поту и больше не могу уже заснуть. Что мне хотят сказать этим боги?
- Змея - это совесть,- сказал я.- Наша жизнь порой сумбурна и не всегда
благонравна, и очень часто, особенно в молодости, мы живем одним днем. Желания
подменяют здравый смысл, страсть... (Я посмотрел ей в глаза. Она отвернулась.)
Страсть заставляет забыть об осторожности и возможных последствиях. Человек
слаб, в молодости легко быть безрассудным и стремиться удовлетворять все свои
желания...
- Ты это осуждаешь?
- Отнюдь. Не вижу ни удовольствия, ни необходимости в том, чтобы клеймить чьи-то
пороки. Мое дело - слушать и исцелять души.
- Как же исцелить мой недуг? - спросила она, и ей казалось, что она надежно
скрыла от меня свое волнение.
- Средство есть,- сказал я.- Оно известно с давних времен, и его изобретатель
прочно забыт - людская память неблагодарна. Но в конце концов неважно, кто
придумал снадобье, если мы им успешно пользуемся которую сотню лет. Автора идеи
обычно доискиваются лишь в случае неудачи, естественно, ищут его с топором. Так
вот, лучший способ уничтожить тревогу - уничтожить ее источник. Знахари советуют
после укуса змеи прижечь ранку каленым железом, но гораздо проще рассечь гадюку
мечом до того, как она вонзит зубы. Ты меня поняла?
- Да,- сказала она спокойно.
- Но почему ты решила обратиться ко мне? К чему вмешивать богов там, где в
состоянии справиться смертные?
По ее лицу пробежала легкая тень, наверное, она вспомнила своих верных слуг,
сгинувших бесследно, бесславно и без пользы, впустую потраченные деньги, яды...
Ну и прекрасно.
- Иногда смертные бессильны,- сказала она неохотно. - Даже те, что носят царский
венец. Так берешься ты излечить мой недуг? Уничтожить змею?
- Готов служить, царица,- сказал я.- Потребуется некоторое время - нужно будет в
спокойной обстановке побеседовать с богами, рассказать им все подробно и
испросить
совета.
- Надеюсь, боги не задержат ответ?
- Боги не любят волокиты, у них много дел и решить нужно все. Однако для успеха
гадания...
- Сколько? Золотом? - быстро спросила она с презрительной усмешкой, которую уже
не считала нужным скрывать, коль я сам спешил навстречу роли платного слуги,
презренного наемника. Ну уж нет...
- Я никогда не беру денег вперед.
- У тебя есть принципы?
- Отсутствие принципов - тоже принцип,- сказал я.- Мне нужен корабль с надежной
командой. Своего у меня нет. И еще мне нужна возможность отдавать некоторые
приказания, которые по своему нынешнему положению я отдавать не могу.
- Иными словами, ты просишь Знак?
- Вот именно.
Она подняла крышку тяжелой шкатулки, и я невольно затаил дыхание - был бы жив
мой дражайший родитель, незабвенной памяти болван, вдалбливавший мне в голову,
что нет ремесла древнее и почетнее гончарного, видел бы он...
Знак - это тяжелый бронзовый медальон. С одной стороны на нем изображен
священный бык, с другой - священный петух. И царское имя. Его обладатель может
распоряжаться за стенами дворца от имени царского дома, и все, пусть и не
отдавая ему царских почестей, должны слушать его, как слушали бы царя. Не более
десяти человек на Крите имеют Знак. Сколько раз он грезился мне бессонными
ночами, являлся в снах.
Она подала мне Знак, я принял его, и на этом состязание в лицемерии, кажется,
закончилось. Весьма некстати распахнулась дверь и вошла Ариадна - конечно,
сверхуслужливый Клеон просто-напросто побоялся ее задержать. Этим он и плох - у
него не хватает смелости идти до конца. Правда, Царица вовсе не выглядела
рассерженной, говорят, дочку она по-настоящему любит и, скорее всего, за то, что
дочь на нее ничуть не похожа. Я не о внешности, если верить на слово знающим
людям, Ариадна - живой портрет матери в ее семнадцать лет.
- Ты толкователь? - спросила меня Ариадна. Ну конечно - идиот Клеон сболтнул,
робко пытаясь ее задержать, что мамочка-де призвала толкователя снов.
- Толкователь,- сказал я, глядя в ее до отвращения невинные глаза.
- Я хотела бы...
- Разве придворные толкователи так неискусны?
- Слишком искусны - в лести. Они мне надоели, все мои сны толкуют одинаково -
меня ждут радость и счастье.
- А ты хочешь, чтобы тебе предсказали беду?
- Я просто думаю, что иногда мои сны сулят и нехорошее, но мне об этом не
говорят.
- Что ты видела сегодня ночью во сне, царевна? - спросил я.
- Цветущий луг.
- Цветы красные, желтые?- спросил я, сохраняя полнейшую серьезность.
- Красные. Было очень тихо, и солнце вставало над лугом.
- Нет ничего легче,- сказал я.- Тот, о ком ты думаешь, придет, и все будет так,
как ты хочешь.
Она слегка покраснела (краснеть при ее-то наследственности!) и добавила:
- А потом прилетела какая-то странная птица, и кричала она, как человек,
которому больно...
- Это - к долгой жизни,- сказал я.- Прости, царевна, но и я оказался
неоригинальным.
Она, однако, ничуть не выглядела разочарованной, поблагодарила и ушла, такая
молодая, такая красивая, такая легковерная. Все они одинаковы в этом возрасте -
томление души и тела, мечтают о романтической любви и ужасно удивляются, узнав,
что любовь - это всего лишь грубая возня на смятой постели. Тошнит меня от этого
слова - любовь.
Что ж, я отведу в моей пьесе одну из главных ролей и этой глупой девочке. Все
она у меня поймет - чего стоит жизнь, чего стоят любовь и высокие слова. Как
миленькая поймет, что жизнь проста и грязна, перестанет тешиться красивыми
сказками...
- Мне можно удалиться? - спросил я.
- Подожди,- сказала Пасифая.- Я хочу тебя предупредить, что...
- Что мой единственный залог - моя голова, и я должен приложить все силы к тому,
чтобы она осталась на моих плечах,- бесцеремонно перебил я ее вопреки всем
правилам обращения к царствующим особам.- Не беспокойся, я не убегу на твоем
корабле, я вернусь. И мне удастся заставить Миноса поступить так, как ты хочешь.
Наконец-то я ее пронял - до души. Казалось, ее волосы сейчас взовьются, зашипят
и заметаются вокруг искаженного яростью лица, как змеи Горгоны. Я был на волосок
от смерти, но знал, что этот волосок не оборвется, она переборет себя, вспомнив,
что я для нее значу. Так и произошло, она опомнилась, отдернула потянувшуюся к
золотому колокольчику руку и тихо сказала, полуотвернувшись:
- Ты или великий мудрец, или...
- Или,- сказал я.- Для мудреца я чересчур грешен. Но какая тебе разница, кто я,
собственно, такой, мудрец или подонок? Тем более что одно другому сплошь и рядом
не мешает. Главное - я тот, кто наконец поможет тебе.
- Послушай,- сказала она с ноткой суеверного страха.- Случалось, что боги
сходили на землю в облике смертных...
- О священный петух,- вздохнул я.- Я - не воплощение бога плутней. Правда, я
лично знаком с Гермесом, как-никак он мой покровитель, но сам-то я- обыкновенный
человек. Что это за глупая манера думать, будто человек не в состоянии превзойти
бога в хитрости? Еще как способен! Равным образом,- мне захотелось грубо
пошутить со своей сообщницей, и я бесстыже улыбнулся,- равным образом человек
способен превзойти бога и в некоторых других отношениях.
Она меня великолепно поняла, сиятельная шлюха, и по старой привычке, забыв обо
всем прочем, улыбнулась не менее бесстыже. Высокая царица Пасифая. Беспомощная
стерва.
Я поклонился - не особенно низко - и вышел в коридор. Клеон имел немалый опыт
службы при дворе: он успел бесшумно отскочить от двери и стоял в стороне в
выжидательной позе терпеливого стража.
- Ну? - спросил он уже как равный равного.
- Корабль, Клеон,- сказал я.- Больше мне ничего не нужно. Распорядись.
Я задержался на галерее, откуда открывался вид на Лабиринт во всей его дикой
мощи и своеобразной красоте. Шкатулка дня драгоценного камня, засада на
охотника, воплощение, быть может, самой грандиозной за всю историю человечества
лжи. У главного входа расхаживал часовой в черной одежде с золотым изображением
священного петуха на груди, солнце играло на его начищенном шлеме и лезвии
секиры. Дворец был покоен и тих, и я с удовольствием подумал о том, как разобью
вскоре этот покой и эту тишину, как заставлю кукол в пурпуре и золоте
разыгрывать мою пьесу. Но зритель-то - зритель будет видеть лишь ее отражение в
кривом зеркале и считать это отражение святой истиной, безупречным
совершенством. Да будет так! Сын вечно голодного гончара, мальчишка с грязной
окраинной улочки Кносса управляет царями и героями, праведниками и подлецами. И
плевать мне, что никто ничего не узнает о тайных пружинах происходящего,-
истинный талант не вопит о себе на весь мир, а тихо и незаметно делает свое
дело.
Лабиринт - воплощение грандиозной лжи? Прекрасно. В моих силах сделать эту ложь
еще более грандиозной. Я сказал бы, что мой план достоин богов - если бы с
большим почтением относился к богам. Я нашел наконец то, свое, великое. Это
будет не заурядная интрига с ядами, кинжалами и словесными поединками, какими от
сотворения мира полнились дворцы,- все эти интриги при всем мастерстве их
исполнения похожи друг на друга, как два горшка умелого гончара. Разумеется, и
моя пьеса не обойдется без блеска оружия и словесных битв, но мой замысел
неизмеримо гениальнее: совершить чернейшую подлость и заставить всех поверить,
что они были свидетелями благородного подвига, достойного Геракла. Создать ложь,
которой будут верить наши потомки сотни и тысячи лет спустя. Обмануть
праправнуков, тех, кто даже не будет знать моего имени, но станет слагать стихи
и красивые сказки о славном подвиге. Все в них будет, все, услаждающее глаза и
уши слезливых романтических идиотов: благородный красавец-герой, чистая и нежная
любовь, высокие слова и благие помыслы о счастье человеческом. Все, кроме
правды.
Шилова Юлия
Гюго Виктор
Свержин Владимир
Пехов Алексей
Беляев Александр
Роллинс Джеймс