карман и потряс перед учеником прорехой.
Потеряется, говорю, ключ-то. Женщины...
квадрату. Там из замочной скважинки торчал злополучный ключ.
ушко. - Живой.
кивнул подбородком вниз.
притолоку. Василий Васильевич повернулся, чтобы оценить вмятину, по плечи
ушел за дверь, забыл про порог, шагнул - и ухнул в темный проем.
жертвы собственной осторожности; уворачиваясь от ребристых подошв, Женька
сделал рывок спиной и с силой врезался в тумбу. Гипсовая голова Ильича,
потеряв единственную опору, прочертила в воздухе завиток и упала на Женьку
сверху.
рука и выдернула Женьку из-под обломков. - Так, минуточку. Где-то у нас
был выключатель. - По привычке Василий Васильевич начал шарить в карманах
брюк.
третьей или четвертой попытки в комнате загорелся свет.
в потолок. Поверхность, которую покрывала пыль, чем-то напоминала лунную -
кратеры, обломки породы, острые цепочки хребтов, вздымающихся над океаном
пыли. И ничего живого. Лишь в углу на ленточке паутины тощий семиногий
паук обгладывал мушиное перышко.
замешкался, как будто засомневался, туда ли они попали. Щелки носа его
задвигались, брови съехались, как створки разводного моста, а глаза
задумчиво потемнели.
рулон бумаги и развернул. На нем была нарисована карта: кратеры, обломки
породы, остроконечные цепочки хребтов. И все это в красных крестиках и
жирных восклицательных знаках.
сравнивая натуру с изображением. Кивнул: все, видно, сходилось. Потом
закатал штанины и уверенно зашагал вброд.
пропел сипловатым голосом: "Трим-бам-бам". Потом повернулся к Женьке:
На других инструментах. Но грамоту от ДОБРОХИМа имею. - И снова затянув
"трим-бам-бам", спросил: - Узнаете?
Васильевич улыбнулся - скрип был очень знакомый.
решетки ступеней, бегущие по спирали вниз.
придерживаясь за низенькие перила, первым шагнул в колодец.
перилами тоже поосторожней.
получалось. Но я как думаю: главное, если его исполняешь, - нельзя
забывать о саблях. В конце концов, об этом и танец - о саблях.
рябило от веера однообразных ступенек.
Пахом понюхал дым и записался в ДОБРОХИМ". По-моему, хорошо, правда?
колодца? И есть ли у него дно?
диагонали да бледные огоньки пуговиц.
другие части организма директора дружно загремели им в такт. Но скоро
звуки заглохли. Прозвучал прощальный аккорд, и тело Василия Васильевича
благополучно достигло финиша.
поправив сбившийся галстук, бодро сказал: "Бывает" - и переступил какой-то
очередной порог.
Васильевич освободит проход и, дождавшись, шагнул за ним.
скелеты, скелеты, скелеты, скелеты, скелеты, скелеты, скелеты, скелеты,
скелеты, скелеты, скелеты и двадцатиметровое чучело ленточного червя,
намотанное на катушку от спиннинга.
Потом решил, что как-то это не по-советски - встречать смерть, трусливо
закрыв глаза. И тихонечко их открыл.
дохлые, чуть живые: и косточки уложены кое-как, и вместо оскалов что-то
виноватое и не злое; люди, и те казались чудовищами по сравнению с ними.
деревенского дурачка. Он стоял в деревянной раме, и кости его были
раскрашены в разный цвет.
птицы остались одни лишь косточки да жесткие пучки перьев.
останки обычно лежали горками среди золотой чешуи в садике на Покровке,
где собирались местные любители кваса.
ящерки, паучки: засушенные, наколотые на булавки, порезанные на ломтики и
на дольки - все это смотрело со стен, выглядывало из стеклянных коробок,
приглашало в свою компанию.
маленькими сморщенными глазами.
- представляя - то ли Женьку этому старичку, то ли старичка Женьке:
парилки в бане на Усачева. Он молчал, и Женька молчал.
Васильевич кивнул в глубину угла, где сидело что-то сгорбленное и мохнатое
с облезлым бутафорским бананом, зажатом в кривой клешне, - превратил в
человека. - Василий Васильевич показал на деревянную раму со скелетом
деревенского дурачка.
упирались в темные тупики, возвращались, топтались на месте, снова шуршала
карта и скрипела сухая кожа на подбородке, когда Василий Васильевич,
задумавшись, скреб ее своей пятерней.
Женька сделал шаг за директором. Когда он открыл глаза, то первое, что
увидел, - стоптанные рыжие башмаки, стоящие на полу у стены.
облетали деревья в садиках и медленно, как большие улитки, гуляли над
крышами облака и тучки.
вагоновожатый.
остановках, когда хлюпала резина дверей, люди тихо входили и выходили: без
песен, без мордобоя, что бывают в дни больших праздников и в веселые часы
пик.
пожилой кондуктор. По паспорту он был Николаем Дмитриевичем, но иначе как
просто Дмитрич его в народе не называли.
остановки, опять отрывал билетики, опять сидел и молчал. И так - от кольца
до кольца.
сахарком. Для этого держал он при себе щипчики в футляре из-под вторых
очков.