Чтение 8–й страницы книги ~Бульдожья хватка~

- А где конкретно? Здесь? Здесь?

Она пискнула, забарахталась, но Петр уже не мог играть - притянул, целовал, пока она не стала задыхаться, не сразу справился с незнакомой застежкой шелковых брюк, но она помогла, выгибаясь и постанывая, сама сбросила остальное, белоснежной тенью скользнула в полумраке, отвернула покрывало на низкой кровати.

На сей раз он не оскандалился, был неутомим и ласков. Делал все, что позволяла Катя, а позволяла она все. Когда схлынула буря, они любили друг друга неспешно, до боли крепко, бледная полоса лунного света косо наползала через комнату, пока не залила их с ног до головы призрачным свечением. Они не оторвались друг от друга. Почему-то было очень важно неотрывно смотреть в ее запрокинутое лицо - словно это не позволяло миражу растаять. Он понимал, что женщина в его объятиях - не мираж и не морок, но все равно боялся проснуться...

Отставной подполковник Савельев, актер в диковинном театре, самозванец и подменыш, был опустошенно счастлив. Не было тревог и печалей, не было неуверенности, в его объятиях, тесно прижавшись, лежала женщина его мечты, столь же усталая и довольная. Даже в мыслях считать ее чужой он уже не мог. Это была его женщина, за которую он собирался драться со всем белым светом - и с черным тоже...

- Интересные дела, - сказала Катя, щекоча ему щеку длинными ресницами, не шевелясь. - На старости лет быть соблазненной собственным мужем по классическим канонам - от поцелуев под елочкой до постели в чужом доме...

- Жалеешь?

- Ни капельки, - она потерлась щекой о его щеку. - Почаще бы так... Пашка, ты не рассердишься?

- Смотря на что.

- А если я скажу жуткую глупость?

- Тогда не рассержусь.

- Мне иногда кажется, что тебя подменили. Совсем другой стал.

- Это плохо? - спросил он, впервые за весь день тревожно напрягшись.

- Наоборот, глупый... Такой мне гораздо больше по душе.

- Правда?

- Чистейшая. Правда, только правда и ничего, кроме правды... Паша... А всему этому - и правда конец?

- Честное слово, - сказал он сдавленным голосом. - Поиграли - и будет. Считай, на меня нашло затмение. С каждым может случиться. А потом все кончилось. Прошло наваждение.

- Ох, как верить хочется... - сказала она с надеждой, заставившей сердце бедняги подполковника заколотиться чаще. - Знал бы ты, как мне все это осточертело...

- Катенька, - сказал он тихо. - Не знаю, чем уж тебе и клясться, только все будет по-новому.

- Знать бы только, что наваждение не вернется...

- Не надо, милая, - сказал он, почувствовав в ее голосе тревогу. - Ты уж мне поверь.

- Только подумать, что для этого потребовалась всего-навсего дурацкая авария...

- Никогда не знаешь наперед, что потребуется, - сказал он рассудительно.

- Если помнишь Библию, с одним парнем кое-что и случилось по пути в Дамаск - тоже, знаешь ли, совершенно внезапно, все, в том числе и он сам, вряд ли могли угадать заранее...

- Ты как хочешь, а я завтра свечку поставлю, - серьезно сказала Катя. - Чтобы уж - наверняка...

Глава девятая

КОРРИДА

Он проснулся в превосходнейшем настроении - спал без задних ног, не слышал, когда проснулась и ушла Катя. Все недавние воспоминания моментально нахлынули, и Петр ощутил себя столь счастливым, что даже испугался чуточку. Нехорошо, когда вокруг так хорошо...

Из суеверия даже хотелось какой-нибудь мелкой неприятности. Поборов это чувство, он встал, побрился в ванной до зеркального блеска, принял душ и вразвалочку пошел по широкому коридору, бодрый, свежий, окрыленный. Он понятия не имел, какие звуки издают цимбалы, кимвалы и тимпаны, но было подозрение, что в душе звучат именно они.

Бультерьер Реджи, стервец, опять принялся на него ворчать из своего закутка.

- Остынь, мышь белая, - благодушно посоветовал Петр и спокойно прошел мимо.

Дверь в Надину комнату была приоткрыта. Юная "падчерица" - если быть точным, неродная племянница - восседала перед компьютером с мерцавшими на экране строками и, судя по движениям локтей, по звукам, изволила завтракать прямо на рабочем месте.

Его переполняла любовь ко всему окружающему человечеству и невероятное благодушие. Хотелось шутить, каламбурить и острить. Недолго думая, вошел в комнату, легонько сжал ладонями худенькие плечи и весело сообщил:

- Говорят, читать за едой...

Все остальное застряло в глотке - Наденька взмыла, как подброшенная пружиной, тарелка отлетела в сторону, шмякнулись на ковер недоеденные макароны под красным соусом. В следующий миг тяжелая и острая антикварная вилка замаячила зубцами у самого носа Петра.

Он поразился, увидев лицо девчонки, искаженное нешуточной яростью. Могла бы убивать взглядом - убила бы. Не благонравное дите из богатого дома, а сущая мисс фурия...

- Эй, эй! - растерянно прикрикнул он, отступив к стене. - Это что за коррида? Я же не бык в конце концов... Ты меня ни с кем не перепутала?

Еще какое-то время она стояла, держа вилку на уровне его глаз. Потом, слава тебе, господи, немного опамятовалась, отступила, но руку опускала так медленно, словно не решила еще окончательно: отказаться от задуманного предприятия или все же воткнуть в него тяжеленный серебряный трезубец. На всякий случай Петр быстренько прикинул, как эту вилку у нее выбить, если решит продолжать корриду. Стоял не шевелясь, чтобы ненароком не спровоцировать новый врыв, может, это от компьютера? Гипноз от неведомого вируса? Бульварные газеты писали о чем-то подобном...

Ну, кажется, совсем опамятовалась, бросила вилку на с гол, на кучу каких-то распечаток. Петр осторожно сказал:

- Слушай, прелестное дитя, можно мне осведомиться, что это на тебя нашло? Книжек про вампиров с утра начиталась? Я бы еще понял, будь у нас ночь на дворе, но белым днем-то чего пугаться?

Надя смотрела с непонятным выражением. Он отчетливо ощущал, что контакт никак не налаживается. И ощущал распиравшую ее ярость - очень похоже, обращенную именно на него...

- Мне уйти? - осведомился он. - Или соизволишь объяснить, чем я тебя прогневал?

Девчонка прошла мимо него, как мимо пустого места, плотно закрыла дверь и негромко, напряженно спросила:

- Когда отдашь?

- Что?

- Не помните, папенька? - саркастически усмехнулась она. - Снова дырки в памяти?

- Ну, вообще-то...

- Хорошая отговорочка.

Петр чувствовал полнейшую беспомощность - он даже отдаленно не мог представить, о чем идет речь. И каверзные наводящие вопросы пока что не приходили в голову.

- Не будь скотиной, - сказала Надя, уставясь исподлобья. - Ты же обещал. Или опять пойдут... дополнительные условия?

- Да нет... - протянул но растерянно, пытаясь настроиться на нее, угадать хоть самую малость. - Зачем какие-то новые условия, если я обещал... Я и не отказываюсь вовсе... Сколько тебе надо? - вдруг додумался он до подходящего вопроса.

Может, хоть так удастся приблизиться к ключику?

- Как это - сколько? Все. Если мне память не изменяет, мы с тобой именно так договаривались...

Тупик, похоже. Если "все", то подразумевается, что и так ясно, о чем идет речь...

- Ты же обещал, - повторила Надя с явственным надрывом. - Красиво так клялся насчет обоюдного доверия...

- Надежда, - сказал он насколько мог убедительнее. - Можешь ты поверить, что я и в самом деле забыл? Не смотри так, после удара башкой в мозгах порой происходит масса странностей... Ты бы не могла мне деликатно намекнуть, что именно я должен отдать?

Она вздохнула:

- Понятно. Хорошая отговорочка: травма мозгов... Скажи уж сразу: вообще не отдашь или опять придется...

- Я серьезно, - сказал он твердо.

- И я серьезно, - отрезала девчонка непреклонно.

Вилка валялась в опасной близости. Не звать же в случае чего на помощь Марианну или охранника? Девчонка в таком состоянии, что ждать от нее сейчас можно любых сюрпризов... а он по-прежнему не представлял, о чем идет речь.

И пошел по линии наименьшего сопротивления. Пожав плечами, осторожно обогнул стоявшую на пути Надю, стараясь не поворачиваться к ней спиной - так и жжет глазами! Взявшись за ручку двери, сказал:

- Остынь, и поговорим попозже, идет? Честное слово, у меня с памятью не все гладко. Веришь ты или нет, но именно так и обстоит. Охолони малость, а потом поищи способ мне как-то намекнуть, что именно я тебе должен. Договорились?

Она молчала, выпрямившись - юная партизанка на допросе в гестапо, хоть статую с нее ваяй... Вздохнув, Петр прикрыл за собой дверь. Безоблачное настроение моментально улетучилось, чертова соплюшка все испортила. Но о чем может идти речь?

...Звонок, хотя и отличавшийся крайне мелодичной трелью, на сей раз взвыл, словно кот, которому наступили на хвост или иную нежную часть организма добротно подкованным сапогом. И орал не умолкая. Петр высунулся в коридор. Мимо него с азартным лаем промчался Реджи, держа курс на дверь, а за бультерьером спешил бдительно державший руку под полой пиджака охранник, без приказа покинувший отведенные ему апартаменты в "людской". И, наконец, из своей комнаты выскочила Катя. А там и Марианна появилась. "Полный кворум", - подумал Петр, последним выходя в громадную прихожую.

Места в прихожей было достаточно, чтобы все присутствующие смогли разместиться, не задевая друг друг а локтями. Это Петр оплошал - а остальные воззрились на маленький экран монитора, показывавший кусок лестничной клетки у решетки.

Он гак и не успел увидеть из-за спин, в чем там дело и кто трезвонит не переставая, но остальные прекрасно рассмотрели. И кинулись на лестницу. Охранник, правда, вынул руку из-под пиджака - но не пустую, в ней был пистолет...

Когда все, включая и оглушительно гавкавшего Реджи, вывалились на лестничную площадку, Петр смог, наконец, без помех разглядеть, что показывал экранчик монитора. Четкость была поразительной. На решетке повисла тонкая девичья фигурка, слабо шевелившаяся, обеими руками цеплявшаяся за прутья, чтобы удержаться на ногах.

Узнав Надю, он обомлел. Подозревая самое худшее, кинулся на лестницу. Там уже царило относительное спокойствие. Решетчатую дверь отперли, девчонку втащили внутрь, на охраняемый островок сытости и благополучия, толпились вокруг - но ни в позах, ни на лицах Петр уже не отметил тревоги.

И тут же сам все понял. Отодвинув Марианну, пробился, наконец, к девчонке, сидевшей на полу, нагнулся - ив нос шибанул густой запах перегара.

Чадушко было цело-невредимо, но пьяно вдрызг.. От сердца тут же отлегло. Она пошевелилась, что-то забормотала. Катя беспомощно оглянулась на

охранника Витю. Петр подскочил, помог, вдвоем они кое-как утвердили Надю на ногах и повели в квартиру. Она болталась в их руках с грацией морской водоросли, временами пытаясь что-то то ли петь, то ли декламировать. Чертов бультерьер скакал вокруг в совершеннейшем восторге, полагая, что это новая игра, гавкал так, что кое-где в подъезде захлопали двери квартир, послышались удивленно-недовольные голоса.

- Павел Иваныч, подержите, - Витя свалил ему на руки слабо шевелившуюся Надю и отстегнул с пояса мобильник.

- Это зачем?

- Вызову Земцова. Согласно инструкции.

- Отставить, - сказал Петр, отнюдь не горевший желанием знакомить окружающих с маленькими семейными тайнами.

- Не могу, Павел Иванович. Обязан по инструкции. Такие вот случаи требуют немедленного расследования и самого кропотливого анализа. С кем пила, кто поил, зачем и почему. Вы сами жестко требовали...

Лицо у него было непреклонно-службистским. Петр мысленно махнул рукой, всецело сосредоточившись на том, чтобы удержать девчонку в подобии вертикального положения. Крепко обхватив одной рукой, по старинному рецепту русских городовых принялся безжалостно тереть ей уши.

- Ты что делаешь?! - ахнула за спиной Катя.

- Помолчи, поможет, - сквозь зубы ответил Петр, не отрываясь от своего незатейливого занятия.

И в самом деле помогло - юное создание стало держаться чуть вертикальнее и даже издавать вполне членораздельные звуки, очень быстро сложившиеся в нечто рифмованное:

Л-листья же-олтые над городом кружатся,

С тихим шорохом нам под ноги ложатся...

Облегченно вздохнув, Петр сказал:

- А наш дворник довольно-таки большой пошляк. Разве можно так напиваться на рубль?

- К-кыкой рубль? - сварливо запротестовала Надя. - Н-на полсотни баксов!

Катя так и замерла со страдальческим лицом, растерянно глядя на законного мужа, поддерживавшего в нелепой позе родную доченьку. Судя по ее потерянному виду, подобных эксцессов прежде не наблюдалось, и это был Наденькин дебют на многотрудной ниве бытового пьянства.

- А в честь чего? - не без интереса спросил Петр, произнося слова громко и с расстановкой, чтобы облегчить взаимопонимание до предела.

- А ф честь н-ничего, - объявила Наденька. - Имею право. - Она через плечо покосилась на Петра, расплылась в широкой пьяной улыбке. - М-мейн либер фатер? Стебарь с-системы С-станиславского? На "Ос-скара" метишь, м-мудак? - и завернула такое, что у Петра уши едва не скрутились в трубочку, да и у остальных, думается, тоже.

От неожиданности Петр едва ее не выпустил, а юная "падчерица", с пьяной непредсказуемостью впавшая в состояние буйного веселья, запустила еще одну матерную тираду, сделавшую бы честь старому боцманюге. Попыталась спеть что-то непонятное. развернулась к Петру и повисла у него на шее, удивительно цепко сомкнув руки:

- Ты м-мудак, режиссер... Но мудак с фантазией.. Хх-очешь, я тебе прямо тут отдамся? А ты отдашь все н-немедленно? А? Ил-ли одного минета будет достаточно?

- Да что ты городишь? - прямо-таки возопила Катя со всем накалом извечного родительского заблуждения, при котором искренне полагают, что воспитали ангелочка - а у него, оказывается, из-под белоснежного хитона чертячий хвост торчит...

Цепляясь одной рукой за шею Петра с ловкостью позабытой нынешним молодым поколением обезьяны Читы, Надя развернулась к матери, свободной рукой похлопала ее по щеке:

- К-какая великая артистка погибает... сказал Нерон, удавливая Клеопатру... Или не он? Или не ее? Режиссер, мы д-договорились? В деталях?

На счастье, именно в этот момент по лестнице затопали, в прихожую вторгся Земцов, без всегдашнего галстука, в сопровождении двух своих мальчиков и седого субъекта в белом халате. Началась деловая суета, в которой Петра с Катей как-то ухитрились оттереть в сторону. Появился еще один белохалатник, молодой верзила, громко потребовал побольше теплой воды и нашатыря. Наденьку уволокли в ее комнату и начали без излишней суеты бороться с алкогольным отравлением организма. Судя до долетавшим звукам, боролись на совесть, враз вызвав обильную рвоту.

Катя хотела пойти туда, но Петр удержал за локоть:

- Не мешай, они справятся...

- Бог ты мой, такого еще не было. Два раза приходила с явственным запашком, но это по нынешним временам настолько безобидно...

- Хорошо хоть не наркотики, - удрученно сказал он.

- Хорошо... - слабым эхом откликнулась Катя. Петр усадил ее на диван, прижал к себе. Конечно, никакие слова сочувствия тут не годились. Он просто не мог найти нужных слов. Не мог встать на Катино место. Его дочке сейчас было бы примерно столько же. Было бы. Если бы заливший глаза водитель "ЗИЛа" не въехал, сука, на тротуар и не смел стайку первоклассниц. С тех пор многое и пошло наперекосяк, а потом разбилось так, что склеить не удалось...

Из Надиной комнаты по-прежнему доносились громкие звуки, сопровождавшие процесс насильственного очищения желудка. Катя всхлипнула, не сдержавшись. Петр покрепче прижал ее к себе, совершенно не представляя, чем в этой ситуации помочь.

- Я с ней потом поговорю... - пробормотал он.

- Боже мой, но это... Как гром с ясного неба... Легонько покачивая прильнувшую к нему Катю, словно баюкая ребенка, Петр на миг почувствовал себя настоящим мужем и отцом, вляпавшимся в нешуточные хлопоты со взрослеющим чадом. Правда, охватившее при этом бессилие причудливым образом смешалось с холодным анализом, основанным на кое-каких пьяных фразочках...

Они долго сидели под дверью. Потом вышел Земцов в сопровождении врача, пожал плечами:

- Наши барышни играли в больших, Екатерина Алексеевна. Надя, Лика Перова и Таня Капчиц.

Инициатива, если верить мадемуазели, исходила от нее... Это ничего. Никаких посторонних, никаких поисков подхода, Павел Иванович...

- Да о чем вы?! - вскрикнула Катя. - С ней-то что?

- Успокойтесь, - сказал седовласый врач устало. - Завтра будет похмелиус вульгарно, только и всего. А может, и не будет - организм молодой, крепкий, излишествами не подточен. Вообще-то, лучшим средством авторитеты полагают хороший ремень... Я ей ввел легонькие транки, до утра проспит. А утром, если все же решите проявить гуманность, попоите рассольчиком. Данный случай никакой опасности не представляет...

...Когда квартира часика через полтора отошла ко сну, Петр остался сидеть в кабинете. Зародившиеся у него догадки были, по совести, чертовски неприглядными, но, размышляя холодно, отстраненно, полностью укладывались в картину.

Аккуратно потушив окурок, он принялся методично, старательно обыскивать кабинет. В незапертом письменном столе не оказалось того, на что он рассчитывал наткнуться. И нигде не оказалось. Оставалось...

В дверь заглянула Катя, осунувшаяся, в ночном халатике:

- Спит, стервочка... Кажется, все нормально.

- Ты тоже ложись. - Петр подошел и поцеловал ее в щеку. - Ничего страшного, как сказал доктор... А я посижу. Если что, присмотрю. Иди поспи.

- Какой тут сон... - вздохнула она и вышла.

Петр открыл форточку - кондиционером он пренебрегал, предпочитая естественную вентиляцию, - закурил очередную сигарету. И долго сидел за столом, уставясь на высокий сейф прищуренным взглядом охотника. Подозрения крепли.

Глава десятая

В ТВОРЧЕСКОЙ МАСТЕРСКОЙ

Неизвестно, что подумали о его действиях телохранители - должны же они были что-то подумать, лицезрея, как на их глазах хозяин самолично покупает в "Хозтоварах" разнообразные бытовые мелочи, главным образом сыпучие и жидкие? Не исключено, решили, что дает о себе знать авария, вряд ли Пашка когда-либо сам ходил по магазинам, да еще за этакими прозаическими вещами... Как бы там ни было, они оказались достаточно вышколены, чтобы не переглядываться с понимающим видом. Молча ходили за ним из отдела в отдел - хваткие ребята, спокойные и неприметные, самые обыкновенные на вид, ничуть не похожие на киношных амбалов, от которых в реальной жизни толку - чуть. Вовсе не расталкивали плечами окружающих - просто двигались рядом в ритме походки Петра, так что многие и не сообразили, в чем тут фокус... Если не знать заранее, пожалуй что, и не определишь, что это господин новый русский с охраной...

После ужина - успел уже привыкнуть к сей церемонии и почти прижился - Петр заперся в кабинете, сказав Кате, что собирается поработать. Разложил на столе, на газетке, все потребное для более тесного знакомства с сейфом, отсыпал на отдельную бумажку сыпучего, сколько было необходимо, налил в рюмки из бара жидкого, приготовил все остальное. Не спеша выкурил сигарету, стоя у сейфа и приглядываясь к цифровым колесикам. Они сияли, как медяшка на корабле, где наличествует строгий боцманюга. Должно быть, Марианна постаралась. Ничего нельзя утверждать наперед, хватка уже не та, но с аналогичными моделями доводилось вступать в интимные отношения, так что будем посмотреть...

Аккуратно загасив в пепельнице окурок, глубоко вздохнул и принялся за работу. Условия, если подумать, райские: времени в его распоряжении навалом, если понадобится, можно засидеться и до утра, никто не войдет, не поднимет тревогу и сигнализации при сейфе не имеется. Идиллия. Детский сад. Это вам не клятый восемьдесят девятый в... ну, сие несущественно.

Пришлось распахнуть обе форточки - в результате его хитрых манипуляций по кабинету стал распространяться явственный, чуть резкий химический запашок. Ничего, сейчас протянет... А ведь что-то начинает получаться, господа мои, теперь нагреть пламенем зажигалки... Сейф открывали часто, очень часто, а это весьма даже упрощает задачу...

Через десять минут он знал первую цифру. Сунув в рот сигарету и не прекращая работы, мысленно похвалил себя - кое-что еще могем... А ведь вторая - девять, точно, девять, и с третьей начинает проясняться... Мощная лупа запотела, Петр протер ее носовым платком, продолжая свое черное дело.

Лупа, нехитрые химические реакции... Так, следующая... Совсем просто, если хорошо умеешь это делать...

Через час и восемнадцать минут все было кончено. Как это иногда случается, с двумя цифрами вышла накладочка - вторая от конца и третья от начала не хотели, мать их, расшифровываться, но это уже и несущественно, остальные-то известны, нерасшифрованные расположены не рядом, не так уж много комбинаций придется перепробовать... Опа!

Он повернул никелированный штурвальчик - и дверца сейфа знакомо щелкнула, знакомо дрогнула. Оставалось аккуратненько ее распахнуть, что Петр и сделал, почествовав себя ради таких свершений рюмочкой коньяку.

Какое-то время приглядывался к содержимому - большим черным альбомам и конвертам из плотной бумаги, - чтобы с фотографической точностью запомнить, как оно все лежит.

Аккуратность - превыше всего... Взяв верхний альбом, Петр положил его перед собой на стол, на отдельную газетку, раскрыл. В комнате уже не пованивало химикатами, все выветрилось.

В прозрачный пластиковый кармашек вложен квадратик белейшей бумаги с "каллиграфически" выведенной надписью: "Пабло де Савельеда. Фотороман "Раскрытие"". У Пашки всегда был "прекрасный" почерк, это он царапал, как курица лапой...

Первая фотография, цветная, отличного качества. Катя с распущенными волосами, в белом брючном костюме стоит на фоне черной - видимо, обитой материей - стены, она босиком, глядя в объектив, слегка склонила голову к плечу, беззаботно улыбается. Освещение поставлено вполне профессионально, резкость в норме.

Фото номер два. Улыбка столь же беззаботная. вполне невинная, вот только руки закинуты за голову, пиджачок нараспашку, брюки расстегнуты, открыто для обозрения черное кружевное бельишко.

Фото номер три. Та же поза, все так же расстегнуто-распахнуто, но на сей раз белья под костюмом нет.

Четвертое. Теперь и пиджачка нет, обнаженная до пояса Катя держит руки перед лицом, вывернув ладони наружу, прикрывая ими глаза, брюки съехали с бедер так, что Петр хмыкнул: "Однако..."

И так далее, и тому подобное. Вариации и комбинации в нехитром наборе, позы меняются, от вполне приемлемых до откровенно непристойных, одежды па ней становится все меньше, а если что-то и остается, картины это не смягчает, наоборот - иногда полностью обнаженная женщина в десять раз целомудреннее той, что имеет на себе кое-что, смотря как с одежками манипулировать...

Так, теперь началась полная обнаженка. Прямо-таки ощущается, как билась в тисках незатейливой фантазии творческая мысль фотографа, коего, есть такое подозрение, иногда осеняло прямо-таки на ходу...

Не нужно быть крупным специалистом по фотоэротике, чтобы быстро сообразить: фантазия у "маэстро" убогая, а вот ход мыслей довольно-таки пакостлив. Целая серия снимков выглядела так, словно их украдкой делал сексуально сдвинутый гинеколог. Петр насчитал с дюжину фоток, за любую из которых нормальная женщина просто обязана была трахнуть по голове снимавшего его же собственной треногой или по крайней мере покинуть "фотостудию" с гордо задранной головой, предварительно смачно плюнув в объектив. А если она не сделала ни того, ни другого, то выбора у нее просто не было, приходилось стиснуть зубы и терпеть. Она и терпит - кое-где ясно, что улыбка вымученная, деланная, вот-вот, кажется, услышишь, как скрипят зубы. Понятно теперь, почему она с такой надеждой интересовалась, не покончено ли теперь и с "фотостудией". Студия, м-да...

Он закрыл альбом, просмотрев все до единой фотографии. Во рту стоял привкус чего-то мерзко-тухлого. Мало ему было "театра", стервецу. Это уже перебор, определенно перебор...

И все же одна-единственная фотография привлекла его настолько, что он снова открыл ту страницу. Наверное, единственный снимок, который Петр похитил бы для себя, не рискуя заполучить клеймо извращенца. Очень уж удачно получилось, и заслуги фотографа тут ни малейшей. Катя полулежала на черном диване, глядя в сторону грустно, рассеянно, в ее позе и наготе виделось столько грации, естественности, прелести, что сердце щемило от тоски и желания защитить от всех на свете опасностей.

Пересилив себя - как насчет холодного анализа? - он сердито захлопнул альбом и открыл другой. Тот же "каллиграфический" почерк, тот же "Пабло де Савельеда", только название у фоторомана другое - "Совращение".

Петр педантично просмотрел и это творение определенно сбрендившего "маэстро". На сей раз персонажей было двое - Катя в школьном платьице с белым фартуком, волосы старательно заплетены в две косы, и Марианна, наряженная под строгую училку, в черном старомодном костюмчике, в очках. Подробная фотолетопись совращения наивной школьницы заматерелой лесбиянкой, с одной стороны - удивление и стыдливость, с другой - отработанный ласковый напор, в конце концов - капитуляция, полный набор изощренных переплетений обнаженных тел. Черт, как же они под одной-то крышей после такого уживаются, в глаза друг другу смотрят? Рехнуться можно...

Однако вскоре он вынужден был признать, что поторопился с оценкой. После того, как добрался до третьего альбома, очередного фоторомана с заголовком "Будни гестапо". Вот где ягодки... Доп-режь были цветочки.

Катя и детина в черной маске, наряженный в аляповатую имитацию эсэсовской формы. Снова долгий процесс раздевания, в разных стадиях, только во всем этом активно участвует субъект, так ни разу и не запечатленный без маски, где-то в середине действия оголившийся по пояс. То картинно приложил никелированные клещи к ее обнаженному бедру, то разрезает на ней трусики морским кортиком - видимо, Пашка не отыскал полностью соответствовавшего эпохе реквизита или не заботился об этом особо, - то манипулирует с веревкой и сверкающими инструментами, такое впечатление, добытыми у какого-нибудь дантиста. Подтекст лежит на поверхности: полная беззащитность очаровательной жертвы в лапах уверенного в своей безнаказанности подонка. А тот и рад стараться - ухмылка вполне натуральная, маска закрывает только верхнюю половину лица, сразу видно, что актеришка-то получает удовольствие, чего о Кате никак нельзя сказать. За парочку фотографий Петр с несказанным удовольствием оторвал бы руки - а то и еще что-нибудь - и тому, кто снимал, и тому, что выделывался в маске. Может... Нет, тип в маске - безусловно не Пашка. Фигура не та. Зато часы на его могучем запястье подозрительно напоминают те, что носит Митя Елагин... Ну да, та же марка, и ремешок соответствует. Хорошо еще, что главного "палач" с нею так и не сотворил - но все равно, полностью нормальный в сексуальном плане мужик ни за что не станет вытворять такое с собственной женой, пусть даже давным-давно разлюбил и возненавидел. Что бы там ни было, до какого бы раздрая ни дошло - нельзя такое проделывать с законной женой, все еще живущей с тобой под одной крышей. Такого мнения твердо держался отставной подполковник, обычный армеут, а вот его родной братец, как выяснилось, придерживался противоположной точки зрения. "Но ведь это неправильно!" - прямо-таки воззвал Петр мысленно, неизвестно к кому обращаясь. Нет ничего плохого, если здоровый нестарый мужик вдумчиво изучит очередной номер "Плейбоя" или посмотрит красивую порнуш-ку. Но ЭТО? То ли, пребывая четверть века в рядах бывшей несокрушимой и легендарной, превратился понемногу в сущую деревенщину, чья простая душа активно сопротивляется новейшим городским веяниям, то ли... то ли братец Паша, говоря на американский манер, имеет серьезные проблемы и с половым интимом, и с буйной головушкой... или у НИХ теперь так и полагается? Докатилась и до нас пресловутая сексуальная революция? Пойми их, НОВЫХ...

Альбомы кончились, пошли конверты, содержавшие, как не столь уж и трудно было догадаться, очередные щедрые порции женской плоти, главным образом лишенной искусственных покровов, зато блиставшей самыми что ни на есть искусственными позами.

Конверт, целиком посвященный очаровательной горняшке Марианне. Должно быть, с ней Пашка не считал нужным особенно церемониться: если фотороманы еще отличались какими-то зачатками фантазии и промежуточными стадиями стриптиза, то снимки Марианны являли собою череду сплошных "ню". Причем декорацией почти всегда служила роскошная кухня Пашкиных хором, а венцом изобретательности выглядело фото, где роль фигового листка исполняла кофемолка. В отличие от Кати Марианна, сразу видно, вкладывала в действо всю душу - должно быть, воодушевленная зелененькими бумажками с ликами заокеанских президентов.

Еще конверт. Красивая длинноволосая брюнетка лет тридцати, старательно заснятая в незнакомых интерьерах довольно хорошо обставленной квартиры. На сей раз нечто, напоминающее фотороманы, - определенное сходство с альбомами улавливается сразу, хотя снимки и лежат в беспорядке. Отчего-то "маэстро Пабло" решил их в завершенный цикл не объединять. Возможно, руки еще не дошли.

Голенькая Жанна, запечатленная в Пашкином кабинете, - в кресле, на столе, у сейфа. Судя по всему, девочку эта забава только развлекает, ни малейших следов скованности или угнетенности. Современная девица, бля, новейшей формации. То-то она подступала тогда так непринужденно...

Телезвездочка Вика Викентьева, которую не далее как вчера Петр лицезрел на голубом экране и которой вскоре должен был, согласно Пашкиному плану, дать обширное рекламное интервью. Где-то на природе, на фоне сосен, на усыпанной жарками поляне, в стиле "испуганная нимфа". То цветущей веткой якобы невзначай прикрылась, то будто бы собирает малину в голом виде, нимало этим не смущаясь и не подозревая о нацеленном на нее объективе.

Петр поймал себя на том, что бормочет под нос:

- Ну, по крайней мере, ни зоофилии, ни педофилии... И то хлеб.

Поторопился облегченно вздохнуть, поторопился. Ну и вечерок сегодня... Последний конверт если и не поверг его в шок, то по крайней мере

основательно подрастрепал нервишки.

"Мать твою, - прямо-таки взвыл он, - должен же быть какой-то предел? Ну за что мне это - заглянув в душу к родному брату, узнать о нем все это?!"