вновь вспыхнула визжащая боль. И все пропало. А Кокэчу, приблизившись,
провел ладонью по лицу приемного сына, втирая воспоминание в кожу...
не забывать уже никогда. А теперь - проснись!
глядя слезящимися тусклыми глазами, показал ему на войлок рядом с собой.
век, пронзил насквозь, ослепляя, и вновь исчез.
утешаясь спокойной шероховатостью рога, и сползла на кушак. Это же отец,
Саин-бахши, сидел перед Ульджаем! А поднять клинок на отца - непредставимо
и не прощается законом степи.
Не думай ни о чем. Оставь мне заботы, возьму твою боль себе. Знай: с
добычей вернемся к войску, и щедро вознаградит тебя Бурундай...
спросить: откуда добыча здесь, в пустынных местах? - но уже скрипел
чороками о снег у входа ертоул, вернувшийся из поиска, и требовал
впустить, а допущенный, сломился пополам, показав в знак почтения к
власти, сотником олицетворенной, бритый некогда, но изрядно заросший
затылок.
доброй вестью вошел он в шатер, что спешит поведать ее и услышать слова
одобренья и похвалы.
вверх по твердой воде четверть дневного перехода, не встретили мы ни
урусов, ни их твердых юрт. А повернув назад, волею Тэнгри, взяли уруса - и
вот его шапка, джаун-у-ноян!
бархатные, опушенные рыжим мехом в палец высотой. Нояны урусов покрывали
головы такими уборами в знак близости к урусскому коназу.
улыбнувшись. - И я запомню это. Веди уруса, быстро веди! Нужный урус,
полезный урус... Быстро, Тохта!
небо над верхушками деревьев, но это было лишь предвестием нескорого
рассвета, и холодное, еще не проснувшееся солнце не спешило разогнать
мрак. Дотлевали костры; зябко укутавшись сменными потниками, досыпали свое
чериги, и лишь перед юртой сотника звучали голоса.
утоптанного снега, где в полукольце ертоулов стоял на коленях бородатый
урус. Струйка крови, не успев запечься, замерзла в бороде у рта, а глаза
подернулись туманом. С него успели уже содрать сапоги, натянув взамен
рваные ременные лапти, а теплый долгополый кожан свисал с плеч воина, что
стоял позади пленника и держал за волосы, не давая упасть ничком в снег.
коренастый ертоул явно гордился дорогой обновой и все косил, косил глаз,
любуясь мерцанием тонко выделанной кожи. А все же набросил взятое
внакидку, словно говоря сотнику: вот кафтан, ноян; хороший кафтан, мой
кафтан, но скажешь - отдам без спора. И Ульджай, понимая намек, так же
молча кивнул, ответив без слов же: твоя добыча, не моя; мне не нужно
добытого другими. Хмыкнул одобрительно Саин-бахши, а столпившиеся поодаль
ертоулы, кипчаки и мэнгу довольно зашептались.
мех - вот доля хана. И это справедливо, ибо хан кормит войско. А конь
ржущий, и скот мычащий, и нетронутые рабыни - вот доля владык туменов, и
это мудро, ибо они должны награждать верных. А все, что по нраву из
остального, - доля тысячника, минган-у-нояна.
взяв, раздаст воинам то, что осталось после владыки тысячи; поделит, не
жалея о рваных сапогах, зато купит то, чему цены нет: верность. И в
трудный час всадник отплатит умному нояну, свершив невозможное.
опустившему было голову урусу затрещину.
и ощутил Михайла Якимыч великую боль. Она жила где-то в самом нутре,
ворочалась, подкалывала исподтишка стальными иголками. Боль возникла еще
там, на опушке, куда неведомой силой вынесло его. Вспомнилось: мягкий
темный кокон, влекущий неведомо куда, смявший все тело в комок. И - черный
провал, без времени и сознания. А после он открыл глаза, и увидел
скуластые рожи, и понял: татарове; не было сил шевельнуть рукой, когда
стали вязать, когда стаскивали сапоги и выдирали из лопоти, - но он
превозмог немочь и, кажется, сумел ударить кого-то. Тогда его стали бить.
Не насмерть, но страшно; эти степняки знали толк в боли. После десятка
ударов тело стало совсем чужим, только ступни жили и мерзли в грязных
плетеных обносках.
пуще, в той неведомой мгляной круговерти; тогда подумалось, что вот она -
погибель, и Михайла Якимыч шептал молитву, прося о спасении, пока
слушались губы; уповая на силу Господню, торопливо шептал, барахтаясь в
клочьях мрака! - и выпросил, выходит, то, что хуже смерти...
глаза.
нояна. - Он плохо говорит... Нет, он не хочет жить.
знал, что прикажет зарубить, - хану не нужны урусские нояны и чериги, чем
меньше их будет, тем скорее падут проклятые деревянные города и войско,
взяв добычу, повернет в степь. Но этот урус был нужен: овса в торбах почти
уже не осталось, и подходило время возвращаться назад, в ставку.
Возвращаться пустым? Бурундай не простит неудачи... Он не накажет - со
всяким случается не найти в поиске ничего. Он всего лишь выслушает,
кивнет... и забудет навсегда о неудачнике. А потому...
в лесу, значит, близко его коназ. Если поблизости коназа нет, значит, есть
град. Пусть расскажет все. Или же - все равно расскажет.
Она смотрела из узких глаз визгливого мальчишки, и пусть она не будет
легкой, но все имеет свой конец и даже страшнейшая мука завершается
покоем...
по сторонам.
руки, а Тохта зашел со спины, плечом подвинул чуть в сторону кипчака в
боярском кожане, повозился немного - и в полной тишине раздался хруст:
Тохта ломал урусу пальцы. Страшно оскалился пленник, дрогнул всем телом,
но, закусив губу, удержал крик, даже не застонал; только лицо вмиг
посерело; уже достаточно света сочилось с небес, чтобы увидеть, как запали
и потемнели глаза. Еще раз хрустнуло.
но сил не хватило, и лишь кровавая пена пошла пузырями.
оскорбляло его; перед лицом сотника пленник не признавал за кипчаком
умения получить ответ на вопрос. Но плох ертоул, не умеющий добиться
своего, плох и неискусен, и недостоин даже шапки десятника...
и резко, с вывертом, нажал. Впервые с начала пытки из спутанной бороды
вылетело задавленное мычание, а миг спустя пленник лишился сознания.
Борода резко качнулась вниз, глаза закатились, ушли под лоб, а грузное
тело пошатнулось и пошло вперед, едва не опрокинув вцепившегося в волосы
кипчака.
Березин Федор
Лукьяненко Сергей
Флинт Эрик
Сертаков Виталий
Посняков Андрей
Лукин Евгений