году при постановке пушкинского "Бориса Годунова", когда обрушились
трапеции с голыми боярами, выбросил движущуюся разных цветов электрическую
вывеску, возвещавшую пьесу писателя Эрендорга "Куриный дох" в постановке
ученика Мейерхольда, заслуженного режиссера республики Кухтермана. Рядом,
в Аквариуме, переливались рекламными огнями и блестя полуобнаженным
женским телом, в зелени эстрады, под гром аплодисментов, шло обозрение
писателя Ленивцева "Курицыны дети". А по Тверской с фонариками по бокам
морд, шли вереницею цирковые ослики, несли на себе сияющие плакаты.
войне!!. Кошмарные опыты профессора Персикова!!
жирной арене мертвенно-бледный клоун Бом говорил распухшему в клетчатой
водянке Биму:
тоскливо кровь и под стареньким куполом веяли трапеции и паутина.
выносила на себе чудной красоты женщину, на стройных ногах, в малиновом
трико.
тихие и нежные зазывания проституток, пробирался по Моховой, вдохновенный
и одинокий, увенчанный неожиданной славой Персиков к огненным часам у
Манежа. Здесь, не глядя кругом, поглощенный своими мыслями, он столкнулся
со странным, старомодным человеком, пребольно ткнувшись пальцами прямо в
деревянную кобуру револьвера, висящего у человека на поясе.
расцепились в людской каше. И профессор, направляясь на Пречистенку,
тотчас забыл о столкновении.
умелы ли заградительные самарские отряды, удачны ли крутые меры, принятые
по отношению к скупщикам яиц в Калуге и Воронеже, успешно ли работала
чрезвычайная московская комиссия, но хорошо известно, что через две недели
после последнего свидания Персикова с Альфредом в смысле кур в Союзе
республик было совершенно чисто. Кое-где в двориках уездных городков
валялись куриные сиротливые перья, вызывая слезы на глазах, да в больницах
попадались последние из жадных, доканчивая кровавый понос со рвотой.
Людских смертей, к счастью, на всю республику было не более тысячи.
Больших беспорядков тоже не последовало. Объявился было, правда, в
Волоколамске пророк, возвестивший, что падеж кур вызван ни кем иным как
комиссарами, но особого успеха не имел. На волоколамском базаре побили
нескольких милиционеров, отнимавших кур у баб, да выбили стекла в местном
почтово-телеграфном отделении. По счастью, расторопные волоколамские
власти приняли меры, в результате которых, во-первых пророк прекратил свою
деятельность, во-вторых стекла на телеграфе вставили.
сам собой по той причине, что идти ему было дальше некуда, - в Белом море,
как известно, куры не водятся. Остановился он и во Владивостоке, ибо далее
был океан. На далеком Юге - пропал и затих где-то в выжженых пространствах
Ордубата, Джудьбы и Карабулака, а на Западе удивительным образом
задержался как раз на польской и румынской границах. Климат, что ли, там
был иной или сыграли роль заградительные кордонные меры, принятые
соседними правительствами, но факт тот, что мор дальше не пошел.
Заграничная пресса жадно обсуждала неслыханный в истории падеж, а
правительство советских республик, не поднимая никакого шума, работало не
покладая рук. Чрезвычайная комиссия по борьбе с куриной чумой
переименовалась в чрезвычайную комиссию по поднятию и возрождению
куроводства в республике, пополнилась новой чрезвычайной тройкой в составе
16 товарищей. Был основан "Доброкур", почетными товарищами председателя в
который вошли Персиков и Португалов.
яиц за границей" и "Господин Юз хочет сорвать яичную компанию". Прогремел
на всю Москву ядовитый фельетон журналиста Колечкина, заканчивающийся
словами: "Не зарьтесь, господин Юз, на наши яйца, - у вас есть свои!"
недели. Куриные события выбили его из колеи и навалили на него двойную
тяжесть. Целыми вечерами ему приходилось работать в заседании куриных
комиссий и время от времени выносить длинные беседы, то с Альфредом
Бронским, то с механическим толстяком. Пришлось вместе с профессором
Португаловым и приват-доцентом Ивановым и Борнгартом анатомировать и
микроскопировать кур в поисках бациллы чумы, и даже в течении трех вечеров
на скорую руку написать брошюру: "Об изменениях печени у кур при чуме".
понятно, - вся его голова была полна другим - основным и важным - тем, от
чего его оторвала куриная катастрофа, то есть от красного луча.
Расстраивая здоровье, урывая часы у сна и еды, порою не возвращаясь на
Пречистенку, а засыпая на клеенчатом диване в кабинете института, Персиков
ночи напролет возился у камеры и микроскопа.
вошли в нормальное русло и Персиков вернулся к нарушенной работе.
Микроскопы были заряжены новыми препаратами, в камере под лучом зрела со
сказочной быстротой рыбья и лягушачья икра. Из Кенигсберга на аэроплане
привезли специально заказанные стекла и в последних числах июля, под
наблюдением Иванова, механики соорудили две новых больших камеры, в
которых луч достигал у основания ширины папиросной коробки, а в раструбе -
целого метра. Персиков радостно потер руки и начал готовиться к каким-то
таинственным и сложным опытам. Прежде всего, он по телефону сговорился с
народным комиссаром просвещения, и трубка наквакала ему самое любезное и
всяческое содействие, а затем Персиков по телефону же вызвал товарища
Птаху-Поросюка, заведующего отделом животноводства при верховной комиссии.
Встретил Персиков со стороны Птахи самое теплое внимание. Дело шло о
большом заказе за границей для профессора Персикова. Птаха сказал в
телефон, что он тотчас телеграфирует в Берлин и Нью-Йорк. После этого из
Кремля осведомились, как у Персикова идут дела и важный ласковый голос
спросил, не нужен ли Персикову автомобиль?
Персиков.
усмехнулся.
же ласково усмехаясь, как маленькому, хоть и крупному ребенку.
телефон ответил:
куриных вопросов, всецело погрузился в изучение луча. Голова его от
бессонных ночей и переутомления стала светла, как бы прозрачна и легка.
Красные кольца не сходили теперь с его глаз, и почти всякую ночь Персиков
ночевал в институте... Один раз он покинул зоологическое прибежище, чтобы
в громадном зале Цекубу на Пречистенке сделать доклад о своем луче и о
действии его на яйцеклетку. Это был гигантский триумф зоолога-чудака. В
колонном зале от всплеска рук что-то сыпалось и рушилось с потолков и
шипящие дуговые трубки заливали светом черные смокинги цекубистов и белые
платья женщин. На эстраде, рядом с кафедрой, сидела на стеклянном столе,
тяжко дыша и серея, на блюде, влажная лягушка величиною с кошку. На
эстраду бросали записки. В числе их было семь любовных, и их Персиков
разорвал. Его силой вытаскивал на эстраду представитель Цекубу, чтобы
кланяться. Персиков кланялся раздраженно, руки у него были потные, мокрые
и черный галстук сидел не под подбородком, а за левым ухом. Перед ним в
дыхании и в тумане были сотни желтых лиц и мужских белых грудей, и вдруг
желтая кобура пистолета мелькнула и пропала где-то за белой колонной.
Персиков ее смутно заметил и забыл. Но уезжая после доклада, спускаясь по
малиновому ковру лестницы, он вдруг почувствовал себя нехорошо. На миг
заслонило черным яркую люстру в вестибюле и Персикову стало смутно,
тошновато... Ему почудилась гарь, показалось, что кровь течет у него липко
и жарко по шее... И дрожащею рукой схватился профессор за перила.
встревоженные голоса.
переутомился... да... Позвольте мне стакан воды.
шторы были опущены. Один гибкий на ножке рефлектор бросал пучок острого