Чтение 8–й страницы книги ~Катали мы ваше солнце~

виду - плечистый головач, брада золотая, в правой руке - лук, в левой
- колчан.], не то Велеса [Велес (берендейск.) - скотий бог.]... Ну,
поймали, кинули в бадью да и вниз... Как сейчас...

Кудыку прошиб озноб.

- А вдруг это не он был?

- Он-он! Я его хорошо запомнила... Да и как не запомнишь - такая
страсть!..

- Да ты погоди, погоди... - забормотал Кудыка, отдирая грязные
пальцы от рукава шубейки. - А как же он из-под земли-то потом
выбрался?

- Ну вот выбрался, значит... Ей-ей, не вру... А только зря ты,
берендей, в жены меня брать не хочешь... Возьми, а?..

Еле отвязавшись от назойливой погорелицы, Кудыка заторопился в
слободку. Был он сильно раздосадован и бранил себя на все корки.
Который уже раз подводило Кудыку его неистребимое любопытство. Взял
вот и отдал берендейку неизвестно за что. Ишь! В жены ее возьми,
чумазую!.. Верно говорят, бабий ум - что коромысло: и косо, и криво, и
на два конца... Надо же что придумала: из преисподней вылез! Хотя
курносый храбр Нахалко тоже вон в кружале говорил, что вылезают...
черные, с кочергами...

Пали быстрые сумерки. Уже подходя к дому, Кудыка заподозрил еще
кое-что неладное и снова полез за пазуху. Так и есть! Второго идольца
тоже как не бывало. Ну, погорелица!.. Одну, значит, берендейку
выпросила, другую - стащила... Плюнул, Кудыка, выругался. Правильно им
сегодня землянки разорили, забродыгам!..

* * *

Старый дед Пихто Твердятич не спал, ждал возвращения внука.
Выслушав рассказ Кудыки, сказал: "Вона как..." - и угрюмо задумался.

- Дед, - затосковав, позвал Кудыка. - А вот, скажем, помер
берендей... Покинул Явь, стало быть... Чистые души идут в Правь, к
солнышку. Нечистые - в Навь, под землю... Это я понимаю. А вот те,
кого волхвы заживо в бадейке в дыру эту опущают... С ними как?

- Да так же... - недовольно отвечал ему дед. - Пока дна достигнет,
со страху помрет...

Кудыка вспомнил глухой негромкий удар, пришедший из черной глубины
колодца, и содрогнулся.

- А потом куда?

- Как "куда"?.. - Дед заморгал. - Так в преисподней и остаются.
Куда ж еще?..

Кудыка аж скривился, представив.

- И что они там?

- Что-что!.. - сварливо отозвался дед. - Мы туда берендейки
опущаем... А они их, значит, солнышку относят, трудятся...

- Так они же нечистые! Души-то!..

- Ну, ясное дело, нечистые, - сердито сказал дед. - Будут тебе
чистые души такую тяжесть таскать!..

Ужинали молча. Поднявшись к себе в горенку, Кудыка долго маялся,
топтал тропу из угла в угол и все поглядывал на дубовый винтовой жом.
Наконец не выдержал, соблазнился. Вынул собранный снарядец, намотал
ремень на валик до отказа и, установив позвонок, пустил колебало.
"Трык-трык... - заскрипело и застучало в горнице. - Трык-трык..."
Может, оно и грех, а все веселее...

Во сне виделось Кудыке черное жерло колодца и пьянчужка, с шальной
улыбкой влекущий куда-то преогромную охапку резных берендеек. "Ты
того... поосторожнее... - забеспокоился во сне Кудыка. - Резьбу
спортишь... Солнышку, чай, несешь!.." "Катали мы ваше солнце!" - с
безобразной ухмылкой ответил ему пьянчужка и ссыпал дробно
загрохотавшую охапку на каменный замшелый пол преисподней. Откуда-то
взялась чумазая белозубая погорелица тоже с идольцами (один -
выпрошенный, другой - украденный), и стали эти двое охально и
бесстыдно разводить костер из берендеек. Тут из стены вышел рябой
волхв, сдвинул брови, грянул посохом, искры из камня выбил. "Видел? -
вопросил он Кудыку, грозно кивнув на пьянчужку с погорелицей. - Стало
быть, тоже грешен. А ну жертвуй еще одну берендейку!.."

Сильно озадаченный сновидением, Кудыка проснулся и обнаружил, что
слюда в косящатом оконце давно уже тлеет розовым. Уставился на
исправно поскрипывающий снарядец. Ремень размотался едва наполовину.
По всему выходило, что эта ночь была, по меньшей мере, вдвое короче
обычной и втрое короче предыдущей. Вот и горница еще не выстыла, как
следует... Придерживая у горла зипун, Кудыка вылетел в верхние сени,
приотворил махонькую ставенку сквозного, не забранного слюдой оконца.
Щеки и лоб ошпарило морозом. Над синеватой зубчаткой далеких Кудыкиных
гор в розовой дымке возносилось в небо светлое и тресветлое наше
солнышко. Несколько мгновений древорез вглядывался напряженно, не
проползет ли по алому лику темное пятно. Нет, не проползло...
Сброшенный в преисподнюю пьянчужка оказался прав. Нечетное вставало
солнышко. Счастливое...

* * *

Утречко, понятно, выдалось славное. Помолясь да позавтракав,
Кудыка взялся за работу. Вырезал пяток берендеек, не больше, когда
стукнуло кольцо на воротах и звонким лаем залились во дворе кобели.
Пришел зажиточный сволочанин из заречного села Нижние Верхи, принес
заказ - дюжину чурок. Обычно селяне к древорезам не обращались и
обтяпывали идольцев сами. Работа, конечно, была грубая, одно слово,
топорная, ну да сойдет для мужика. Не боярин, чай... А этот вот решил
щегольнуть. На вопрос Кудыки, не проще ли самому топориком помахать,
мужик ответил, что дал-де зарок пожертвовать десяток идольцев, причем
настоящих, не самодельных... Не иначе, украл что-нибудь при ясном
солнышке, а теперь вот задабривает... Цены он, во всяком случае, знал:
пять берендеек - заказчику, шестую - древорезу, а щепу и стружки -
пополам.

Чтобы не было сомнений, Кудыка провел его в повалушу [Повалуша
(берендейск.) - холодная клеть.], где хранились готовые идольцы.
Селянин, с виду робкий, а на деле хитрющий мужичонка, ахал и хлопал
себя по коленям, брал то одну берендейку, то другую, чуть на зуб не
пробовал.

- Стружек-то, стружек, чай, от них... - бормотал он, завороженно
оглаживая глубокую красивую резьбу. - Всю зиму одними стружками топить
можно...

Кудыка лишь усмехнулся про себя. Хоть и почитала его слобода
чудаком, а древорез он был преискусный: добрых полчурки иной раз в
стружку улетало...

- И ведь каждую складочку надо было вывести!.. - восхищенно
причитал заказчик, покручивая головой. - Слышь, берендей!.. - Он
оглянулся и замер, приоткрыв рот, чем-то, видать, осененный. - А ведь
ежели вместо сотни махоньких одну большую стяпать... Оно ведь и легче,
и стружек поболе...

- Так когда-то и делали, - снисходительно объяснил Кудыка. -
Особливо кто побогаче. Всяк хотел, чтобы его идол выше других
торчал... Да волхвы, вишь, запретили. Лучше, говорят, числом побольше,
но чтобы каждая берендейка ровно с локоток была. Так-то вот...

Мужичок скорчил недовольную рожу, пожевал бородой.

- Волхвы... - весь скривившись, выговорил он. - Ну, ясно,
волхвы... Верно говорят: сколько волхва ни корми...

Свершив рукобитие, расстались. В один захап перенеся чурки в
горницу, Кудыка полюбовался ими малость и, рассудив, что резать он их
может и вечером, решил сходить на торг. Денек тоже намечался славный,
как и утречко.

Оделся, подпоясался, переметнул через плечо суму с десятком
берендеек - и отправился. Скрипел снежок, дробилось в сугробах
искорками счастливое нечетное солнышко. И берендеи попадались
навстречу тоже все больше радостные, приветливые.

Над рыночной площадью стоял веселый гомон, прорезаемый лихими
криками торгующих:

- Эх, с коричкой, с гвоздичкой, с лимонной корочкой [Коричка,
гвоздичка, лимонная корочка (иноземн.) - заморские пряности.],
наливаем, что ли?..

- Ешь, дружки, набивай брюшки по самые ушки, будто камушки!..

- Чудеса, а не колеса, сами катятся - только повези!..

- С пылу! С жару! Кипят, шипят, чуть не говорят!.. Подь-дойди!..

Торговля шла бойко. Слышался повсюду дробный сухой стук высыпаемых
и пересчитываемых берендеек. По мере того как переметные сумы слобожан
освобождались от резных идольцев и наполнялись покупками, вес их
заметно уменьшался. Тут и там вспыхивали жаркие споры относительно
достоинства вручаемой берендейки. Понятно, что идольцы, резанные
Плоскыней или, скажем, тем же Кудыкой ценились не в пример выше,
нежели работа ленивого красавца Докуки, не говоря уже о самодельных
топорных изделиях сволочан. Греков, случайно попавших на слободской
рынок, это каждый раз сильно забавляло. У них-то у самих - что ясная
денежка, что тусклая - все едино, лишь бы вес и резьба сходны были.
Чудной они все-таки народ. Дед говорит: живут во тьме, за
Теплынь-озером... а с чего же это они смуглые такие?..