- ненавистных американского и английского, чей удельный вес
на Востоке весьма высок. Возьмите хотя бы "Шелл ойл" (если
сумеете взять. Шутка)...
ния за публицистически-казенный стиль "Версий", столь нелю-
бимый самим автором. Но каким, скажите на милость, он,
стиль, может быть в кратком - ну, очень кратком! - курсе
послевоенной истории?.. Не роман, небось, не лирическая но-
велла... Вспомните хотя бы учебники по истории для достаточ-
но средней школы. Автор голову на отсечение дает, что его
"Версии" - просто поэмы экстаза по сравнению с помянутыми
шедеврами научной мысли...
середине лета, помнилось - жарко было до испарины, асфальт
под ногами гулял. Смешно, но факт: в память о переезде на
асфальтовом порожке ведущей в полуподвал двери остался след
ковбойского остроносого сапога Тита, любил он выпендрежный
прикид. Тит помогал таскать вещи, которые сам с барского
плеча отвалил: мебелишку кое-какую, пользованную, купленную
с большой скидкой в Дорогомилово за Москварекой, там мос-
ковский мебельщик Дербаремдикер склады держал. Тит раньше
работал на одном из них, знакомства сохранились. Тит обуст-
раивал полуподвал, будто под себя. Телевизор старый, но ра-
ботающий, "Блаупункт", пятьдесят один сантиметр по диагона-
ли, откуда-то притаранил, люстру о трех рожках тоже, шторы
на окошки, посуду... Короче, упаковал Ильина. Ильин потом
сам себе изумлялся: гордец когда-то, франт, за полеты свои
испытательные в ТОЙ жизни крутейшие бабки сшибал и любил,
любил посорить этими бабками налево и направо, а чтоб кому
чужому за себя хоть жетончик в метро заплатить позволил -
быть того не могло! А тут принял подачку как должное, сглот-
нул, трогательное "спасибо" вякнул, принялся жить на ко вре-
мени поданное...
ная сила выбросила его МИГ из родного пространства-времени к
чертовой матери, вырубила сознание и память, а когда все
вернулось вроде бы на круги своя, когда ощутил себя, побито-
го и подпаленного, на пружинной койке в справном доме сестры
Тита, а не в противоперегрузочном кресле родного аэроплана,
то и вышло, что ни его сознание, ни его память здесь и на
хрен не нужны. Что круги своя - не "своя" вовсе, а куда как
чужие и быть на них прежним Ильиным бессмысленно и невозмож-
но. А он и не мог быть прежним, словно вместе с одеждой и -
чуток! - кожей сгорело все внутри от той страшной силы.
ее мощь, если в любой жизни - что в ТОЙ, что в ЭТОЙ, - полс-
траны, коли не больше, существует именно по инерции. По
инерции работает, тянет лямку, ненавидит свою работу, но тя-
нет, поскольку жрать надо. По инерции любит - не любит, жи-
вет с мужьями и женами, с постылыми, с нелюбимыми давно, по-
тому что лень и страшно чего-то ломать, искать, рвать серд-
це, строить, куда проще опять-таки тащить лямку, пришпандо-
ренную к семейной лодке. Так у Маяковского?.. И детей воспи-
тывает полстраны по инерции, ни фига в сей хитрый процесс не
вкладывая: ни души, ни разума... П р и т е р п е л о с т ь -
кем-то, не автором, к сожалению, точно придуманный бытийный
синоним инерции. Славный, однако, синоним, страшненький...
Сколь же далека наука от реальной жизни, сколь оторванна!
Умозаключение.
да только инерция, ведущая его, была все ж не притерпе-
лостью, то есть не естественно-бытового происхождения, как у
названной половины (или поболе?..) страны, а будто извне
впрыснутой, занесенной, как инфекция, и не леченной. Лечить
Ильина было некому, кроме гебистских эскулапов, а у них не
получалось: Ильин не хотел выздоравливать.
ществование, он не просто смирился с ним, но именно ловил
кайф. Ловил кайф от скудного однообразия дней, от примитив-
ной, не по его знаниям, работы, от невеликого набора развле-
чений, который можно было получить на его заработок. От все-
го этого медленного, затягивающего, как в тину, странно за-
вораживающего и легко оболванивающего ловил он крутой кайф,
поскольку главное, что обронил он в катастрофе, была воля к
борьбе. К борьбе за и к борьбе п р о т и в. Надо ли разъяс-
нять?.. Не надо, пошли дальше... Да и на кой, скажите, хрен
бороться, если не с кем, не с чем и не на что? Жизнь оста-
лась вся - т ам, и вернуться к ней никак невозможно, разве
что поднять из болота разбитый МИГ, восстановить его, взле-
теть и найти на сверхзвуке ту самую дырку в пространс-
тве-времени (Ильин невинно употреблял сей термин, уперев его
из читанной когда-то фантастики...), которая завела его сюда
и которая отсюда его выведет. А вот это уже бред. Фантастика
и притом суперненаучная...
друга Тита, все про себя знал, иллюзий на свой счет не стро-
ил. Жить ему здесь было приговорено - до смерти.
ками Ильина можно было жить очень даже ладно. Можно было
круто и без передыху лезть вверх, как все, и залезть соот-
ветственно таланту высоко, много выше, чем в ТОЙ жизни. И
денег можно было заработать кучу, и потратить их с толком,
перебраться из полуподвала в тот же рентхаус, в торцевую,
например, квартиру, и купить себе красный "мереедес-500", и
гонять на нем по шикарным российским автобанам с красивыми
телками в платьях от Кардена или от Зайцева, и обедать не в
дешевом и грязноватом, хотя и с добротной кухней "Медвежьем
ухе" на Якиманке, а в разгульном "Метрополе", или в старом
"Яре" с цыганами, или в жутко дорогом филиале знаменитого
французского "Максима", что на Тверской - в доме, где в ТОЙ
жизни имел законное место книжный магазин "Дружба". Местопо-
ложение "Яра" и "Метрополя", полагает автор, пояснений не
требует.
сам не знал: не хотел или не мог. Часто надев пристойную
одежку, была у него пристойная, доходил он до любимого
опять-таки в ТОЙ жизни Цветного бульвара с донельзя разрос-
шимися тополями, с клумбами, из коих летом торчали разноц-
ветные, а не только красные тюльпаны, с детишками, катающи-
мися на роликах и велосипедах по асфальтовым тропкам, проло-
женным позади зеленых скамеек, усаживался на одну из них и
тупо, подолгу смотрел на обыкновенный многоэтажный - не выше
Ивана Великого! - черного стекла дом, в котором уместилось
множество офисов: от правления "Макдональдс-Москва" до акци-
онерного общества свободных газет "Росмедиа", от агентства
авиакомпании "Люфтганза" до "Товарищества московских пова-
ров". Дом тот совсем придавил старый цирк Саломонского, ко-
торый, впрочем, придавленным себя не чувствовал, а напротив:
нагло пускал по вечерам из мощных динамиков медные марши,
захватывал тротуар стилизованными под начало века афишными
тумбами с рекламой знаменитых Терезы Дуровой, Игоря Кио-юни-
ора, великих цирковых семей Грюс, Буглионов или Растелли. А
черный дом стоял на месте привычного Ильину рынка, о котором
в ЭТОЙ Москве даже не помнили. В Москве вообще не было рын-
ков, а те, что остались, - кучковались гдето на окраинах,
поближе к земле. Картошку, свеклу, редиску, мандарины, бана-
ны, соленые огурцы, фейхуа, укроп и пр. и др. москвичи брали
в суперладенах или в гроссерийках, сонм которых понасажали
на каждом углу первопрестольной предприимчивые корейцы. Не
северные и не южные - просто корейцы, одна Корея здесь су-
ществовала... Так вот, смотрел Ильин на черный дом, и на
пестрый цирк, то на чужой черный дом, то на родной пестрый
цирк, смотрел, словно пытаясь соединить ТУ и ЭТУ жизни. А
они не соединялись, как ни пялил глаза Ильин, и что-то холо-
дело внутри, и немели ноги, и сильный когда-то Ильин начинал
плакать - беззвучно, но со стороны заметно, потому что не
раз к нему подруливали детишки на роликах и, притормозив,
любопытствовали: мол, не случилось ли чего с вами, дядень-
ка?.. Законное любопытство! В ЭТОЙ Москве люди на улице не
плакали. В ЭТОЙ Москве вообще мрачных людей на улицах не
видно было, вот так славно здесь жили - улыбаясь.
тва мешал ему, видите ли, улыбаться вечерами на Цветном за-
гульном бульваре, где, не стесняясь юных роликобежцев, пари-
ли под тополями сладкие девчоночки с соседней Драчовки, ко-
торые всегда готовы были незадорого утешить плачущего мужи-
Шилова Юлия
Корнев Павел
Андреев Николай
Контровский Владимир
Шилова Юлия
Громыко Ольга