Чтение 8–й страницы книги ~Пещное действо~

- Капитан, ты живой? - Жданов поводил рукой в темноте, потрогал. - А
то идешь, даже не дышишь. Послушай, тебе все это ничего не напоминает?
Темнота эта - ни света, ни звука?

- Море напоминает, океан, экватор. Когда стоишь, куришь на палубе, а
ни ветра, и вода - тихая, будто ее и нету совсем.

- То корабль, там хоть борта есть - не свалишься. А я вот вспомнил,
как в театре одно время работал, рабочим сцены. После спектакля за кулисы,
бывало, зайдешь, когда нет никого, - там у нас щиты были с рубильниками, я
последний всегда свет выключал. Ну так вот, свет в театре погасишь, стоишь
- и страшно тебе вдруг делается. Непонятный какой-то страх. Ниоткуда. И
враз отшибало всякое чувство времени, места, ориентацию. То есть, пока
свет не выключил, знаешь - тут вот ступеньки, тут яма с пандусом, по нему
декорации на сцену закатывали. А только за рубильник потянешь, только из
руки его выпустил - как мгновенно все забываешь: где, что, кто ты такой,
зачем? И, главное, - тихо, а словно кто-то в темноте есть; шаг сделаешь,
замрешь и чувствуешь - кто-то другой шаг сделал. Ты задышал - и он. А еще
эта яма. Холодом из нее тоже, между прочим, несло будь здоров. Не таким,
правда, но несло. И кулисы - не дай Бог в темноте в кулису, не
разобравшись, ткнешься. Она такая, как бы это тебе сказать, - ну скользкая
что ли, липкая, будто она сама по тебе течет и не отпускает. Я неделю
тогда проработал - ушел. Нет, думаю, хватит с меня - на кладбище сторожить
и то спокойнее. "Эдипа" при мне, помню, ставили.

Жданов замедлил шаг - вроде в темноте что-то мелькнуло. Свет? Нет,
померещилось.

- Вот и теперь со мной что-то похожее. Только пьесу другую играют.
Капитан, а сам-то ты во все это веришь?

- Во что - во все?

- Во всю эту местную чертовщину? Тебе не кажется, что все это не на
самом деле? Нигде же такого нет. Вот ты - ты полмира видел, везде был, а
скажи, есть еще где такое? Ведь нет? Нет? Молчишь! Я так думаю: мы как
дети, которым купили билет на елку. Смотрим, переживаем, верим во все. В
то, что куклы - живые, звери и птицы - разговаривают, добро побеждает зло,
дурак - он самый умный, а счастье - это когда тебе под конец выдают кулек
с леденцами.

- Стоп! - Жданов остановился и поднял невидимую в темноте ладонь. -
Стоим! Вижу свет!

- Я давно вижу.

- Раз видел, чего ж молчал?

Капитан помялся, поскреб щетину, потом сказал:

- Плохой он какой-то, мне не нравится. Как этот воздух от камня.

- Плохой - не плохой, нам выбирать не из чего. Какой есть. Всяко
лучше, чем в жмурки играть. Пошли.

Идти пришлось с километр, не меньше, огибая ров по дуге. Световое
пятно скорее напоминало блик, нарисованный на уснувшем облаке, или мертвую
рыбу, отсвечивающую фосфорной чешуей. Холодное, безжизненное - плохое, как
сказал Капитан. Оно не удалялось, не становилось ближе, а зацепившись на
небольшой высоте, терпеливо поджидало гостей.

Но вот к этому свету добавился еще один - новый. Белая слюдяная сыпь
на масляной полосе рва.

- Окно, я так и думал - там... - Жданов обернулся, хотел что-то
добавить и замер с полураскрытым ртом.

Впервые за долгие часы слепоты, которыми их наградила ночь, он увидел
лицо Капитана.

Жданов его не узнал. Это была даже не маска, это было что-то
вывернутое изнанкой к нему, лицо навыворот, все в белой слюдяной сыпи -
мертвая рыба, отсвечивающая фосфорной чешуей.

- Ты кто? - спросил Жданов это лицо, но лицо молчало. Непонятно было,
видело оно Жданова или нет: вместо глаз чернели выдавленные в мягком воске
ямы. В них проваливался его вопрос, и неизвестно было, когда он с эхом
выберется обратно.

Жданов медленно-медленно, не видя куда идет, стал отступать назад.

Потерявший лицо Капитан качнулся, пошел на Жданова - плавно, нехотя,
как во сне. И все в нем было как мертвое, только руки оставались живые.
Одна сжимала серый конус бумаги, острые пальцы другой бережно, как-то
по-детски охраняли его открытый широкий край.

Жданов понял, что у Капитана в руке. Трудно было не догадаться.
"Счастье - это когда тебе под конец выдают кулек с леденцами" - он же сам
придумал эти слова. Или не он? Кто-то другой сказал их тогда за него?
Другой, которого он не знал, - невидимый режиссер всего этого безумного
карнавала?

Жданов пятился. Капитан, баюкая на руках бумажную птицу-счастье, шел
на него. Жданов сделал шаг в сторону. Капитан шел не сворачивая. Жданов
сделал еще шаг. Капитан продолжал идти. Жданова для него не существовало.
Вот ноги его плавно сошли с откоса, ступни коснулись воды, и он спокойно,
как водомерка, поскользил к противоположному берегу.

Тут Жданова наконец прорвало. Смотреть на все это было скучно и
тошно. Жалкий, пошлый спектакль, заигранный дальше некуда за две тысячи
лет, прошедших с его премьеры. А он-то вдруг посчитал, что режиссер -
гений. Гений? Ничтожество он, штукарь говенный! Жданов вспомнил ходячий
лозунг из прошлого: "Осторожно: пошлость!" Вот именно - осторожно.

Капитан уже добрался до середины рва. Берег на другой стороне был
выше - из воды, в том месте, откуда начиналась световая дорожка, вели
наверх узкие каменные ступени. Лестница кончалась площадкой. Часть ее
занимал механизм подъемника - кожухи двух лебедок и что-то большое,
круглое, напоминающее тележное колесо. Сам мост, притянутый цепями к
стене, сливался с каменной кладкой. Еще здесь стояла маленькая,
раздувшаяся, на кривых ножках, похожая на лягушку пушечка. Один бок ее был
освещен, и к боку кругленькими бочками приткнулись горошины-ядра.

Жданов набрал в рот воздуха, какой был, и громко выпустил его из
себя:

- Стой! Куда?! Капитан! Да остановись, ты, придурок.

Фигура на воде вздрогнула, неловко замахала руками. Лицо ее сделало
поворот, по лицу - привычному, такому знакомому, с траурным венчиком возле
век и какой-то жалкой, детской, вечно виноватой улыбкой - побежали рябые
тени. Ров снова стал рвом, тело - телом. Хождение по водам кончилось. Без
всплеска, без кругов по воде Капитан провалился вниз.

Жданов зачем-то стал шарить глазами по сторонам - ища спасательный
круг, потом опомнился и бестолково, не в лад начал стаскивать с себя
шаровары.

И тут тишина взорвалась. Ров наполнился звуками. Вскипающие буруны
рассекали смолу воды, и какие-то продолговатые тени торпедами торопились к
цели. Цель была видна ясно. Сначала рука со сложенными лодочкой пальцами,
потом голова и плечи - Капитан вынырнул на поверхность и, загребая правой,
поплыл к гранитным ступеням.

Жданов все никак не мог справиться с шароварами. Одна нога уже готова
была лететь на помощь, другая запуталась в складках - в матерчатом
восточном силке - и чем больше он ее дергал, чем больше сыпал проклятий,
тем безнадежней она оплеталась коварной смирительной пеленой.

Все это сильно напоминало заговор, но Жданов в заговоры не верил.

Тем временем трагедия на воде стремительно шла к развязке. Спасти
могло только чудо. Капитан делал резкие короткие взмахи, но берег не
приближался. Казалось, сама вода - вязкая смоляная патока - смеется над
простодушным пловцом. Зато она откровенно играла на руку тем стремительным
тварям, которые здесь были хозяева.

Чуда! Чуда! Жданов потерял равновесие и боком повалился на землю.
Рука его схватилась за что-то шаткое, выпуклое, обтянутое сухой
мешковиной. Мешок с черепами! Не понимая зачем, он выдернул из мешка
завязку - рука нащупала круглую лобовину черепа, пальцы, провалившись в
глазницы, кольцом сжались на переносице.

Он привстал на коленях, замахнулся в бессильной ярости и что есть
силы швырнул череп в воду. Потом еще один, и еще. Как сумасшедший, он
бросал черепа в ров. Отчаянно, без всякой надежды, как будто эта мертвая
костяная армия могла помочь Капитану.

Черепа, словно бутоны нераскрывшихся лилий, череп за черепом, за
цветком цветок, тихо, неумолимо тихо, в открытую, не таясь, шли в атаку по
мертвой воде.

Наступал их последний бой.

Бой страшный - так всегда бывает, когда смерть, помноженная на
смерть, встречается с другой смертью и бьется с ней смертным боем. Без
крови, без пленных, без раненых, без хвастливых радиосводок. С холодным
равнодушием Вечности на прекрасных выпуклых лбах.

Без генералов, без рядовых - все равны, все - белая кость, все -
пустые немигающие глазницы, в которых заночевало время.

Мертвые спасали живых.

Поначалу ничего не менялось. Остроносые хищники как шли наперехват
человеку, так и продолжали идти. Но вдруг одна из торпед сделала разворот
и, не сбавляя скорости, устремилась к передовому отряду.

За ней развернулась другая, третья - и вот уже вся эскадра,
перекраивая на ходу строй, кинулась в лобовую атаку.

Затрещала белая кость, черепа лопались и взрывались, летела костяная
мука.

Туши механических крокодилов наваливались на белые поплавки,
коверкали их, топили, визжали пилы зубов, гребные винты на подхвостьях
лупили воздух и воду, ров превратился в ад.

Бой кончился как и начался - тишиной. Жданов, как расстроенный
механизм, тянул руку к пустому мешку, выхватывал из него пустоту и швырял
пустотой по призракам. Лицо его было похоже на череп - с ввалившимися
глазами, с голодным оскалом рта, с темными ложбинами на висках. И не было
рядом друга, который похлопал бы его по плечу и сказал: "Хватит, мы
победили".