ту работу, на которую приходили заказы. Не начал он и переброску стоков от
залива к радужным озерам. Все равно, одна мастерская ничего не меняла. А
если во время бдений речь заходила об угрозе животным и растениям, об
изменении условий, Зау отмалчивался, стараясь не откликаться на этот
разговор.
неделю-полторы так же легко забывал ее. И его не тревожило, что так мало
приходит в город молодых говорящих, и не волновало, есть ли среди них те,
кто обязан своим существованием ему. То есть, порой Зау задумывался об
этом, но немедленно вспоминалось оскорбительное сравнение Мезы, и Зау гнал
из головы ненужные и вдвойне неприятные размышления.
требовавшие сообразительности и ловкости в работе. Особенно его привлекали
задачи, связанные с изменением структуры металла. В зависимости от
примесей и условий изготовления, одна и та же стальная пластинка могла
быть покорно-гибкой или до звона упругой. Постепенно Зау вновь начал
делать недоговорные работы, но теперь уже только для самого себя: не
считаясь с расходом энергии, наращивал различные образцы, калил их в
оглушительно визжащей муфельной печи, которую сам и сконструировал. Зау
понимал, что то, чем он занимается, - тоже "университет", но бросать
любимого дела не хотел, он лишь не произносил слова, которое однажды и
надолго стало ему отвратительным.
говорящих, и, наконец, пришел первый заказ изготовить пружину. Описание
заказа было составлено так, что Зау не понял точно, что именно нужно
изготовить. В ближайшую ночь он пытался обговорить подробности, но на его
вопрос никто не откликнулся. Зато на следующий день заказчик пришел сам.
осторожными движениями и необычайно тихим голосом. Неудивительно, что Зау
ночью не расслышал его. Однако разум у Пальна оказался гибок и быстр, так
что понять, что именно следует сделать, не составило труда. Но самое
странное, что этот, второй за все годы предмет, заказанный не через
склады, и лично, тоже был связан с молочниками! Только пружина, в отличие
от клетки, должна была не сберегать, а убивать, так что Зау мастерил
детали капкана с удовольствием, а потом вызвался сам установить звонко
щелкающий механизм.
изготовленных капканчика и отправился вслед за проводником. Они вышли из
города и двинулись вдоль берега залива, мимо рыбацких поселков, прочно
связавшихся в памяти Зау с именем Хисса.
как отступает истребляемый говорящими лес. Исчезли жавшиеся к воде
последние кордаиты и легкоперистые гинковые - их было слишком легко
ломать, и реликтовые посланцы древних лесов покорно исчезли с лица Земли.
с ним... Кордаитовые чащи помнил Хисс, а при Зау оголилась прибрежная
дюна, началась ломка леса в болотистой низине за ней, и в воды бухты легли
стволы темной туи и призывно пахнущей магнолии. Знакомые места, которые он
никогда не вспоминал, но оказывается, никогда и не забывал.
потом двинулся напролом через кусты терновника, разросшиеся на месте
бывших лесосек. Зау ломился следом. Через полчаса перед ними открылось
небольшое, затянутое ряской болотце и пологий песчаный склон, огороженный
забором, едва доходящим Зау до пояса. Они пришли к цели, преодолев за
полдня путь, на который когда-то Зау потребовалось три года жизни.
всего-то в нем было с десяток шагов. Но этот мир, как и прежде, был
населен. Миниатюрные существа, крошечные копии самого Зау скакали по
песку, бултыхались в воде, разгрызали витые ракушки прудовиков - какими
огромными казались когда-то эти улитки, какими маленькими представлялись
теперь! Сознание Зау наполнилось тонкими криками, визгом, звонкими
восклицаниями бессмысленной радости. Перед ним, невообразимо уменьшившееся
- лежало его детство.
штурмовал осыпающуюся песком горку. Вот он выбрался наверх и поскакал,
размахивая хвостиком. Проход в заборе он миновал, похоже, даже не заметив
его, и остановился лишь когда уткнулся в ногу Зау. Зау наклонился,
подставил ладонь, малыш без тени сомнения вспрыгнул на нее, такую большую,
что там могло бы разместиться десяток таких, как он. Зау поднес ладонь к
лицу, разглядывая и узнавая себя самого.
Ночью приходил страшный с красными глазами, но я зарылся в скорлупки, и он
не нашел меня! Я тоже вырасту большим. Я буду!..
- Ты обязательно вырастешь, но пока не выходи за ограду. Здесь для тебя
слишком опасно.
чем не думать, а потом пошел настораживать ловушки, чтобы "страшный с
красными глазами" не пришел за маленьким Тари.
появилось багровое зарево. Там у нефтяных озер располагались мастерские, в
которых варили асфальт и готовили пластмассы. От завода тянуло гарью и
тошнотворно-сладким запахом растворителей. И вот там случилась авария,
несколько мастерских сгорело. Клубы непроницаемого дыма окутали берег, дым
рвал горло, разъедал глаза. Зау почел за благо не дышать, пока не выбрался
из отравленной зоны, хотя и знал, что будет расплачиваться за это неделями
головной боли. Детеныши остались в дыму, сами они выйти не могли, найти их
в темноте полуослепший Зау не сумел.
площадке. Берег был усеян комочками свернувшихся детенышей. Где-то среди
них лежал и трупик крошечного Тари, который уже никогда не будет.
топча взбитые прибоем серые шапки пены, смотрел на промасленную убитую
землю, на отравленную зелень, местами еще вылезавшую из изуродованной
почвы, и пытался представить себе: где здесь были рыбные тони, где
выращивали рис или низкие пальмы с мучнистой сердцевиной, а главное, где
могли лежать детские площадки, искрящиеся первыми звонкими словами, давно
отзвучавшими, площадки, залитые сегодня мазутом и кислотой, среди которых
новорожденный не прожил бы и четверти часа.
и всевозможный инструмент, который мог потребоваться ему в дальнейшем, а
потом собрался и ушел к опустевшему болоту. Он понимал, что новая работа
будет далеко не так интересна, как прежняя, знал, что будет обречен на
многомесячное молчание и сможет лишь слушать других. И все же Зау не
колебался, делая выбор, поскольку видел, что самые остроумные железки
теряют смысл, если окажется, что с ними некому возиться.
знакомого с детства нехитрого хозяйства площадки. Главным в работе
оказалась тишина - близкий голос портил слух детей и мешал слушать общий
хор, из которого детеныши сами выбирали нужные сведения. Даже шептать без
особой надобности Пальн не советовал. Жить Пальн предложил вместе с собой
в примитивном деревенском доме, без душа и с отоплением в виде пузатого,
булькающего самовара дрожжевой грелки, необходимость чистить которую так
пугала Изрытого. А через несколько лет Пальн так же просто оставил дом
Зау, а сам ушел на другую площадку, где не осталось почему-то ни одного
воспитателя.
про себя (единственное время, когда он мог себе это позволить!),
здоровенными граблями прочищал дно болотца, которое без этого давно бы
заросло, и засеивал мелководье микроскопической икрой улиток и зернистыми
комьями лягушачьей икры. Потом, поглядывая на припекающее солнце, сгребал
в кучи песок и начинал ждать рожениц. Те приходили, не глядя ни на кого,
разрывали ямки, быстро оставляли кладки, присыпали яйца разогревшимся на
солнце песком и уходили с сознанием выполненного долга. Зау с ними не
разговаривал, и они не обращали внимания на него.
площадку и отправлял всех дальше, за город, где в нескольких часах пути на
краю больших болот были оборудованы еще две площадки. Иногда роженицы
спрашивали, нельзя ли найти на площадке дополнительное место, тогда Зау
молча отказывал им. Конечно, песчаных куч можно было нарыть сколько
угодно, но тогда слишком много малышей погибло бы в перенаселенном детском
саду.
взял верх над рассудком. Меза, услышав, что Зау узнал и вспомнил ее,
заколебалась, но все же подошла и спросила о лишнем месте, хотя
заставленные ворота говорили яснее слов.
осталось никого, животные за это время погибнут.
напомнить, как сама Меза твердила о необходимости заботиться прежде всего
о своих детях, вспомнились и молочники, поставленные ему в пример, и думы
о бессмысленности самой жизни, если она кончится вместе с тобой... Все это
пропиталось давней, но неугасшей обидой и сплелось в такой клубок горечи,
что когда Зау повернулся, чтобы коротко ответить: "Нет", - Меза уже
уходила, вздрагивая, словно ее стегал источающий вопль оголенный
электрический провод.
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Конан-Дойль Артур
Херберт Фрэнк
Афанасьев Роман
Посняков Андрей