Чтение 8–й страницы книги ~Горелая башня~

Тварь исчезла мгновенно - только что ворочалась в груде листьев -
и вот уже нет ее, взлетела по стволу, растворилась в ветвях.

- Вот и все, - рассеянно сообщил Крысолов.

Гай сидел, привалившись спиной к колесу, и смотрел, как он
протирает флейту цветным лоскутком; закончив этот ритуал и спрятав
дудочку в футляр, Крысолов наклонился, чтобы неторопливо и тщательно
собрать содержимое аптечки. Потом вздохнул, в два широких шага подошел
и остановился рядом:

- Зачем ты это сделал?

- Я ничего не делал, - ответил Гай с земли.

- Нет, ты сделал. Ты остановил машину, схватил этот вот смешной
сундучок... Думаешь, тебе помог бы йод? После встречи с таким вот...
гаденышем?

- Я думал...

- Ты вообще не думал. Ты схватил и побежал... теперь скажи мне -
зачем?..

Гай открыл было рот - но осекся под взглядом Крысолова. Потому что
под этим взглядом любые слова казались смешной, игрушечной,
затасканной чепухой.

- Посмотри на меня, - приказал флейтист.

Гай поднял голову. Лес качнулся и поплыл - недвижными оставались
только две зеленые щели; потом на них медленно опустились веки.
Крысолов зажмурился.

- А знаешь, - проговорил он, не открывая глаз, - как выглядел бы
мир, если бы всякое так называемое доброе деяние... получало
немедленную награду? Ну, хотя бы не наказывалось, а?..

Гай не знал, что ответить. Он слишком жалок и глуп.

Флейтист хмыкнул и посмотрел на небо.

- Нам пора, - сказал он прежним тоном. - Поехали.

Спустя еще час пути лес разбился о красную кирпичную стену.
Ворота, крепкие, будто не знавшие времени, стояли распахнутыми -
заходи. Дорога и входила, и терялась где-то там, в глубине; Гай
притормозил, беспомощно огляделся в поисках объездного пути - тщетно.
У стен поселка лес смыкался, будто стража; над черной сутолокой
строений нависала далекая башня. Каланча; Горелая Башня...

- Ну? - негромко спросил-приказал Крысолов.

Взвыл мотор.

В детстве он вот таким же образом пролистывал в книгах страшные
страницы. Быстрее, и ничего с тобой не случится. Быстрее...

Машина еле ползла.

Мотор ревел - а фургончик тянулся, будто вязнущая в смоле букашка,
Гай трясся, вцепившись в руль, а навстречу ему плыла главная улица
Горелой Башни - Пустого Поселка, столь явно, полностью и давно
пустого, что даже крапива не решается поселиться в тени здешних
заборов. Даже могучий лес не умеет перешагнуть за ограду - ни
травинки, ни муравья, ни птицы, вообще ничего живого, стерильно, пусто
и чисто, Гай ощущает эту пустоту, это вкус погубленной воды,
перекипяченной, много раз прогнанной сквозь кубы - вкус мертвой воды,
в котором нет вообще НИЧЕГО...

- Ты смотри по сторонам, - все так же тихо попросил Крысолов. - Ты
смотри, может, о чем-то захочешь вспомнить... Поговорить о чем-то,
спросить, ты приглядись, разве не любопытно...

Гаю не было любопытно. Ничего любопытного нет в людском жилье,
откуда людей изъяли внезапно и силой; мелкие, неуловимые детали
человеческого присутствия делали всеобщую пустоту еще более жуткой.
След деревянного башмака в грязи перед открытыми воротами. Повозка,
груженная золотой соломой, свежей, никогда не знавшей дождя. Колодец с
целехоньким ведром - подходи и пей... И, кажется, вода в ведре
волнуется. Точно, волнуется, будто его только что поставили на землю,
секунду назад... Гай уверен был, что, вздумай он коснуться колодезного
ворота - ручка будет теплой. Теплой, тысячу лет хранящей тепло
ладоней...

Здесь пахнет людьми. И одновременно здесь пахнет запустением -
невыносимый коктейль. И машина ползет, как во сне, ежесекундно
одолевая невидимые преграды...

- Останови, Гай.

Кажется, Крысолов впервые назвал его по имени.

- Останови...

Гай, не задумываясь, вдавил в пол педаль газа; машина рванулась -
и тогда мотор захлебнулся. Заглох; фургончик неуклюже подпрыгнул,
тряхнул клетками в кузове, вильнул - и въехал в невысокую оградку
чьего-то палисадника.

И сразу стало тихо. Как в вате.

- Ну, Гай... Пойдем.

- Этого не было в договоре, - Гай смотрел прямо перед собой. В
угол темного деревянного дома, под которым, возможно, при закладке
положили живого петуха.

- Этого не было, - повторил он шепотом. - Мы так не
договаривались.

Крысолов вздохнул:

- А ты бы не согласился. Если бы мы договаривались ТАК.

- А на фиг вам мое согласие?!

- Прекрати истерику. Есть некто, желающий тебя видеть. Сегодня.
Сейчас. Для кого-то это очень важно, и я хотел бы, чтобы ты был похож
на мужчину. Умеешь?

Гай молчал, пытаясь осознать глубину поглотившей его пропасти.
Пропасти, которую он принял за лужу и смело прыгнул. И вот теперь
летит, летит, а дна все нет и нет...

В устах Гая был сейчас единственный весомый аргумент. По крайней
мере, совершенно искренний.

- Я боюсь...

- Я знаю.

- Я не хочу!..

- Но что делать-то...

А что делать-то, в тоске подумал Гай.

Крысолов легко соскочил на землю; сумка его осталась лежать на
сидении, медленно соображавший Гай успел удивиться - надо же, всю
дорогу держал, как сокровище, а теперь оставляет... Железные ступеньки
кабины показались ему высокими, невозможно крутыми, и потому он выполз
наружу неуклюже, как измазанная маслом вошь.

Истертые булыжники мостовой обожгли ему ноги. Ощущение было таким
правдоподобным и сильным, что он с шипением втянул в себя воздух; по
счастью, ожог существовал только в его воображении. Мостовая - Гай
специально нагнулся, чтобы потрогать их рукой - была совершенно
холодная. Как и подобает трупу.

Флейтист кивнул ему - и молча углубился в переулок, как бы не
сомневаясь, что Гай последует за ним; и Гай последовал, будто собака
на веревочке. Крысолов шагал размашисто и спокойно, будто по родной
улице, будто в тысячный раз, будто на привычную работу; на работу,
думал Гай, глядя, как мелькают босые пятки проводника. На работу, он
завел на колокольне какую-то тварь и теперь кормит ее путниками...
Бред. Нет, но откуда среди этих мощных, музейный строений взялся
новенький, поблескивающий стеклом коттедж?!

Зрелище было настолько диким, что Гай замедлил шаги. На изящной
скамейке у высокого крыльца лежала, развернув станицы,
порнографическая газетка. С позавчерашним - Гай пригляделся - да,
позавчерашним числом на уголке страницы...

Он припустил почти бегом. Почти догнал Крысолова, хотел крикнуть -
но крик не получился; проводник шагал легко и размеренно, не шагал
даже - шествовал, будто свершая неведомый ритуал, и от прямой спины
его веяло такой торжественной невозмутимостью, что Гай не решился
приблизиться.

Тогда, в борьбе с цепенящим ужасом, он стал вслух считать шаги:

- Сто тридцать семь... сто тридцать восемь...

Крысолов свернул.

Новая улица, темнее и уже, стены, дома, ограды, снова стены, и все
меньше окон, будто лица домов - без глазниц.

- Тысяча два... тысяча три...

Дрожащий голос Гая звучал все тише, пока не перешел в шепот, потом
в хрип, а тогда и вовсе умолк.

Вот она, площадь у подножия колокольни. Странно большая,
неправильной формы, мощеная булыжником площадь. А посреди нее...

Гай встал, как вкопанный.

Посреди площади торчал каменный палец. Веревки, впивающиеся в
тело, улюлюканье толпы...

Каменный столб покрыт был слоем копоти. И помост вокруг усыпан
пеплом.

И в какой-то момент Гаю стало даже легче - вот оно что, это просто
тягостная вариация знакомого сна. Скверно, что сон вернулся - но из
сна можно выскользнуть. Удрать, проснуться, уйти...

И он свирепо укусил себя за запястье. Все душой надеясь, что
наваждение рухнет, что он проснется в проходной комнатке старухи Тины,
посмотрит на часы и убедится, что опоздал на работу...

- Мало ли что человеку приснится, - сказал Крысолов, не
оборачиваясь. - А вдруг тебе приснилось, что ты студент? Что ты
подрабатываешь? Что ты везешь нутрий?..

В последних словах абсолютно серьезной фразы проклюнулась вдруг
издевка; Гай тупо смотрел на свою руку - с белыми следами зубов. На