будущем вмешательства вашей группы в наши дела, а так же - возможность
утечки информации.
уничтожение.
советую уяснить раз и навсегда: мы - объективная неизбежность; мы -
закономерность развития общества; мы - его блистательный тупик. Хотя с
каждым днем нам и приходится затрачивать все больше энергии на пресечение
утечки информации, все же время Всеобщего Знания еще не наступило.
на уровне затылка возникло легкое свечение.
старость? Нет, она наступает. Угрожает ли зима? Угрожает ли ночь?.. Наше
появление - объективная закономерность, и тот, кто двинется против течения
истории, будет сметен и раздавлен, независимо от того, хотим мы этого или
нет.
становилось все ярче.
что информация важнее женщины. - Тут "Валера", словно в невесомости,
приподнявшись на несколько сантиметров над диваном и, уже, как порядочная
лампочка, освещая своим нимбом комнату, продолжая вещать. - Мы несем
счастье. Мы несем новизну миру. Мы зовем к себе отчаявшихся. Ибо настанет
день Всеобщего Знания, и скажет всякий: "Вот он - путь". И он пойдет вслед
за нами без сомнения. И оставит за спиною он алчность свою, похоть и
гордыню мирскую...
парил над полом, и лик Его светел, речи - истинны:
скажет всякий: "Одиноки мы. Слей же нас воедино". И воспоют они во единый
радости. И скажет всякий: "Аллилуйя".
от восторга, я рухнул на колени и закричал надсадно:
помнил, а вот сейчас, сидя в дачной избушке, вдруг почему-то забыл. Нет.
Просто целый кусок жизни оказался вне моего сознания. Он начисто стерт из
памяти. А может быть, он и не был записан.
врачи установили диагноз - двустороннее воспаление легких - и возились со
мной почти сутки, до конца не уверенные, выживу ли. Температура была
близка к критической. Да, не прошла мне даром наша прогулка под дождем в
клинический корпус.
и, как только ко мне пустили Портфелию, я принялся расспрашивать, что же
было на самом деле. Выяснилось, что никакого свечения, никакого парения не
было не было и в помине. Были только угрозы, причем довольно
неопределенные. Валера сидел бормотал себе что-то под нос, когда я вдруг
шмякнулся лбом об пол ему в ноги и диким голосом заорал. А после - потерял
сознание.
восстановить истину о том вечере. Я попросил Портфелию на следующее
свидание принести мне диктофон, объяснив ей, где он лежит. Каково же было
мое разочарование, когда выяснилось, что в момент включения записи лента
была отмотана далеко вперед. Я ведь не видел, когда включал. Да и видел
бы, все равно не смог бы перемотать ее незаметно. Поэтому запись вышла
очень короткая; начинаясь вопросом Портфелии: "Вы - политическая
организация?", она обрывалась на возмущенном восклицании Светки: "Фашизм
какой-то..." А это-то все я еще и сам помнил.
с Валерой и никаких признаков сверхъестественной святости в последнем не
наблюдалось. И все-таки сейчас, когда все это давно позади, я не устаю
поражаться тому своему бреду. Очень многое в нем кажется мне сейчас чуть
ли не провидением.
часов напролет у окна, навеяли на меня лирическое настроение. Нахлынули
воспоминания.
Агония лета. Синее и желтое.
комнате тускло, и на стуле пол-лимона. И есть вот такая - надрывная. Синяя
и желтая. Под ногами - ш-ших, ш-ших - шелест.
городу и принюхивались. И когда чуяли запах горелых листьев, шли на этот
зов. Если мы забредали далеко от дома, мы просто сидели на корточках возле
дымящейся кучи, сидели до самой ночи и больше - молчали. И не знали, что
это, возможно, - лучшее, что у нас когда-нибудь будет. Мы купались в
запахах - запах костра, запах земли, запах паленой резины (Джон слишком
близко к огню вытянул ноги в кедах), запах сырости, запах вечера, запах
"завтра в школу", запах "это я"....
бежал за гитарой. И появлялся еще один запах: лиловый запах струн.
"Двухвостка сдохла". И как хоронили мы ее - я, он и Деда Слава - за
деревянным туалетом на школьном дворе. Скорбно. Дед пытался успокоить нас,
мол, нечего убиваться, крыса как крыса, он и другой какой-нибудь крысе
второй хвост приживит. Но мы словно понимали, что хороним детство.
начался с конца. А вот сейчас, кажется, обретает начало. А она совсем не
создана для любви. Слишком мало в ней женского, слишком много
мальчишеского. Она красива, но красота эта - словно еле заметная паутинка
на обычном в общем-то лице. Дунешь - и нет. Может быть, эта паутинка -
юность?
улыбку лета", а как хитрость зимы, которая свою пилюлю хочет подсунуть нам
в сахарной оболочке. А потом, в самый неожиданный момент скинет маску. А
под маской - труп. Нет, я просто болен. Кашель душит меня ночами, а с утра
пораньше сестричка вкатывает мне в задницу кубик пенициллина, и на койке я
лежу по этому случаю строго на животе.
больнице. Пришла она. Синее и желтое. Удивительно, но Офелии к лицу эта
осень. Деревья похудели, стали стройнее. И она стала стройнее. В своем
толстом сером свитере, как беспризорник из "Республики Шкид". И это очень
красиво.
пороге - твой Джон. Представляешь? А Маргаритища, ты же ее знаешь, такая
милая стала, такая отзывчивая; так и щебечет ему что-то о тяготах и
высокой ответственности...
вылетело, на какой кафедре вы работаете?" А он отвечает: "Я не здесь
служу". Она: "Служите?" Вы - военный?" "Нет, я - музыкант". Она аж
задохнулась от романтики, а он: "В кабаке играю". И ухмыляется, рот до
ушей.
бегают: "Какой позор! В кабаке! Какой ужас!.." Тут я вышла, говорю: "Можно
мне на полчасика?" "Конечно, конечно, милая", - так вежливо, облезнуть
можно. Но он нас перебил: "Да нет, я на минутку, тороплюсь очень. Я что
хотел сказать: ты не могла бы вечером ко мне на работу заглянуть? Нужно
очень".
столик перед самой сценой. Одно место там было свободно, табличка - "на
заказе". Атмосфера чувствовалась совсем не разгульно-кабацкая, а какая-то
"культурно-просветительная". Люди сидели, уверенные в том, что
развлечением, весельем является уже само пребывание их в ресторане: вас
обслуживают, вас вкусно кормят, для вас играют музыканты, а значит, вы,
как одна из деталек этого механизма, просто обязаны исправно веселиться.
Тем более, что все здесь так дорого, обидно было бы не "отработать" этих
денег. И народ отрабатывал на всю катушку.
младших научных сотрудников какого-то НИИ, отмечавшего тут замдиректорский
юбилей. А ряд разнополых старших научных сотрудников усиленно питались,
сидя за столиком по правую руку от Офелии.