перепугать. Но самое страшное, что на этот раз у быдла нашелся вождь. Кто?
Кто? От слухов голова шла кругом, верить очевидцам казалось безумием, но
они, словно сговорясь, повторяли одно и то же, твердили старые сказки,
клялись, что все это, до единого слова, чистая правда. Да и замки их,
взятые и развеянные по ветру, говорили о многом. Ведь почти все они
славились неприступностью, соперничая совсем еще недавно в славе с
Баэлем...
вилланов. Сам - не успел. Но над головой его висела ярость тех, кто помнил
отца его и деда, а этих бы не пощадили. А ведь и дед, и отец тоже в свое
время прозывались "юными сеньорами" и тоже начинали новее не худо; кто
сказал, что внук будет лучше? - а если так, то к чему жалеть внука?
по-летнему хмурый час, когда он стоял с мечом в руке на заднем дворе
пылающего Баэля, в тупичке, недалеко от столь некстати для осажденных
рухнувшей внутренней решетки, среди вопящего и хрипло дышащего скопища
баэльских и иных, нездешних, вилланов, среди степных людей в щегольских
лохмотьях и вольных стрелков, затянутых в зеленые куртки. Синие лучики
спрыгивали в толпу с узеньких окон, затянутых стеклом, смешивались с
багровым чадом пожара и блекло-белым солнечным светом, соскакивали и
метались по орущим, потным и яростным лицам; кругом слышалось сиплое
дыхание, изредка вырывались сдавленные ругательства, стоны, то и дело -
резкие выкрики и почти вслед за ними удивительно редкий перестук железа о
железо. Редкий, ибо все, кто готов был скрестить сталь со сталью, мертвы;
серая волна затопила Баэль, и никто не сумел даже сообразить, как это
могло произойти; после тоже не найдут объяснения и припишут падение Баэля
колдовству, но на самом-то деле никакого колдовства не было и в помине,
просто несметные скопища серых, сбившись в плотную массу, пошли на
приступ.
сбило их в единое тело; великая ли злоба, вера ли в бесовского вождя, но
они захлестнули ров, и по лестницам, по канатам, по спинам вскарабкались
на стену, не уклоняясь от расплавленной смолы. Взобрались и опрокинули
кольчужников, смели их, втоптали в плиты двора, и вскоре в замке не
осталось защитников, кроме одного только, последнего, единственного еще
живого; и вот он стоит, вжавшись в стенку, Лодрин дан-Баэль, Лодрин
Второй, Лодрин Младший, кому как, а для вилланов еще вчера - "юный
сеньор", он стоит, чуть пригнувшись, последний из дан-Баэлей, он обут в
высокие сапоги, плечи обтянуты синим сукном; он строен и приятен лицом,
его даже не обезобразил тяжело набрякший кровоподтек.
полукругом, ему некуда уходить, он уже мертв, хотя пока еще жив; как долго
он будет жить? - решат мгновения. Надежды на спасение нет. Он мог бы
спастись, исчезнуть тогда, когда кольчужники в переходах галереи еще
отрабатывали свое жалованье, но не сделал этого, он и сейчас выгадывает
секунду за секундой потому, что за спиной его - дверь в подземелье, начало
тайного хода к берегу Бобрового Потока, к жизни. Туда, в волглый мрак,
совсем недавно ушла его мать, и его сестра, и благородные дамы, вверившие
ему, юному Лодрину, свою честь и свои жизни: значит, он будет стоять
столько, сколько потребуется ушедшим для спасения. Дан-Баэль не знает, да
ему и не суждено узнать, что женщины - и мать его, и сестра, и остальные -
не уйдут далеко, их возьмут на выходе, возьмут и заставят испытать в
полной мере то страшное, от чего он пытается их сохранить. Он не узнает об
этом никогда - и хорошо, что не узнает, иначе проклял бы себя за то, что
не поднялась рука убить любимых и чтимых самому, здесь, пред каменными
очами Старого Лодрина, избавив их от много худшего. Вот и все. Все... Ему
самому оставалось, судя по радостному реву толпы, по ее упорству и по
ноющей боли в запястье, совсем недолго. Короткими резкими ударами Лодрин
отражал уколы грубых пик и вил: нападать сил уже не было. Его давно убили
бы стрелами, но в тесноте не натянуть тетиву, да и как же могли эти скоты
отказаться от собственноручного забоя сеньора? Они лезли и лезли, сминая
ряд. Вот один из вопящих упал и на его место толпа выдавила другого; лицо
этого показалось сеньору знакомым, вот только не было времени сообразить,
откуда, хотя и это лицо было вилланским, не лицом даже, а оскаленной
мордой злобного животного.
среагировала раньше глаза, повинуясь то ли приказу крови семи поколений
воинов, то ли безмолвной подсказке Каменного Лодрина; короткий меч скота
прошел мимо, но виллан не открылся, не подставил грудь под ответный удар,
и по этому точному, выверенному движению сеньор Лодрин понял, что этот
противник - последний, потому что он умеет пользоваться мечом и сможет
обратить в свою пользу усталость графа. Кто же это? Степной? Или стрелок
из леса? Или пастух? - они тоже не новички в драке. А, плевать! Мечи вновь
скрестились, и Тоббо подумал: вот ведь как, оказывается, это просто! Один
из первых он вскарабкался на стену; вокруг падали и орали, шипела смола, а
он бежал вперед - по мягкому, по мокрому, он оскальзывался и вставал, и
колени были загажены, он воткнул меч в кого-то, и еще в кого-то, а после
толпа вынесла его вот сюда, в тупичок, и позволила увидеть самое странное
- сеньора, прижатого к стенке, точно крысу. Совсем мальчишка, графенок был
красив даже с кровоподтеком, но оскаленные зубы делали его похожим на
голохвостую пакость, снующую по амбару, пытаясь спастись от вил: в глазах
дан-Баэля, кроме злобы и ужаса, было удивление - Тоббо поразился бы,
узнав, что и он, и остальные для Лодрина были тоже не больше, чем крысы.
оттяжкой; ударил снова, с трудом удержал подпрыгнувший меч, краем глаза
увидел, как захрипел и подался вперед сосед справа - молниеносный удар
застал того врасплох и лезвие с хрустом взрезало ключицу; невольно
отступил, качнулся, удержался на ногах и увидел, что графский меч летит
прямо на него, понял, что уклониться не сможет, и в глазах Лодрина
полыхнуло безумное торжество; меч летел все быстрее, быстрее, быстрее;
Тоббо отшатнулся, но железная полоса задела все же плечо, плюнув в глаза
соленым.
Тоббо, и открыла проход, по которому медленным шагом ехали всадники.
Лодрин дан-Баэль видел их смутно, потому что пот жег глаза и
раздваивалось, плыло, расползалось все, что находилось дальше, чем в двух
шагах. Но даже сквозь жгучую пелену сеньор различил переднего всадника -
неподвижную багряную фигуру на громадном вороном коне. Глухой шлем,
увенчанный короной, скрывал лицо, глаз не было видно сквозь узенькие,
почти незаметные прорези. Несколько мгновений Багряный смотрел с высоты
седла на молодого графа, потом медленно поднял руку в латной перчатке,
сверкнувшей алым пламенем. И толпа сдавленно охнула, потому что Вудри
Степняк, начальник левого крыла конных, почти неуловимо для глаза
изогнулся и узкий метательный нож, со свистом разрезав сгустившийся от
крика и пота воздух, глубоко вонзился в основание шеи графа Лодрина, туда,
где начиналась грудь: явственно хрустнуло, дан-Баэль захрипел и наклонился
вперед, ноги его подогнулись, а голова качнулась влево, противоестественно
не следуя за телом; последним усилием слабеющих рук граф вырвал нож, и он,
глухо стукнув, упал на плиты у ног последнего защитника Баэля. Струя
крови, плеснув фонтаном из рассеченных шейных жил, окропила стоящих в
первых рядах. Граф Лодрин упал, открыв заветную дверь в подземелье, и по
телу его прошлись йоги, обутые в грубые кожаные башмаки...
флангах тускло мерцали шлемы и нагрудники всадников - конные получали их в
первую очередь из взломанных замковых оружейных. Кое-где поблескивали и
гербы на исцарапанных щитах: волна мятежа увлекла за собою разоренных
рыцарей-бродяг, к которым у вилланов не было счета. Вдоль фронта, над
серым, темно-бурым, выветренно-белесым, словно слипшимся, месивом рубах,
курток и капюшонов, колыхались на длинных древках знамена с изображением
Четырех Светлых, заботящихся о всех обездоленных, и Старого Трумпа,
заступника за невинных, и золотого колоса, герба Старых Королей.
густой частокол пик, копий, вил и самодельных орудий, не имеющих особого
названия, но способных убивать; тяжело нависали над головами неуклюжие
штурмовые лестницы и вздымались к блекло-голубому небу высокие
густо-смоляные клубы дыма. Кипела, рассыпая брызги, зажигательная смесь и
уже подтянули умельцы чаши катапульт, чтобы вложить в них пахнущие огнем
кувшины. Там и тут, разбившись на десятки, стояли лесные братья: они
прикроют штурмующих; в руках у них луки, изготовленные к стрельбе, и на
тетиве уже лежат стрелы, чтобы выстрелить разом, по единой команде. На
переднем же плане, впереди фронта, застыли трубачи, сжимая онемевшими
пальцами вычищенные бычьи рога; не больше мгновения нужно, чтобы трубы
проревели сигнал.
лучшими из всадников, сгрудились вожаки. Впрочем, нет! - их давно уже так
не называли. Командиры! Они окружили Багряного, словно пчелы матку. Но
владыка, как и всегда, был спокоен и под глухим шлемом неразличимы
оставались черты. Он молчит. Молчит! Никто еще не слышал его голоса. Что
ж, не страшно; он пришел и повел, он принес с собой отвагу подняться, и
разум объединиться, и удачу побеждать. И если он молчит, значит, доверяет
командирам. А они не подведут короля!
Степняк. Его слова точны, мысли разумны, да и отряд его - из самых
больших, в последнее же время под рукой Вудри вся конница. И на речи его
Громыко Ольга
Лукьяненко Сергей
Перумов Ник
Орловский Гай Юлий
Панов Вадим
Плотников Александр