Чтение 8–й страницы книги ~Времена негодяев~

и загадочные.

Саркис насторожился, когда речь зашла о таинственном, но через минуту
разочарованно зевнул и закрыл глаза. Старик говорил о чтении мыслей, о
перемещении предметов и прочих знакомых вещах. Словно прочитав его мысли,
дед Эжен тут же добавил, что по нынешним временам все эти аномальные
явления стали чуть ли не обыденными.

- Но! - громко провозгласил он. - От этого аномальность их отнюдь не
исчезла. Я рес... регистрирую только новые. Кто-то еще изучает, институт
даже работает в Венгрии. Толку никакого! Объяснить ничего не могут. И не
надо. Все эти мелкие чудеса, знаешь, надоели! Раньше на каждый случай
полтергейста я и друзья мои скакали, задрав хвост, а сейчас - тьфу! Мне
пишут те, кто уцелел. Раньше я все это считал проявлением социальной
шиф... шиф... шизофрении. Поэтому я вел картотеку.

- А теперь?

- И теперь так считаю. Но! - снова взрыкнул старик, спохватился и
перешел на громкий шепот: - Хорошо, что я успел переписать, в этом районе
вся бумага раскисла.

- Э, Евгений Николаевич, я гляжу, и вы чуть-чуть того.

- Что - того?

- Раскисли.

- Самую малость, - согласился старик.

- А скажите, Евгений Николаевич, - осторожно проговорил гость, - вам
ничего не известно о нововратниках?

- О ком?

- Ну, знаете, есть такое движение - "Новые врата".

- Ты о плюмберах, что ли? - Звякнуло и булькнуло, и Саркис, засыпая,
подумал, что дед Эжен опять глотанул. - Так бы сразу и сказал, а то -
"Новые врата". Поцтаузенд! Какие же они новые? Некроцапы драные! У них
мозги разжижились из-за своих волчков свинцовых, а ты - новые!

- Мне интересно, - ответил гость.

- Ну, тогда поищи на второй полке, в правом углу. Наклейка синяя,
вру, желтая. Две желтые полоски, код не помню. И цып... цифровой перчаткой
не работай, а то ненароком массивы затрешь. Зря время тратишь. Не
получается управлять чудесами этими погаными. Спонтанность. Хотя у детей
выходит.

- Кстати, как там моя невестушка поживает?

- Не называй ее так, Ксения сердится, когда так называешь.

- Хорошо, не буду. Вот, подарок ей передайте. Ну, пора идти. На днях
загляну, посмотрю записи.

- Загляни. Хороший медвежонок, заводной наверно? Зачем тебе записи?

- Не знаю. Ищу, смотрю. Время, Евгений Николаевич, просто набухло
историей. Любое решение, действие, даже слово может стать критическим.
Сейчас, как никогда, можно непосредственно творить историю, а не быть
статистической молекулой. Я чувствую, как во мне зреет сила направлять
историю, но пока не знаю, куда и как направить эту силу.

- Голубчик ты мой неугомонный, - сказал дед Эжен, - так ведь все уже
было. И триумф воли был, и ярость масс была, все.

- Дело не в том, что было, а в том - с кем было.

- Ну, это у нас старый разговор. Я тебя не смогу переубедить, да и не
вижу предмета спора. Сколько я тебя знаю, ты всегда искал приключений. И
это не время набухло историей, а тебя распирают неудовлетворенные страсти.
Ты власти хочешь, а ее, как правило, добиваются люди с плохим пищеварением
и скверным половым аппаратом.

- Я не жалуюсь на пищеварение, - засмеялся гость. - И не власть мне
нужна. Однажды я услышал зов, но слов его понять не смог. Теперь слова
медленно проступают в сознании, но клочьями, сумбурно. Я не знаю своего
предназначения. Ищу того, кто мне поможет, раскроет глаза. А уж путь я
изберу сам.

- Ну и превосходно. А сейчас я катастрофически быстро трезвею. И если
не лягу спать, то буду говорить с тобой до утра, слезы уже подступают к
глазам...

- Пойду, Евгений Николаевич. Поговорили, спасибо. На днях зайду.
Сигнализацию не выключайте, дворники опять шалят.

Саркис давно уже спал и не слышал, как уходил ночной гость, как
старик осторожно обошел их, лежавших на ковре, и пристроился на тонко
всхлипнувшей раскладушке. Скрип растревожил Улю, он поднял голову,
захлопал сонными глазами, а потом снова упал на подушку и заснул.

Скрип внутренним эхом растянулся, обрел форму, и Уле приснился темный
тоннель - они идут втроем, а он отбивается от серых скользких чудовищ
своим прутком, прут неимоверно вырос, растянулся, превратился в тяжелый
посох, и вот Саркис куда-то пропал, а они с Петром ищут его в
нишах-пещерах, находят и освобождают от когтистых жутких лап, со всех
сторон скалятся клыкастые морды, но ему не страшно, он вдруг поднимается
вверх, летит, стены тоннеля рассыпаются, под ним зеленые горы, сверху
близкое синее небо, а далеко внизу по тропинке идут Саркис и Петро...

Утром их разбудила Ксения.

Вчера они были возбуждены и устали. Сегодня же дерзость побега
открылась во всей красе. Затаенный восторг сменился опасениями: если до
обеда они не вернутся, - такое начнется! Что - они сами не знали, еще не
было в Лицее, чтобы сразу трое, так далеко и надолго. Бухан и его компания
будут выть. Пусть воют.

- Вот что, - сказала Ксения, накормив их холодным мясом из банки и
дав чаю, - я вам покажу, куда идти.

Она набросила на себя куртку. Уля вдруг поднял палец и прислушался.
Из комнаты Мити неслись выкрики, он что-то громко и невнятно декламировал:
"Во-первых... во-вторых..."

- Что с ним? - спросил Уля. - Может, помочь?

- Не надо, - ответила Ксения, - это он ангелов судит. Пошли.

На лестничной площадке Саркис остановился.

- Слушай, - спросил он, - твой брат...

- Он не мой брат.

- Все равно. Он болен?

- Не знаю.

- Кого он судит?

- Ангелов. Он считает, что ангелы покинули Христа, когда его
соблазнял дьявол. Говорит, что дьявол соблазнил Христа, и тогда Христос
превратился в свою противоположность, и все пошло не так. А во всем
виноваты ангелы. Дьявол - бывший ангел, нашел общий язык с ними, уговорил,
отвлек, обманул... Вот Митя их и судит. Если они не оправдаются, он их
расточит.

- Как это? - вмешался в разговор Уля.

- Понюхает что-то - и все, исчез ангел.

- А ты видела, как они исчезают?

- Нет, конечно, ведь не я суд устроила, а он. Митя недавно следствие
проводил: подозревал, что не Моисей вернулся с горы Синай, а какой-то
самозванец. И вся история пошла наперекосяк. Пока ничего не выяснил - не
та смесь, говорит.

Историю вероучений должны были проходить через два года, но ребята с
большим удовольствием влезали в программы для сычей и пересмотрели почти
все фильмы из этой серии. Мало что поняли, но сейчас сообразили, о чем
идет речь.

Петро подумал о чумной резинке и скривился. Он помнил, как долго и
мучительно болел высокий худой Панас, ходивший в одну с ним домовую школу
в Харькове, как у него гноились суставы, и он все время мазал их дегтем.

Саркис смотрел на Ксению. Она явно не разыгрывала их. Митя, наверно,
болен. Или, наоборот, больны они, а он здоров. Ни то, ни другое не должно
помешать им идти за книгами. Ладно, пусть Ксения покажет дорогу. Вот она
стоит, задрав голову, волосы рыжие, коса свернута в узел на затылке, а под
левым глазом родинка.

Утром Саркис вышел из туалета и забрел на кухню. Там он увидел
игрушку - заводного медвежонка, неуклюже вышагивающего по столу. Ксения
внимательно следила за его движениями, держа растопыренные пальцы над
головой с маленькими стеклянными глазами. Она что-то шептала. "Сила
медведя, войди в меня", - расслышал Саркис.

Он тихо вышел из кухни и, остановившись в коридоре, удивленно помотал
головой. Какая может быть сила у механической игрушки? Наверно,
ненастоящая.

- Надо повыше забраться, - наконец сказала Ксения. - Я далеко с вами
идти не могу, Митю нельзя одного оставлять, а то он всех там расточит.
Покажу сверху, как до трещины идти, а там сами сообразите. Ну и немножко
поколдую, чтоб вернее дошли.

Поднимались медленно, лестницы были забиты трухлявым хламом, обивка
дверей расползлась, вывалив грязную вату, двери выломаны, в темных проемах
квартир тихо гулял ветер.

На четвертом этаже Ксения остановилась у мутного, в пыли и паутине
окна и прислушалась. Сверху шел нарастающий шорох и треск, словно большой
и сильный зверь с хрустом прогрызался сквозь стены и полы дома. Лестничная
площадка вздрогнула, осыпалась штукатурка, стекло мелко задрожало. Зверь
ушел куда-то вбок и затих.