Гордеевич. - Здесь серьезная проблема. За автором стоит ответственная,
может быть, даже слишком ответственная личность.
личностей? - выпалил Сверхщенский.
поставленным голосом:
очерке о Мухославске сплошное ячество и американизмы!
с потолка посыпалась штукатурка, запачкав пиджак Алеко Никитича.
сдерживать себя надо! Ой, как надо!..
стряхивая с плеча штукатурку, - так мы с вами в лавке вдвоем останемся...
все ни к какому мужскому выводу не пришли, ступайте и работайте, а я еще
посоветуюсь с Н.Р. Только не болтайте до поры до времени каждому
встречному.
пытками смолчу...
телефона:
отлично... Супругу кланяйтесь... Сам у себя?.. Соедините, милая... День
добрый!.. Как здоровье?.. Супруга как?.. Ну и отлично... Тут вот какое
дело. Посоветоваться надо... Лучше бы не по телефону... Завтра? Записал...
В десять пятнадцать?.. Записал... Не опаздывать? Записал... Извините, что
оторвал, но дело уж больно щекотливое... Супруге кланяйтесь.
Никитич уже повесил трубку.
так и сделаем.
на ключ и стал петь "Пролог" из оперы Леонкавалло "Паяцы". Он любил попеть
наедине арии из опер, снимая таким образом нервное напряжение. И все в
редакции знали: упаси боже в такую минуту заглянуть к нему в кабинет...
комнатки, где сидит Ольга Владимировна. Он входит к ней и застает ее
печатающей. Она сидит на высоком стульчике, подложив красненькую
подушечку, и сдувает спадающие на глаза волосы, так напоминающие Симины,
Симулины. Алеко Никитич запирает дверь изнутри, подходит к Оле, Оленьке, к
ласточке... "Да что это вы, Алеко Никитич?" - шепчет Оля, подставляя ему
свои губы.
пока идет он по редакционному коридору в направлении комнатки, где сидит и
печатает машинистка Ольга Владимировна. С-с-с.
стул, как всегда, красную подушечку, и гнала к четырем часам принесенную
ей утром новую рукопись из тетрадки в черном кожаном переплете. Почерк был
незнакомый, не очень разборчивый, так что время от времени ей приходилось
склоняться над тетрадкой, и тогда вымытые с ночи волосы спадали на глаза,
и она сдувала их, выпятив искусанную нижнюю губу. И по мере того, как она
все больше и больше углублялась в содержание, чувство безграничной жалости
помимо ее воли заполняло каждую клеточку тела. В горле сформировался
затруднявший дыхание комок, и в конце концов она даже вынуждена быль
оторваться от работы и выпить валериановых капель, которые всегда держала
при себе вахтерша Аня. Ольга Владимировна ясно представляла себя на
странном и знойном заброшенном острове, запертой в роскошном дворце, без
малейших шансов обрести свободу. Она находила много общего в Олвис с собой
и со всеми женщинами, с которыми когда-либо была знакома, о которых
когда-либо что-либо читала или слышала, переживая даже за тех женщин, о
существовании которых ей было абсолютно неизвестно. И сколько ни пыталась
Ольга Владимировна отделаться от навязчивых ощущений, ничего у нее не
получалось. Она решила, что заболела, причем могла сказать, когда
заболела; сегодня утром, едва раскрыв тетрадку в черном кожаном переплете.
успею.
случилось?
произнес это с какой-то новой для себя и для Ольги Владимировны
интонацией. Ей даже показалось, что она не машинистка, а он не хозяин
журнала... А так... Встретились просто два человека, и один интересуется,
как живет другой. Ольга Владимировна с некоторым удивлением взглянула на
Алеко Никитича.
предоставлении вам отдельной квартиры.
нравится?
опубликуете...
Никитич и вышел.
Первого ревзода, не интересовался государственными делами, и о его
существовании можно было судить лишь по тому, что за это время в водоем со
священными куймонами были брошены двенадцать арбаков, так как ночи мадрант
проводил беспокойно. Правая рука - если можно было назвать правой рукой
то, что осталось, - время от времени давала себя знать. Иногда мадрант
просыпался среди ночи оттого, что явственно чувствовал, как горит его
правая ладонь. Перед глазами возникало лицо Олвис, ее пылающая щека, ее не
столько испуганные, сколько удивленные, наполнившиеся слезами глаза. И
однажды мадрант среди ночи даже потребовал, чтобы немедленно доставили к
нему дворцового палача Басстио. И когда заспанный Басстио появился в
покоях мадранта, то был совершенно обескуражен приказом сей же момент
отсечь повелителю правую руку по локоть. Тогда Басстио пролепетал, что не
может исполнить высочайший приказ по причине того, что уже однажды со
свойственной ему, дворцовому палачу и наипреданнейшему слуге, точностью и
аккуратностью он аналогичный приказ выполнил. Мадрант пришел в себя,
отпустил Басстио, пригрозив выдрать ему язык, если хоть одна душа узнает
об этом ночном недоразумении, и долго еще сидел на своем ложе, шепча
молитвы и внимательно разглядывая обрубок, как бы убеждаясь в истинном
отсутствии своей правой ладони.
опасение, что она может уступить ему только из покорности и страха,
останавливали мадранта, и он лишь глухо рычал, не имея внутренних сил ни
проследовать в розовый дворец, ни обуздать желание.
берег и отзвучали вечерние молитвы, когда город опустел и уснул, оставив
бодрствовать только ночную стражу, когда окончательно погрузился он в
липкий, не давший облегчения после дневного зноя мрак, мадрант в
сопровождении двух телохранителей покинул дворец и отправился на окраину к
проклятым зловонным болотам, где стояла старая, ободранная лачуга,
известная горожанам как "логово Герринды". Шедший впереди телохранитель
резко раздернул бамбуковый занавес у входа и ворвался в лачугу. Убедившись
в том, что никакая опасность не угрожает мадранту, он знаком пригласил его
войти, а сам вместе с напарником остался у входа.
Уставившись своими мертвыми глазницами куда-то вдаль, сквозь стену лачуги,
она словно бы вслушивалась во что-то. Ее нисколько не удивил ночной визит
мадранта.
тридцать дней назад, когда почувствовала жестокую боль в правой руке,
будто палач Басстио отсек мне ее по локоть. Когда шел тебе только второй
год, мадрант, и отец твой уходил в Великий Морской Поход, я знала, что
вернется он из похода опозоренный, потерявший все свое воинство, спасшийся
лишь моими молитвами. Я знала, что ворвется он в мои покои (а ведь я тогда
жила во дворце, мой мадрант!) глубокой ночью, такой же душной, как эта
ночь, в бессильной ярости выместит на мне всю горечь и весь позор своего
поражения и прикажет выжечь мои глаза, в которые накануне Великого
Сертаков Виталий
Ильин Андрей
Бажанов Олег
Мурич Виктор
Шилова Юлия
Лондон Джек