то, - сказал он себе вслух и подошел к окну.

Уже светало. С высоты тринадцатого этажа все казалось маленьким,
игрушечным. Стандартное четырехэтажное здание школы выглядело белым кубиком,
качели и домики детской площадки напоминали детали пластмассового
конструктора.

Коробки новостроек уходили вдаль, в бесконечность, и зыбкий пасмурный
рассвет делал их призрачными, нереальными, будто кто-то расчертил
пространство на аккуратные прямоугольники, а на самом деле нет там никаких
домов, никаких людей, просто черно-белый плоский рисунок.

На Антона вдруг накатило ощущение пустоты и одиночества. Он вспомнил, как
в детстве его одного отправили на месяц в Болгарию, в детский санаторий на
берегу Черного моря. Денис сломал ногу, у него был какой-то сложный двойной
перелом, и он весь месяц лежал в больнице в Праге. Антону было семь, Денису
шесть. Ни до этого месяца, ни после братья не расставались так надолго.

Антону в санатории не нравилось. Ему было одиноко и неуютно. Там отдыхало
много детей из России, но он не мог ни с кем подружиться. Многие часы он
проводил, стоя у высокого забора, втиснув лицо между металлическими прутьями
и глядя на небольшое кукурузное поле, которое шло по обеим сторонам шоссе. И
вот однажды он увидел, как бежит по шоссе мальчик лет шести, худой,
маленький, с темно-русым ежиком волос. Он даже закричал: "Дениска!", стал
протискиваться сквозь прутья забора. Мальчик подбежал ближе, засмеялся,
крикнул что-то по-болгарски. Это, конечно, был не Дениска.

Чувство обманутости, брошенности, безнадежного сиротства долго потом не
проходило. Оно так и осталось в нем на всю жизнь, где-то на самом донышке
души. Когда у него, взрослого, бесшабашного, независимого, случались
серьезные неприятности, а брата рядом не было, он опять на несколько минут
превращался в семилетнего Антошку, втиснувшего лицо между прутьями забора и
глядящего на кукурузное поле...

Он докурил до фильтра, поеживаясь, вернулся в комнату, нырнул под одеяло,
прижался лбом к Ольгиному теплому плечу. Она что-то пробормотала во сне,
повернулась, обняла его за шею.

"А может, и правда жениться на ней? - неожиданно подумал он. - Из нее
выйдет отличная жена".

Но он тут же отогнал от себя эту дурацкую мысль и удивился, как сильно
подействовал на него странный противный сон. Он ведь никогда не был
суеверным, плевал на всякие приметы, предчувствия. Это Дениска верил в
интуицию, в сны, в прочую мистическую муть.

Антон сам не заметил, как заснул. Никаких кошмаров ему больше не снилось.
Проснулся он от телефонного звонка. Телефон стоял на ковре у тахты. Ольга,
не открывая глаз, нащупала трубку.

- Да, здравствуйте, Ксения Анатольевна. - Она вопросительно уставилась на
Антона. Он молча кивнул и взял трубку.

- Мама? Доброе утро.

Он не успел удивиться, каким образом мать разыскала его здесь, откуда
узнала Ольгин телефон. Лицо его сильно побледнело, голова закружилась.

- Да, мама. Я сейча приеду, - проговорил он совершенно белыми губами,
положил трубку, вскочил с кровати, заметался по комнате, подбирая
разбросанную по ковру одежду.

- Что случилось? - тихо спросила Ольга.

- Чушь какая-то! - закричал он ей в лицо. - Этого не может быть! Ты
слышишь?! Этого быть не может!

- Антон, в чем дело?

- Какие-то идиоты позвонили, говорят, будто Дениска... Будто его...

- Что? - не поняла Ольга. - Объясни толком... Но он уже вылетел вон,
забыв зашнуровать кроссовки.

***

Невысокая прямая фигура появилась перед Ильей Андреевичем так неожиданно,
что он даже не успел испугаться. Да и поздно было пугаться. Он знал: стоит
ему сейчас рыпнуться, сделать любое резкое движение, и ему в грудь упрется
темное пистолетное дуло или тонкое сверкающее лезвие финки.

Прохожих в переулке было мало, но все-таки были. Колченогая бабка с