Чтение 8–й страницы книги ~Карьера в никуда~

хочу работать и не бегать вечно от полиции. Видно, наши желания всегда
заводят нас дальше, чем мы сами предполагаем.

- Как странно слышать это от тебя... В тридцать лет я думал точно так
же... и тогда я сделал выбор.

- И вот ты здесь.

- И вот мы оба здесь. Но ужас в том, что я прав! Я, подлец, живу и
властвую! А ты, святой, принимаешь смерть. Значит, правда жизни на моей
стороне?

- Тогда почему ты жалуешься мне на свою жизнь, а не я тебе? Почему
мне нечего исправлять в своей жизни, а тебе твоя противна?

- Потому что умереть святым проще, чем жить грешником.

- Красивые слова... Я помню твои юношеские письма. Ты все тогда
правильно понимал. Просто духу у тебя не хватило, урвать свой кусок
захотелось.

- Разве это такой большой грех?

- Нет. Только не плачь теперь. В конце концов, это меня завтра
вешают, а не тебя.

- Откуда у тебя столько духа?

- А я верю в то, что больше, значительнее меня. А все, что дорого
тебе, - существует для тебя одного. После меня останется дело, а после
тебя - только деньги и ордена.

- Обречено твое дело, ничего ты не изменишь в мире, люди таковы,
каковы они есть, неужели ты не понимаешь?!

- Совсем ты поглупел. Вечно мое дело, бессмертно, непобедимо! Уж если
лучшие из людей всегда всем жертвовали, и жизнью самой, за это дело, -
значит, ценность его выше твоей бренной житейской выгоды, а? Значит, есть
счастье высшее, чем грызть ближнего и возвыситься над ним, а? Так-то. Иди,
иди. И распорядись дать мне утром чистую рубаху и побрить. Ну, ступай,
бедолага.

3. А БЫЛ ЛИ МАЛЬЧИК?

175 см. Жена

- Милочка, ты прости мне мои откровенности... нервы совсем
расшалились... ах, налей еще, налей. Мы же с тобой с детства дружим, ты же
знаешь, я всегда рассудительной была... а сейчас и не знаю, что и
делать... я с ума сойду! С ума сойду, если хоть с тобой не поделюсь...

Ой, ерунда, про любовниц его я давно знаю, и актриску эту подлую
содержит... сначала плакала, потом рукой махнула, что ж делать, все они
такие; и дети растут, куда я денусь... я понимала всегда прекрасно, что он
из выгоды на мне женился, такой видный, красивый... а он кого хочешь
обольстить умеет, уговорит, уломает, внушит что угодно, - особенно если
сама в это верить хочешь...

Не бьет, как ты могла подумать!.. ах, что я опять вру, уже ведь и
руку поднимал, и слова говорил такие, такие, что подумать страшно... Я уж
и с этим смирилась, мало ли как в семье бывает; и вдруг последнее время
совсем все ужасно стало...

Встань пожалуйста, душечка. Прошу тебя, на минутку. Вот. Не
удивляйся... Мы же с тобой всегда одного рост были, правда? О, не смотри
на меня так, я нормальна, нормальна, не сумасшедшая я!

Скажи... я ведь не стала больше... ну, выше - не стала, нет?

Вот слушай. Это все так началось: он в присутствие одевается, мундир
надевает новый - а рукава длинны. Он загорячился - и Павлуше, камердинеру,
в ухо и стукнул. Ведь уже много лет шьется ему все по одной мерке, он
совсем не толстеет, не меняется, такой же красивый... изверг...

Мундир тот же час подкоротили. Портного привезли, тот кается... А он
и на меня ногами затопал - при людях прямо: я же за всем в доме следить
должна, он так завел; а что, говорит, тебе еще делать... и слова
ужасные... ну, не буду, не буду, все уже.

А назавтра фрак одевает в собрание ехать вечером - и снова та же
история... Павлуше лицо в кровь разбил, портной уж на коленках ползал: а
мне... на меня... водички подай, да.

Я мышьяку принять хотела... всему предел есть. Никакой радости не
осталось, дети чужие растут, злые, в доме страх всегда, копейки на расходы
нет... вот - выйди замуж за бедного и благородного, так сама станешь
бедной и благородной: ему честь, а тебе горе.

А вечером он ко мне в спальню мириться пришел. Бледный, несчастный,
дрожит, лица нет. Господи, когда он добрый бывает - да я всю жизнь, всю
кровь ему отдам, лучше него нет человека на свете! А ведь вначале он
всегда был такой...

И вот, ночью... муж ведь, милочка, ты понимаешь, есть много, как бы
это сказать... примет разных... Ведь после свадьбы, первое-то время, это
такое счастье было, все как сейчас живое помнится. И вот у меня ощущение
возникло, словно... словно он поменьше как бы стал.

Как же редко, думаю, он ко мне приходит, что я уже и забывать его как
мужа стала.

А назавтра он так злобно на меня посмотрел: что, говорит,
вытаращилась, кукла чертова? А я смотрю и плачу, так люблю его...

А после этих слов вспомнила сомнения ночные: он ведь раньше такой
большой казался мне, высокий, сильный. А тут как пелена с глаз: и вовсе не
такой большой он. Нет, не маленький, но - обычный. Обычный.

Я на него всегда снизу вверх заглядывала, на цыпочки привставала, а
тут стою рядом - и ничего такого. Вот что называется ослепление юности,
любовь... Средь всех он мне выше всех казался - а теперь вижу: многие и
выше есть.

А он и говорит: что-то ты, матушка, вовсе стала костлява и долговяза.
Растешь на старости лет, что ли? И это при лакеях! У меня как в голове
закружилось - и при докторе только в себя пришла.

Доктор успокоил, прописал нервы лечить: на воды, говорит, необходимо
ехать. Да ведь эти доктора, они правды больному никогда не скажут. Он
уехал, я все свои платья старые перемеряла, которые прислуге не отдала - и
не пойму: то ли длинны оттого, что похудела сильно, а то ли... ведь
невозможно...

А на него как посмотрю... и страх во мне... Он же Николая, лакея
комнатного, на полголовы выше был - а нынче подает ему Николай халат - а
роста-то они одного! Одного, как есть!

Я Николаю допрос вчинила, а он смеется: барин наш, отвечает, орел,
как раньше, а может, еще выше, а Павлуша разгильдяй, а портной пьяница,
они сами повинились. Ну?!

Я до чего дошла: в гардеробной его стала рукава и панталоны длиной
сравнивать... не сходятся!! А Павлуша говорит: что вы, барыня, это ведь
моды меняются, ныне короче носят, чем допреже, а его превосходительство
должен во всем образцом быть и идеалом...

...Я уж без опия и спать не могу. Платья перешивать не успеваю, так
худею. Куска проглотить не могу. До чего дошло: сын его целует, а я в
ужас: да он скоро с сыном одного роста будет! Лишь потом сообразила:
сын-то растет, тянется сейчас быстро, скоро юноша.

Милочка, может, ты мне француза своего доктора посоветуешь? Немцы эти
совсем ничего не понимают. Может, это у меня от женских неурядиц все? Ведь
в желтый дом угожу, или чахотка съест...

И мысль еще страшная гложет: уж не специально ли он все эти сцены
подстроил, чтоб мое сумасшествие доказать или вовсе сжить со свету? А сам
после на Белопольской женится... Ведь словно одна я ума и зрения лишилась,
а прочие-то все нормальны, видят все как есть!

Совсем худо мне, милая... Может, за границу одной поехать, в
Швейцарию? Или Баден-Баден...

165 см. Друг

- А ведь в одних номерах жили; обед в трактире брали на двоих один;
да... А теперь допустить до себя не велит, даже в день ангела поздравить.

Я понимаю: государственная персона. Но ведь - на десять шагов не
приближает никого! Входит куда - один впереди, все толпой позади на
двадцать шагов. А уж ручку пожать удостоить - только сидя: два пальчика
протянет из креслица - тот переломится, пожмет с чувством и в поклоне к
двери убирается.

Гордость, говоришь. Кхе... Ну, ты уж только - никому!..

Он почему так прямо держится, каблучки поларшинные, нос вверх? - чтоб
выше быть, вот почему. А сам-то вовсе невысок, как будет залой проходить -
приглядись внимательней. Невысок, низок даже!

Пусть нормальный, не в том суть. Только - я-то помню же, я ему шинель
некогда одалживал, на службу полтора года в одну дверь ходили, - он
высокий был! Верно говорю, гвардейского росту, вершков девять, а то и все
десять! Ей-богу, я крест приму!

Вот потому и держится всегда один, от всех поодаль, что не заметить
этого было в сравнении с прочими. Поэтому и служащих своих старинных всех
поувольнял - да не просто, а так задвинул, что кто в Омске, кто в Томске,
кто в Тифлисе - подалее, долой. Хотя, говорят, наградных дал щедро, чтоб
не обижались и молчали, но главное - чтоб не было рядом тех, кто его еще
знал другим, высоким.

Потому, брат, и старых друзей к себе не допускает: боится, стыдится,
опасается - вдруг конфуз, слухи компрометирующие, бестактный вопрос.
Далеко ли до скандала...

Вот оттого и сердит часто стал, ногами топает, - нервничает. То ко
двору представляться, то чиновник с особым поручением от государя жалует -