и малахитовую комнаты и вступил в радужный, бензиново переливающийся
стенами, перламутровый зал.
цикад и гипнотическое пение дуэта двухголовой амфисбены, сотня светлячков
исполнила перед василиском бенгальский танец. Хозяин был растроган и
отблагодарил артистов благосклонным кивком, чем привел их в неописуемый
восторг. Но в монетном зале василиск вновь лишился приобретенной только
что веселости: вид разнообразных денег снова воскресил в нем мучительные
воспоминания.
коридора сидели на скамеечках три сотрудника милиции в белых халатах
поверх штатской одежды. Гендоса в лицо они не знали, только слышали его
голос по телефону. Но они, естественно, не знали, что это был голос именно
этого человека - то ли родственника оперируемого, то ли его друга -
расхаживавшего сейчас в тупичке больничного коридора.
Гендос хотел-было уже плюнуть на все и уйти; в конце концов, не так уж
щедро ему заплачено, когда дверь отворилась и в сумрак коридора из залитой
стерильным светом операционной вышел Грибов. Он остановился на пороге,
снял белую шапочку и вытер лоснящийся лоб тыльной стороной ладони. Гендос
торопливо приблизился к нему:
вероятность такого исхода была много большая), Гендос изобразил бы на лице
неуемную скорбь и ушел бы восвояси (в этом случае вся тысяча досталась бы
ему).
трое в конце коридора встают со скамейки и с нарочито отсутствующим видом
направляются в их сторону. - Спасибо, доктор, - еще раз повторил Гендос и
добавил, - а это - вам, - вкладывая в руку Грибова пухлый конверт.
Грибов тупо рассматривал конверт, а затем открывал его, машинально, не
успев еще отойти от мыслей об операции, разглядывал деньги (на глазах у
уже поравнявшихся с ним и окруживших его милиционеров), Гендос успел
сбежать по лестнице на первый этаж, промчаться через больничную столовую,
кухню и выскочить из раскрытой настежь двери посудомойки на задний двор
клиники. Десять шагов до забора, подтянуться, прыгнуть... И никто никогда
не узнает, как заработал он эти полкуска.
операционной - вторые пятьсот рублей - тщательно пересчитывались одним из
блюстителей порядка. И сумма эта была занесена в протокол. И подписи свои
в нем поставили понятые, в их числе и ошарашенная, отказывающаяся верить
своим глазам ассистентка хирурга Майя Дашевская.
углублению в скале. Что ее дернуло влететь в пещеру? Любопытство?
Кокетливое желание всюду сунуть усики, наперекор своему страху? Как бы там
ни было, она влетела в пещеру и, само собой, вскоре заблудилась в мрачном
каменном лабиринте.
она вылетела из темноты в ярко освещенную красочную залу. Огромный
чешуйчатый ящер спал посередине ее. Бабочка, не долго думая, подлетела к
нему и села ему на нос.
бабочка. Словно послание из того мира, который он потерял навсегда. Он
осторожно пересадил ее с носа на палец.
Мне нужно любить, а кого я буду любить здесь? Помоги мне.
слугам, потому что они обязаны будут убить тебя: находиться здесь могут
только имеющие змеиные души. Закон этот выше даже моей великой власти.
Если я сделаю это до положенного срока, вассалы мои и слуги заподозрят
неладное и выследят тебя. Я думаю, нам придется поступить так. До
положенного срока, несколько недель, ты поживешь здесь. Я спрячу тебя. А
потом, когда придет срок, я тайно вынесу тебя.
его глаза.
янтарной шкатулки несколько ниток жемчуга, поставил ее перед бабочкой. -
Пока ты будешь жить здесь.
примериваясь, сложила крылья и прилегла. - Ладно, - согласилась она. - А
кого я пока буду любить? Я должна.
его каменное сердце забилось в груди чуть сильнее.
досады навернулись ей на глаза. Но, вздохнув, она мужественно согласилась.
- Ладно. Буду любить тебя.
полакомиться пыльцой, но это только для удовольствия. Добывала пищу и ела
ее моя гусеница, мое дело - петь, танцевать и любить, а не думать о
пище... Хотя, мне так нравится нектар... - снова вздохнула она.
- давай, я все же буду как-нибудь звать тебя. - (Идея уже пришла ему в
голову).
Но не успел. Так давай же теперь я тебя - мою любимую бабочку - буду звать
Майей, так, как звали ту женщину.
проститься с тобой; до завтра, Майя.
поскорее... любимый.
расщелине между камней, поспешно юркнула прочь.
враг его повержен и сейчас, лишенный всего, даже свободы, находится в
следственном изоляторе. Но вместо торжества или хотя бы облегчения он
чувствовал что-то напоминающее скорее угрызения совести. И еще: он был
один. "Какая тоска. Какая скука. Боже ж ты мой, ну случилось бы хоть
что-нибудь..." - так думал он засыпая, стараясь не обращать внимания на
послеоперационную ноющую боль в груди. И судьба сжалилась над ним. Когда
он проснулся, НЕЧТО случилось: всего его, с ног до головы, покрыли грибы.
Такие, какие можно встретить в лесу на стволах деревьев. Они были везде -
на ногах, на руках, на животе, на груди, а один несимметрично торчал чуть
левее середины лба. Он встал и босиком прошлепал к зеркалу. Вот это да!..
Он попробовал отломить один - слева подмышкой (он не давал ему опустить
руку вдоль тела). Ощущение было такое, словно пытаешься отодрать от пальца
ноготь. Из образовавшейся между телом и грибом щелки выступила капля
розоватой полупрозрачной жидкости. Он потянул сильнее, и боль стала
нестерпимой, а из щелки засочилась кровь. Пришлось отказаться от этой
затеи, но подмышкой саднило до вечера. До самого душного, самого
невыносимо душного вечера в его жизни, во время которого он метался по
комнате, не зная, что предпринять: выйти он в таком виде не мог, телефоны
в общежитские кельи пока что не проводят... Оставалось одно - ждать
неизвестно чего. А духота сгущалась и сгущалась.
в подоконник. Ему стало немного полегче. И он почувствовал, что чертовски
проголодался. Но все, что могло быть съедено, было съедено им еще в обед,
в дверце маленького и пустого холодильника одиноко стояла бутылка коньяка.
А, в общем-то, это как раз то, что ему нужно.
цеплялся, налил себе полстакана коньяку и залпом выпил его... И в этот миг
грянул яростный раскат грома, такой, что, казалось, небо, не выдержав
натяжения на пяльцах горизонта, лопается посередине. А еще через несколько
секунд, когда стрелки часов окончательно сошлись на цифре 12, на темной,
противоположной окну, стене, вдруг вспыхнула, дрожа, яркая алая точка
размером с копейку. Она светилась сильнее и сильнее, подрагивая при этом
все с большей и большей амплитудой; она вроде бы как пыталась сорваться с
места, а некая магнетическая сила удерживала ее. Но, в конце концов, она
сорвалась-таки и побежала по стене, оставляя за собой алую пылающую
надпись: "сказано так в книге Владыки сущего: и один раз лишь в тысячу лун