Чтение 8–й страницы книги ~Найти Эдем~

волосы.

И наконец случилось у них то, что случилось у Евы с Адамом после
изгнания из сада Эдемского - был вечер, лесная поляна, сладко и остро
перед закатом пахли зеленые розы, отражаясь в широко раскрытых зеленых
глазах Татьяны, и улыбка блуждала на губах ее...

Потом он вернулся в свой город, но каждый вечер под одобрительное
подмигиванье и шутки парней бросал кувшины со смолой, раздевался, прямо с
лодки прыгал в Иордан и оттирал песком липкие черные руки, а потом бежал к
мосту и, разгоняя и разгоняя дрезину, мчался к городу на берегу
Геннисаретского озера, где жила, где ждала улыбчивая любовь его...

Когда миновал нескончаемый сезон дождей, Малахия Недомерок сказал
ему, что видел Татьяну в Тихой Долине с тремя эдемскими парнями. Павел не
поверил и примчался в Эдем, и вечером встретил ее на посиделках за
тамошней питейкой. Она действительно была с тремя парнями, и улыбалась
своей неяркой улыбкой, когда эдемцы били его. Опять досталось ребру,
сломанному в детстве медведем, но ребро зажило, а эдемцев они с ребятами
из бригады подкараулили и устроили им битву Иисуса Навина с царями
Аморрейскими с принудительным купанием в Геннисаретском озере, и солнце
стояло над Гаваоном... Ребро зажило и эдемцы были разбиты, но сердце ныло
еще очень долго, и Павел с тех пор не отвечал на призывы сверстниц и
женщин постарше. Именно в те годы потрясли его горькие и беспощадные
строки стихов неведомой Эмили Дикинсон: "Говорят - Время смягчает. Никогда
не смягчает - нет! Страданье - как сухожилия - крепнет с ходом лет. Время
- лишь Проба горя - нет снадобья бесполезней - ведь если оно исцелило - не
было - значит - болезни"...

Хотя новый год начинал он с тяжелой душой, страсть к путешествиям не
пропала. Он твердо решил пройти всю Лесную Страну с севера на юг и с
запада на восток и узнать, если ли где-то пределы, есть ли неизвестные
города, а если пределы есть - то что там, за пределами? В Совете не знали,
что находится за пределами, никто ничего не знал и не стремился узнать.
Пожимали плечами, предлагали кружку пива, партию в шашки, домино или
"подкидного дурака", отмахивались, отшучивались, удивлялись. А он брал
острую пику против волков и медведей и шел напрямик, держась пол солнцу,
через леса и ручьи, холмы и луга, обходя болота и озера, ночуя в траве,
подложив под голову куртку, убивая черных волков, избегая встреч с
медведями.

Переправившись на пароме через Днепр в Холмах, он в тот год побывал
далеко за Болотом Маленького Войцеха и не открыл новых городов, и так и не
дошел до края безымянного леса. В другой стороне, за быстрым холодным
Фисоном, подмывающим Город Плясунов, тоже тянулся лес. Он хотел добраться
до устья Фисона, взял лодку у Плясунов и отправился вверх по течению - но
на пятый день пути, шагая по берегу и волоча на веревке лодку, с трудом
преодолевая быстрину, дошел до места, где Фисон водопадом многометровой
высоты обрушивался из узкого прохода в серых скалах, основания которых
погружались в болото. Болото он обогнуть не сумел и вернулся
раздосадованный, но не оставил намерение в дальнейшем все равно пробиться
к истокам.

В феврале следующего года он миновал Долину Трех Озер и направился
прямо на запад. Продолжалась вереница событий, делавших его все более
непохожим на жителей Лесной Страны, потому что этот месяц стал известен
всем от Лондона до Холмов и от Устья до Плясунов, как Февраль Небесного
Грома.

Павел уже седьмой день шел берегом широкого лесного ручья с холодной
прозрачной водой. Крупные зеленые рыбы парили над песчаным дном, едва
заметно шевеля длинными хвостами, и тени их четко выделялись на песке.
Небо, как всегда, было безоблачным, в бесконечном безмятежном лесу стояла
привычная глубокая тишина, которую только изредка нарушал далекий стук
голубого дятла-прыгуна.

И внезапно в этой тишине над лесом возник странный шум, как от
сильного ветра. Потом Павел так и не смог восстановить в памяти
последовательность событий. Что было раньше - страшный грохот, от которого
заложило уши, или внезапный жар, опаливший лицо; огненный столб в небе,
растворивший солнце, или пылевая туча, взметнувшаяся над пылающими
верхушками деревьев?..

Он помнил всплески грохота, помнил, как столб пропал и вдруг возник
совсем рядом, за ручьем - и словно лопнуло что-то в голове, закружились
огненные круги, и в грохоте и дыме навалилась пыльная горячая темнота...

Он очнулся от боли в груди - едкий острый воздух резал легкие, над
ручьем белым месивом клубился пар, с громким треском горели деревья и
густой дым заволакивал небо. Голова раскалывалась от дергающей боли, глаза
готовы были выскочить из глазниц. Треск горящего леса приближался,
обступал со всех сторон, и оглушенный, ошалевший от случившегося страшного
Чуда Павел все-таки нашел в себе силы подняться и попытаться уйти от
лесного пожара.

Он пробирался назад, на восток, и вода обмелевшего ручья была черна,
и несло по ручью бурую мертвую рыбу и обгоревшие ветки, и солнце увязло в
дымном тумане, и пахло гарью...

С обожженными ресницами и волосами, полуоглохший, едва удерживаясь на
ногах от непонятного головокружения, вырвался Павел из зоны лесного
пожара. Пожар захлебнулся в болоте, преграждавшем путь к Долине Трех Озер,
ушел на юг, к обширной пустоши, выгоревшей еще добрый десяток лет назад по
вине охотников на медведей, да так и не поросшей больше лесом.

И наступили странные светлые ночи. Павел лежал на траве у лесного
ручья, смотрел в небо и не видел звезд, потому что небо светилось
необъяснимым бледным светом. И волей-неволей приходила на ум сказка Иоанна
Богослова. Правда, Павел тогда уже глубоко сомневался в том, что Создатель
Мира до сих пор обращает внимание на Лесную Страну, занятый другими
делами. Конечно, мог он сотворить тот огненный столб и наслать на его,
Павла, голову, чтобы покарать за сомнения... Да вот только не слишком ли
большой почет посылать такую грандиозную шумную кару? И ведь кара-то не
достигла цели. Уж наверное Создатель бы не промахнулся. Или это
предупреждение? Но чем тогда виноват лес, чем виновата сварившаяся заживо
рыба? Нет, думал Павел, скорее всего, грохочущий огненный столб сродни
молниям, которые полосуют небо в сезон дождей. А что касается грома среди
ясного неба, этих странных светлых ночей - так ведь говорил же тот
любитель поразмышлять, тот сказочный принц Гамлет: "Горацио, много в мире
есть того, что вашей философии не снилось..." Просто не объясненное пока
явление. А почему солнце красное по утрам и вечерам? Почему приходит ночь
и кто зажигает звезды? Почему Иордан течет именно с юга на север, и раз в
несколько лет, но обязательно в мае, плывут по нему большие белые лепестки
каких-то цветов, заполняя все пространство от берега до берега? Огненный
гремящий столб - тоже из вереницы таких "почему".

Назад, к парому, Павел шел намного дольше - часто кружилась голова,
временами шумело в ушах, словно налетал ветер, хотя лес стоял неподвижно,
обессилев от пожара, - и приходилось делать частые остановки, лежать,
обмотав голову мокрой курткой, и ждать, пока перестанут мелькать под
опущенными веками размытые огненные полосы.

Очередной приступ головокружения подстерег Павла на краю болота, в
котором терялся ручей. Выпала из рук длинная жердь, он оступился, шагнул
мимо кочки - и упал в коричнево-зеленую жижу, почти сразу погрузившись по
грудь. Пахнуло гнилой медвежьей пастью, Павел на мгновение зажмурился,
сглотнул расперший горло комок и сделал отчаянную попытку резко вырваться
из трясины. Жердь наклонно торчала из болота совсем рядом, но дотянуться
до нее ему не удавалось. Ноги не чувствовали опоры, болото держало,
сдавливало, тянуло вниз, а поблизости растопырились колючими ветками кусты
и подставляла под солнце красные, словно отполированные, круглые листья
высокая, чуть изогнутая береза.

Павел обвел беспомощным взглядом лесную окраину, пустое небо с
равнодушным солнцем, еще раз дернулся, погрузившись по плечи, бессильно
выставив ладони к пустыне неба - и его охватила злость. Он смотрел на эту
безучастную березу с шершавым желтоватым стволом, и мелкие иголки
зашныряли под кожей лба, чуть повыше переносицы, и непонятное тепло
побежало от висков к затылку.

"Наклонись! Наклонись!.." - молча твердил он, с ненавистью глядя на
дерево, представляя себе, как дрожь проходит по красным, блестящим на
солнце листьям, как медленно склоняется гибкий ствол, как касается его
ждущих ладоней... Дрожь прошла по листьям, и береза с шуршанием согнулась,
прильнула к нему...

...Потом он долго лежал на пригорке, потом отчищал куртку от засохшей
грязи, сушил ботинки, смотрел, улыбаясь, по сторонам, вдыхал пахнущий
гарью, но такой восхитительный воздух, слушал, как шумит ветерок,
подставлял лицо под спокойное солнце, незаметно и плавно скользящее по
небесному полотну.

Потом он начал упражняться. Он сгибал взглядом деревья, выдирал кусты
из болота и зашвыривал в заросшую серой травой топь. Складывал у пригорка
сорванные взглядом верхушки сосен. Начал мостить дорогу в глубь болота, с
шумом укладывая в ряд ветвистые стволы. Устал до тупой головной боли и
заснул прямо на пригорке, уткнувшись лицом в пропахшую болотом куртку, и
ему снилось, что он разгоняет воды Иордана и бредет по обнажившемуся дну
на тот берег, к Тихой Долине, а толпящиеся на мосту люди безмолвно
наблюдают за чудом, рожденным небесным Громом.

В тот год в питейках и храмах, в бригадах и во дворах было много
разговоров и Небесном Громе. Ночи опять стали темными и звездными, и
отгорели лесные пожары, а в Капернауме у Галилейского моря два десятка
поклонников Небесного Грома во главе с Ависагой Сокотнюк подожгли храм и
двинулись к Эдему, рассчитывая обрести новых сторонников, и на месте