Когда он отнял руки от лица, кожа, сошедшая с щек и лба, неровными
окровавленными лоскутьями упала в ладони.
Таилег издал нечеловеческий крик и вскочил на ноги. Боли не ощущалось. Под кожей
обнажилось мясо - оно сочилось вязкой черной жидкостью и издавало отвратительный
запах.
Он прикоснулся дрожащим пальцем к правой щеке, и та отвалилась целиком. Таилег
не смог издать ни звука: ужас сковал его горло, отнял силы и лишил дыхания. Он
ощущал - уже неведомо чем, - как сходит кожа на всех остальных частях его тела.
Ноги не удержали его, и он упал, с размаху ударившись о камни лбом.
Почти немедленно он очнулся. Все с ним было в порядке. Таилег долго осторожно
ощупывал свое лицо, руки и ноги, прежде чем убедился, что не рассыпается на
куски.
Ну разве что болел лоб. Слава богам, легкая ссадина.
Он обернулся. Все оставалось по-прежнему. Окружающий мир не изменился. Откуда
пришло это ужасное наваждение? Лицо его горело огнем, и сердце никак не могло
успокоиться.
Совладав со страхом, Таилег вновь остудил лицо (на сей раз без последствий) и
уселся у самой воды.
Он боялся засыпать.
Сон мог прерваться, и прерваться так же, как этот, пробуждением у ледяной воды,
с криком, застрявшим в горле. Что-то неладное с его головой, ведь никогда прежде
кошмаров не снилось!
От тишины звенело в ушах. Таилег затаил дыхание, и ничего, кроме плеска воды, не
услышал. Умерла?
Он осторожно склонился над рептилией. Дыхание не исчезло, оно просто перестало
быть хриплым. "Как быстро она излечивается!" - подумал Таилег с завистью и
потрогал ее лоб.
Он был теплым! Невероятно! Всю жизнь его учили, что все, покрытое чешуей,
холодно на ощупь, отвратительно пахнет... ладно, запахи пока оставим в покое.
Сейчас от нее пахло полынью, что вообще ни в какие ворота не лезло. Но как ей
удается быть теплой?
Усталость, которую так и не удалось сломить, вновь напомнила о себе. Таилег
понял, что если немедленно не ляжет спать, то заработает что-нибудь похуже
испорченных нервов.
- Да провались оно все, - произнес он вслух и после короткого раздумья забрался
под плед. Когти рептилии упирались ему в спину и в лопатки... но это было лишь
мелким недоразумением.
Ему наконец-то было тепло.
Сны не удостаивали его визитами вот уже несколько лет. Таилег отвык от них и
недоуменно пожимал плечами, если кто-нибудь принимался рассказывать свой сон
или, что еще хуже, толковать его. Кому-то они снятся, кому-то нет.
Сейчас же, затерянный где-то под землей, он вообще дремал, почти не засыпая
глубоко. Журчание воды, редкая капель, от которой разносилось неожиданно гулкое
эхо, глухое бурчание в животе, раздражавшее его больше всего, ощущались,
несмотря на то, что на веках висел чудовищный груз, и только могучее колдовство
помогло бы ему открыть глаза снова.
Постепенно звуки и ощущения уплывали вдаль... и новые, живые и яркие образы
начали проявляться в его сознании.
Поздний вечер, молодой человек в накидке с вышитым знаком Шила осторожно
пробирается по темным и узким улочкам. Почему Шило, понятно. Как еще изображать
себя Гильдии воров? Только чужими символами могли украсить они свои одежды,
только в маске могли безбоязненно расхаживать по городу. Семь веков все
правители изживали Гильдию, бились с ней, подкупали ее - но рано или поздно
талант ее мастеров становился позарез необходимым.
Не все же они обирают ротозеев, срезают у почтенных горожан кошельки или крадут
фамильные драгоценности, заменяя их разной дрянью.
Впрочем, сейчас юношу интересует не его будущая профессия. Он крадется,
выискивая некий знак, начертанный в условном месте и, обнаружив его, спускается
по бесконечно глубокой винтовой лестнице куда-то под землю.
...Когда пришли люди, пришло и буйство чувств. Лишенные возможности жить долго,
не наделенные магическим даром, вечно обиженные на все и вся, люди открыли, что
органы чувств могут приносить наслаждение. Не одним людям, конечно. Всем
двуногим и похожим на людей. Изысканные кушанья, благовония, театр, музыка...
только гуманоиды изобрели способ наслаждаться всем этим.
Чем немало потрясли остальные расы.
Любовь телесная не была исключением.
Окутанная множеством запретов, бессильных управлять ею, порождающая хаос во
внутреннем мире людей - как и прочие зыбкие изобретения их разума, - она
оказалась мощным топливом, способным питать частицы божеств, разлитые в
окружающем мире.
И появлялись постепенно у каждого божества странные, привлекательные и жуткие
одновременно ипостаси, и все новые и новые культы соглашались даровать людям
свое расположение.
...В Киншиаре также имелся запретный храм, где жизнь дневная и ночная разительно
отличались. Днем храм был местом, где молились об излечении и плодородии (и не
оставляло оно никогда окружающие пашни), где лечили раны телесные и душевные.
Ночью храм был другим.
На взгляд постороннего наблюдателя, это был обычный бордель. Однако ночной храм
также отличался от лучшего борделя, как изысканный обед от ведра помоев.
Поскольку "низменная" ипостась божества всегда присутствовала со своими жрецами
и жрицами, даровала ощущения, недоступные смертным иным путем, - и сжигала в
ответ смертные жизни. Не одаривая клиентов, однако, ни старостью, ни болезнями.
Как и всякий наркотик, наслаждения были доступны всем. Но не от всякого
наркотика смерть была блаженной. Не всем дано было знать, как много берут боги с
тех, чей разум подавлен страстями.
Тайну эту стерегли пуще всех храмовых сокровищ.
В конце концов, почему бы не обманывать тех, кто хочет быть обманутым?..
За глаза всех служителей темных богов звали слугами Хаоса, но подлинным ударом
для многих и многих было бы узнать, что их собственный бог или богиня тоже имеют
темного двойника, не брезгующего ничем для усиления своей мощи. Боги не обязаны
отчитываться перед смертными.
...Юноша спускался в ночной храм, но вовсе не для того, для чего храм ночной
существовал.
Он намеревался ограбить его.
Ограбить - вероятно, слишком громкое сказано. Так, стащить хоть что-нибудь.
Черные ходы, по которым спускались жаждущие удовольствия, никогда не
пересекались с переходами, что открыто вели в храм дневной - с главных улиц, с
каменных ступеней, по которым шли, чтобы благодарить богов и просить их о
милости.
Здесь не просили, а требовали; вопреки слухам, здесь всегда царила абсолютная
чистота и воздух был полон изысканных благовоний. Ни нежить, ни настоящие
демонопоклонники никогда не появлялись здесь.
За многие столетия, что Киншиар рос и развивался, оба храма - дневной и ночной
богов города и окрестностей, бога-брата и богини-сестры - развивались вместе с
ним. Когда же пришел черед богов, что известны во многих мирах, когда имена их
были начертаны поверх древней пары имен, храм ночной не впал в запустение.
Напротив, он только разросся.
...Храм Тивера и Ормианы - ночной храм сохранил свое древнее название - был
похож на замок, предназначенный для самых важных особ. Только рос он не вверх, а
вниз. Хотя переходы его и многочисленные помещения никогда не охранялись (горе
тому, кто хотя бы помыслит учинить беспорядок в святом месте), все же вору здесь
было неуютно. Положенные жертвы Палнору, Владыке Воров, были принесены, его
божественная мысль скрывала подлинные намерения молодого человека, и наряженные
в красивые, но простые одежды жрицы Ормианы приветливо улыбались навстречу.
И все равно он ощущал опасность каждой частичкой своего тела.
...Спустившись по лестнице, что таилась за скрытой панелью в темном проходе, он
бесшумно пересек пустую, ничем не освещенную анфиладу узких комнат и остановился
на пороге святая святых Храма.
Обе статуи, брата и сестры, стояли рука об руку на противоположной стороне зала.
На губах их играла едва заметная улыбка. Над ними, как дань их более мощным
собратьям, были изображены символические фигуры тех из универсальных божеств,
кто не являлись прямыми противниками древнего культа. Незваный гость даже не
взглянул на статуи и барельеф. Боги одинаково чутки ко всем обращениям в их
адрес. Достаточно восхититься их изображением, обратиться с молитвой, даже
просто упомянуть имя - и божество, что обитает поблизости, услышит.
Так что он видел только бессчетные сокровища, что были аккуратно разложены
вокруг, расставлены так, чтобы глаз радовался, пробегая по ним. Боги не были
скупы: в тяжелые времена они могли наказать жадных жрецов, что не торопились
использовать храмовые сокровища на нужды верующих.
...Итак, взять хоть что-нибудь. Главное, думать только о цели. Только о
ничтожной безделушке. Тогда, возможно, удастся уйти отсюда живым.
Рука не успела коснуться драгоценного изделия, когда ослепительная вспышка
белого света озарила зал, порыв ветра швырнул вору в лицо полу его же плаща, и
дикая, неуправляемая энергия затопила его существо.
...Время неожиданно возобновило свой ход. Он был все еще жив, стоял, недвижный,
протянув руку к цели своего предприятия. Эхо дальних голосов слышалось в
Сокровищнице.
Схватив добычу, вор торопливо выскользнул из зала и - быстро, быстро! - вернулся
потайным ходом наверх, к переходам и покоям ночного храма.
Там уже замирала всякая жизнь. Близилось утро.
Огонь!
Белое, непереносимое сияние затопило все вокруг, и порыв буйной, неуправляемой
силы излился откуда-то из глубин его существа - как в ту ночь, восемь лет назад.
Таилег ощущал, что тяжесть всего мира лежит на его плечах.
Сияние, что скрыло всю вселенную, разошлось и угасло, но чудовищное возбуждение,
ощущение могущества нарастало; все вокруг окрасилось в пурпурные тона. Таилег,
все силы которого уходили на то, чтобы бороться с нарастающим удушьем, успел
заметить, что окружающий мир стал расплывчатым и нереальным, каждый предмет
переливался всеми оттенками красного и звучал собственным, отличимым от других
музыкальным тоном. Звуковой шквал ошеломлял, но Таилег понял, что слышит его не
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Андреев Николай
Корнев Павел
Ильин Андрей