этом роде... Ни одной строчки прочесть было невозможно - буквы
расплывались, как на промокашке, крохотными серыми пятнышками. В
состоянии, близком к панике, Василий полез в начало книги. На первой
странице значилось: "Глава 1. Все счастливые семьи счастливы одинаково.
Все несчастные семьи несчастны по-разному. Все смешалось в доме Облонских.
Стива проснулся..." Далее буквы теряли очертания, и строки шли
бессмысленными полосками до конца страницы.
как блин, - увесистый томик состоял из каких-нибудь полусотни страниц. И
на каждой - одно и то же... Лишь однажды серые пятнышки обрели очертания и
сложились в ясную, вполне определенную фразу: "У Вронского была красная
шея..."
умолк.
темным комнатам. Кто-то опять шел босиком - только походка на этот раз
была другая: нетвердая, вроде бы даже пьяная...
этаж был сквозным, - шаги доносились как бы из трех проемов сразу.
вслушиваться, а всматриваться.
закричал, как подстреленный заяц.
из мрака, заполнявшего проем, вылепились вздутые переваливающиеся бедра,
колышущиеся ядра грудей и бледный слепой отросточек головы. Качаясь с боку
на бок, враскорячку, она с невероятными усилиями ковыляла к нему, призывно
раскинув четырехпалые руки, одна из которых была явно короче другой.
Истончающиеся от колен ножки вихлялись и гнулись под тяжестью чудовищного
тела.
отделяет его от безумия, Василий судорожно нажимал и нажимал курок, но
выстрела (как и полагается в бреду) не было.
безликому ужасу и что было силы впечатал рукоять пистолета в крохотный
голый лоб. Хилые ножки подломились, белесая туша откинулась назад и затем
повалилась на спину, запоздало смыкая объятия тонких ручек.
пытаются ухватить его за штанину, не глядя ударил по ним рукояткой и
кинулся в проем. Следом метнулся Ромка. Стремглав проскочив несколько
комнат и чудом не сверзившись с лестницы без перил, они вылетели из
подъезда, но не остановились, а продолжали бежать, пока не кончилось
дыхание.
страшным усилием он еще заставил себя поднять голову и, лишь убедившись,
что никто за ними не гонится, вновь задохнулся и лег щекой на пористое
стекловидное покрытие.
гигантских конструкций разливалось над ними, как северное сияние.
пол.
убрал в кобуру.
грубовато огладил колкое жнивье на Ромкином затылке.
двести метров, путь до фосфоресцирующих громад оказался неблизким - как
выяснилось, гладкий стеклистый пол скрадывал расстояние. Отупев от
пережитого, они плелись молча, лишь изредка вздыхая и оглядываясь на
сильно уменьшившуюся пятиэтажку. Если верить наручным часам Василия, дело
шло к половине четвертого.
метров. Огромная, как небоскреб или телебашня, вся изрезанная по вертикали
канавами и расселинами, колонна возносилась, мерцая, к стеклистому
потолку, в который и врастала на умопомрачительной для русского
провинциала высоте.
корень, то срез пня, скорее всего, имел бы форму амебы.
ответил.
остановились.
уровне человеческого роста были глубоко вырублены три огромные корявые
буквы. Короткое матерное слово.
все-таки не первые...
что же стало с тем, кто это выдолбил? Надпись - осталась, а сам?..
своей разгромленной комнате, а за ним, раскинув руки неравной длины,
ковыляет враскачку страшная безликая кукла. С кривоватого белесого плеча
медленно соскальзывает гардина, сорванная и брошенная ей в голову Василием
(Зачем? Она ведь и так слепая!), а он, выиграв очередную пару секунд, рвет
дверцу шкафа и выдергивает ящики, точно зная, что где-то тут должен быть
его пистолет.
комнаты, грозно подбоченившись, стоит жена и, сводя брови, наблюдает за
безобразной сценой.
угла, явно не понимая, насколько это опасно.
пугающе меняться, и вот уже две слепые белесые твари, раскинув руки, идут
на него с двух сторон. Теперь не выкрутиться... С этой отчаянной мыслью он
и проснулся.
покрытое испариной лицо, быстро сменилась растерянностью, и, испустив
болезненное "о-ох...", Василий зажмурился и уронил тяжелую взъерошенную
голову на грудь.
упирающуюся в светло-дымчатое слегка искрящееся покрытие. На ощупь оно
было упругим и прохладным, как чисто вымытый линолеум. А с виду - и не
подумаешь даже: хрупкое, твердое, щелкни - зазвенит...
стену, как бы склеенную из вертикально набранных коротких соломинок. Стена
уходила ввысь и кончаться никак не желала. Он полулежал, опираясь на
локоть, в глубокой, как комната вдавлине, являющейся началом канавы,
бегущей чуть ли не до самого верха титанической колонны. Здесь же, в нише,
у противоположной стены, скорчившись, спал лопоухий стриженый Ромка,
причем, судя по тому, что глаза его так и катались под веками, во сне ему
тоже приходилось несладко.
присвистнуть. Вокруг был день! В каких-нибудь ста метрах от их логова
соломенно посверкивал такой же резной небоскреб, а покрытие напоминало
гладь пруда в безветренное пасмурное утро.
соскальзывает с бедра. Он прихлопнул ее ладонью, но поздно - табельное
оружие глухо ударилось об пол. Поспешно нагнулся и, уже подбирая, в
смятении ощутил, что левая ягодица у него, кажется, голая. Схватился со
шлепком... Ну точно, голая! Извернувшись, оглядел левый бок.
потрудился вор-рецидивист высокого класса, вооруженный импортным лезвием,
- все части одежды, соприкасавшиеся с полом, исчезли бесследно.
Ошарашенный, он перевел взгляд на то место, куда положил перед сном
фуражку, и увидел, что от нее остались одни только металлические
причиндалы: кокарда, распорка и две пуговицы. Все остальное, надо
полагать, было втихаря съедено стеклистым мелкогубчатым полом.
заговорил во сне Ромка, и Василий воззрился на него, раздувая ноздри.